Князь, его отец! Затянутый в черную кожу. Наверное, когда-то так одевались его предки.
Эдуар смотрел на обветшавшее строение, давшее приют кучке слуг, куда приходил потрахивать служаночку, его мать, этот монарх без королевства. Там больше никто не жил. В некоторых окнах были разбиты стекла; клочья занавесок колыхались на ветру, будто кто-то прощально махал платком. Зато мастерская, стоявшая в глубине возделанного поля, имела, на взгляд Бланвена, более привлекательный вид.
Эдуар уже собрался было уходить, как вдруг дверь замка открылась, и на пороге появился пожилой человечек в чулках, одетый в куртку из синего бархата, брюки для верховой езды цвета хаки и белую рубашку, стянутую у ворота кожаным шнурком.
Пока человечек брел к воротам, Эдуар успел рассмотреть резкие черты его лица: крючковатый нос, скулы, выдающиеся, точно у скелета, вытянутые, как у щуки, челюсти. Под взъерошенными, седовато-грязными бровями скрывался жесткий, но человечный взгляд.
– Что вам угодно? – еще издали спросил старичок у Бланвена.
То, что было угодно Эдуару, вовсе не предназначалось для посторонних ушей. Поэтому он выждал, пока человек подошел к нему вплотную.
– Я хотел бы увидеть мадам… э-э-э… княгиню, – ответил наконец Бланвен.
Старик внимательно рассматривал парня, впрочем, довольно доброжелательно. Против обыкновения, Эдуар был одет в костюм (тот, в котором он был на похоронах Рашели), на шее повязан галстук – вообще у него было два галстука на все случаи жизни.
– Княгиню! – глухо воскликнул человечек. – Но она принимает только епископа и доктора! Могу я узнать, чего вы хотите?
– Это личный вопрос, – уверил старика Эдуар.
– По-вашему, такого аргумента вполне достаточно! – проворчал собеседник. – Не слишком ли вы торопитесь с вашим личным вопросом? Могли бы вы дать разъяснения?
– Речь идет о ее сыне.
– Князя нет в живых уже двадцать лет!
– Но ведь можно говорить и о мертвых, – заметил Бланвен.
Старичок потер плохо выбритый подбородок, как будто скреб по терке.
– Пойду справлюсь, не примет ли вас монсеньор герцог.
– Какой герцог? – задал необдуманный вопрос Эдуар.
– Камергер мадам княгини.
Услышав слово «камергер», Эдуар чуть не прыснул: ему казалось, что все это – игра, игра с очень-очень давно канувшими в Лету традициями и словами.
Человечек секунду колебался, затем отцепил от пояса связку ключей, висевшую на карабине, и открыл ворота.
– Входите!
Эдуар робко вошел в поместье. От резкого запаха цветущих глициний у него чуть не закружилась голова; он удивился, потому что снаружи ничего не чувствовалось, как будто это благоухание предназначалось исключительно обитателям замка. Под вольно росшими сорняками еще скрипел на аллее старый гравий – это было похоже на то, как раздавливают улитку.
– Вы сторож? – спросил Эдуар старика. Тот едко хихикнул.
– Я тут мастер на все руки: и сторож, и шофер, иногда даже метрдотель, а раньше, пока меня не замучил ревматизм и я еще мог свободно нагибаться, был садовником.
Ядовитый мох тонким слоем покрывал большую часть крыльца, ноги обитателей замка протоптали в нем тропинку.
– Попрошу вас подождать меня здесь, – сказал сторож, – мне запрещено пускать внутрь незваных визитеров.
Его французский язык был превосходен, и все же слышался какой-то неуловимый акцент. Эдуар понял, что старик взял на себя личную ответственность, проведя его в поместье, а не заставив ждать на улице. Понравилось ли ему лицо Бланвена, или же он, боясь очередного приступа ревматизма, не хотел идти липший раз к воротам?
Сторож исчез. Над казавшимися живыми гроздьями глициний кружили пчелы. С озера доносился шум моторной лодки. Над поместьем царил дух всеобщего умиротворения – настоящий швейцарский дух. Здесь после трагической смерти князя люди и вещи отказались от всяких радостей жизни: тусклое существование, лишенное души.
Появившийся в дверях старичок позвал Эдуара:
– Не угодно ли вам будет последовать за мной?
Преодолев в два прыжка ступени, Эдуар оказался на пороге просторного холла, заставленного тяжелой мебелью, оскорбляющей взгляд своим уродством. Пыльную тишину жилища нарушал только шум шагов.
Следуя друг за дружкой, сторож и Эдуар прошли перед широкой лестницей с вычурными перилами, остановились у низкой двери, находившейся под лестницей. Множество стилей смешалось в замке – от неоготического до стиля 30-х годов.
Сторож толкнул неплотно закрытую дверь и объявил:
– Прибыл месье, о котором я говорил вам, монсеньор.
И посторонился, пропуская Эдуара.
Бланвен вошел в маленький скромный кабинет, вдоль стен которого выстроились деревянные картотеки. В центре стоял стол, покрытый зеленым сукном. Сидевший в крутящемся кресле толстый старик что-то подсчитывал на длинных листках глянцевой бумаги, временами окуная древнюю ручку в хрустальную чернильницу. Ему должно было быть около восьмидесяти лет. Лысина у него была совершенно клоунская: остроконечная макушка голая, а длинные и прямые седые волосы падали на плечи. На старике был черный костюм старомодного покроя, целлулоидный воротничок и жемчужно-серый галстук; нелепый белый платочек с кружевами красовался у него на груди.
При письме он пользовался очками, но снял их, увидев посетителя.
Эдуар склонился в поклоне, подозревая, что именно этого требуют правила приличия, принятые в замке.
– Монсеньор…
И застыл в ожидании, что герцог пригласит его подойти поближе. Тот указал Эдуару стул напротив.
– Я ровным счетом ничего не понял из рассказа Вальтера, – еле слышным голосом заявил камергер. – Извольте объясниться.
От волнения Бланвен задыхался, ему было стыдно. «Черт побери, да ведь я сын князя, так твою и разэтак!»
Он уселся и посмотрел на своего собеседника со спокойной уверенностью.
– Прежде всего, монсеньор, я хотел бы сказать вам, что мой шаг, несмотря на всю его необычность, является совершенно бескорыстным.
Эдуар никогда так не изъяснялся и сам удивился своей напыщенности. Где он вычитал подобное? Крепко сжатые руки герцога Гролоффа лежали на листках бумаги, а кончиками пальцев он поигрывал оправой своих очков.
– Да будет ли мне позволено узнать, монсеньор, с какого времени вы проживаете в замке? От вашего ответа многое зависит.
– Я живу в Версуа с тех пор, как сюда переселились княгиня Гертруда и ее покойный сын, – ответил герцог, – то есть с момента окончания последней войны.
Рассказывая сыну об обитателях замка, Розина умолчала о герцоге. Наверное, в ту пору он не произвел на нее никакого впечатления.
– В таком случае вы все быстро поймете, монсеньор. Не припоминаете ли вы молоденькую девушку, выгнанную из дома собственным отцом, которую привезла сюда одна из подруг княгини в конце пятидесятых годов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Эдуар смотрел на обветшавшее строение, давшее приют кучке слуг, куда приходил потрахивать служаночку, его мать, этот монарх без королевства. Там больше никто не жил. В некоторых окнах были разбиты стекла; клочья занавесок колыхались на ветру, будто кто-то прощально махал платком. Зато мастерская, стоявшая в глубине возделанного поля, имела, на взгляд Бланвена, более привлекательный вид.
Эдуар уже собрался было уходить, как вдруг дверь замка открылась, и на пороге появился пожилой человечек в чулках, одетый в куртку из синего бархата, брюки для верховой езды цвета хаки и белую рубашку, стянутую у ворота кожаным шнурком.
Пока человечек брел к воротам, Эдуар успел рассмотреть резкие черты его лица: крючковатый нос, скулы, выдающиеся, точно у скелета, вытянутые, как у щуки, челюсти. Под взъерошенными, седовато-грязными бровями скрывался жесткий, но человечный взгляд.
– Что вам угодно? – еще издали спросил старичок у Бланвена.
То, что было угодно Эдуару, вовсе не предназначалось для посторонних ушей. Поэтому он выждал, пока человек подошел к нему вплотную.
– Я хотел бы увидеть мадам… э-э-э… княгиню, – ответил наконец Бланвен.
Старик внимательно рассматривал парня, впрочем, довольно доброжелательно. Против обыкновения, Эдуар был одет в костюм (тот, в котором он был на похоронах Рашели), на шее повязан галстук – вообще у него было два галстука на все случаи жизни.
– Княгиню! – глухо воскликнул человечек. – Но она принимает только епископа и доктора! Могу я узнать, чего вы хотите?
– Это личный вопрос, – уверил старика Эдуар.
– По-вашему, такого аргумента вполне достаточно! – проворчал собеседник. – Не слишком ли вы торопитесь с вашим личным вопросом? Могли бы вы дать разъяснения?
– Речь идет о ее сыне.
– Князя нет в живых уже двадцать лет!
– Но ведь можно говорить и о мертвых, – заметил Бланвен.
Старичок потер плохо выбритый подбородок, как будто скреб по терке.
– Пойду справлюсь, не примет ли вас монсеньор герцог.
– Какой герцог? – задал необдуманный вопрос Эдуар.
– Камергер мадам княгини.
Услышав слово «камергер», Эдуар чуть не прыснул: ему казалось, что все это – игра, игра с очень-очень давно канувшими в Лету традициями и словами.
Человечек секунду колебался, затем отцепил от пояса связку ключей, висевшую на карабине, и открыл ворота.
– Входите!
Эдуар робко вошел в поместье. От резкого запаха цветущих глициний у него чуть не закружилась голова; он удивился, потому что снаружи ничего не чувствовалось, как будто это благоухание предназначалось исключительно обитателям замка. Под вольно росшими сорняками еще скрипел на аллее старый гравий – это было похоже на то, как раздавливают улитку.
– Вы сторож? – спросил Эдуар старика. Тот едко хихикнул.
– Я тут мастер на все руки: и сторож, и шофер, иногда даже метрдотель, а раньше, пока меня не замучил ревматизм и я еще мог свободно нагибаться, был садовником.
Ядовитый мох тонким слоем покрывал большую часть крыльца, ноги обитателей замка протоптали в нем тропинку.
– Попрошу вас подождать меня здесь, – сказал сторож, – мне запрещено пускать внутрь незваных визитеров.
Его французский язык был превосходен, и все же слышался какой-то неуловимый акцент. Эдуар понял, что старик взял на себя личную ответственность, проведя его в поместье, а не заставив ждать на улице. Понравилось ли ему лицо Бланвена, или же он, боясь очередного приступа ревматизма, не хотел идти липший раз к воротам?
Сторож исчез. Над казавшимися живыми гроздьями глициний кружили пчелы. С озера доносился шум моторной лодки. Над поместьем царил дух всеобщего умиротворения – настоящий швейцарский дух. Здесь после трагической смерти князя люди и вещи отказались от всяких радостей жизни: тусклое существование, лишенное души.
Появившийся в дверях старичок позвал Эдуара:
– Не угодно ли вам будет последовать за мной?
Преодолев в два прыжка ступени, Эдуар оказался на пороге просторного холла, заставленного тяжелой мебелью, оскорбляющей взгляд своим уродством. Пыльную тишину жилища нарушал только шум шагов.
Следуя друг за дружкой, сторож и Эдуар прошли перед широкой лестницей с вычурными перилами, остановились у низкой двери, находившейся под лестницей. Множество стилей смешалось в замке – от неоготического до стиля 30-х годов.
Сторож толкнул неплотно закрытую дверь и объявил:
– Прибыл месье, о котором я говорил вам, монсеньор.
И посторонился, пропуская Эдуара.
Бланвен вошел в маленький скромный кабинет, вдоль стен которого выстроились деревянные картотеки. В центре стоял стол, покрытый зеленым сукном. Сидевший в крутящемся кресле толстый старик что-то подсчитывал на длинных листках глянцевой бумаги, временами окуная древнюю ручку в хрустальную чернильницу. Ему должно было быть около восьмидесяти лет. Лысина у него была совершенно клоунская: остроконечная макушка голая, а длинные и прямые седые волосы падали на плечи. На старике был черный костюм старомодного покроя, целлулоидный воротничок и жемчужно-серый галстук; нелепый белый платочек с кружевами красовался у него на груди.
При письме он пользовался очками, но снял их, увидев посетителя.
Эдуар склонился в поклоне, подозревая, что именно этого требуют правила приличия, принятые в замке.
– Монсеньор…
И застыл в ожидании, что герцог пригласит его подойти поближе. Тот указал Эдуару стул напротив.
– Я ровным счетом ничего не понял из рассказа Вальтера, – еле слышным голосом заявил камергер. – Извольте объясниться.
От волнения Бланвен задыхался, ему было стыдно. «Черт побери, да ведь я сын князя, так твою и разэтак!»
Он уселся и посмотрел на своего собеседника со спокойной уверенностью.
– Прежде всего, монсеньор, я хотел бы сказать вам, что мой шаг, несмотря на всю его необычность, является совершенно бескорыстным.
Эдуар никогда так не изъяснялся и сам удивился своей напыщенности. Где он вычитал подобное? Крепко сжатые руки герцога Гролоффа лежали на листках бумаги, а кончиками пальцев он поигрывал оправой своих очков.
– Да будет ли мне позволено узнать, монсеньор, с какого времени вы проживаете в замке? От вашего ответа многое зависит.
– Я живу в Версуа с тех пор, как сюда переселились княгиня Гертруда и ее покойный сын, – ответил герцог, – то есть с момента окончания последней войны.
Рассказывая сыну об обитателях замка, Розина умолчала о герцоге. Наверное, в ту пору он не произвел на нее никакого впечатления.
– В таком случае вы все быстро поймете, монсеньор. Не припоминаете ли вы молоденькую девушку, выгнанную из дома собственным отцом, которую привезла сюда одна из подруг княгини в конце пятидесятых годов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97