– Как бы я обрадовалась, если бы у тебя яйца приклеились к седлу!
– Ты что там ворчишь? – спросила Розина, выходя из вагончика.
Прожитые пятьдесят лет нисколько не умалили ее женственности, а ее сексуальность просто бросалась в глаза, заставляя мужчин встрепенуться. Впервые увидев Розину, каждому самцу казалось, что с ним может произойти нечто из ряда вон выходящее. От ее пышной груди, по-прежнему крепкой задницы, ярких губ и вызывающего взгляда перехватывало дыхание у самых отчаянных мужиков.
И все же Розина была соткана из нюансов, временами становилась даже хрупкой, а ее наивность была просто трогательной.
– Ты приехал? – бросила она сыну вместо приветствия. – То-то мне показалось, что я слышала шум твоей машины.
Взглянув на мать, Эдуар не подошел поцеловать ее: он злился на нее за этот сеанс любви. Вдали виднелось яркое пятно – Фаусто; он ехал, пригнувшись к рулю, представляя себе, должно быть, что возглавляет гонку на этих извилистых дорогах.
– Ну что, вдоволь натрахалась? – с издевкой спросила Рашель.
Дочь пожала плечами:
– У тебя, мамаша, не рот, а помойка! Нормально говорить ты можешь только о политике.
Кончиками пальцев Розина проверила свою прическу. Главным предметом ее кокетства была шевелюра – совершенно невообразимая, многоэтажная, очень пышная, золотистого цвета. Розине часто приходилось поправлять ее, брызгая лаком. Прическа напоминала улей. Розина так берегла ее, что, даже занимаясь любовью, всегда держала голову приподнятой.
– Это позволяет мне говорить то, что я думаю, – приняла вызов Рашель. – Стоит только представить себе, как этот тип, наряженный гонщиком, пляшет у тебя на животе, так меня просто блевать тянет!
– Ведьма! – ругнулась Розина.
– Засранка! – ответила Рашель.
– О'кей! – яростно бросил Эдуар. – Я вижу, что у вас все в порядке. Привет, старушки!
И он направился к своей машине.
– Эй, ты! – запротестовала Розина. – Мог бы уделить нам хоть немного времени!
– Без меня есть кому, – ответил Эдуар.
– По крайней мере, поцелуй меня! – жалобно произнесла мать.
– Без меня есть кому, – повторил Эдуар. Розина пришла в бешенство.
– Как ты можешь сравнивать! Поцелуй сына и поцелуй любовника – совершенно разные вещи! Тебя шокирует, что я трахаюсь с мужиком? Боже мой, но ведь я живая женщина, к тому же незамужняя, так что никого не обманываю!
Произнося эту страстную тираду, она не переставала любоваться сыном. Эдуар был высокого роста, крепко сложен, под белой майкой перекатывались упругие мускулы. Джинсы не скрывали его тонкой талии и ног хорошей формы. От небрежного бритья у него начала пробиваться борода, прятавшая красивые и мужественные черты лица. Глаза у Эдуара были темно-синего цвета, как увядшие глицинии («Такие же глаза у его отца», – подумала Розина), а зрачки – почти что зеленые. Нос прямой, словно у греческих статуй. А густые, непослушные, несмотря на пробор, волосы неопределенно-каштанового цвета отдавали в рыжину. На висках они завивались.
По мере того как Розина произносила свою речь, злость во взгляде ее сына испарялась, как изморозь с оконного стекла. На смену злости пришла хмурая нежность.
Розина продолжала:
– Парни не могут смириться с одной только мыслью, что мать может заниматься любовью. Зато они радуются, если папаша оказывается ходоком. Их это успокаивает. Но мамаша – ни-ни! Черт побери!
– Вот уж не знаю, – возразил Эдуар, – у меня никогда не было отца.
Он произнес это так, будто ему было стыдно. Розина снова принялась поправлять свою прическу в виде папской тиары.
– Не беспокойся, все в порядке, – усмехнулась Рашель. – Наверное, ты трахаешься по-собачьи, чтобы прическа оставалась безупречной?
Розина показала ей язык.
– Если ты уходишь, забери свою куртку, – сказала старуха внуку. – Может быть, кому-нибудь придет в голову отнести меня обратно. В прошлый раз пошел дождь, и я насквозь промокла, пока ее хахаль не отвалил.
– Доносчица! – сказала Розина. – Ты мне поможешь, сынок?
И она взялась за один подлокотник кресла, дожидаясь, когда Эдуар возьмется за другой.
– С креслом на колесиках легче было бы управляться, – заметил Эдуар.
– Я знаю, но она и слышать о нем не хочет!
– Тогда мне будет казаться, что я калека, – уверенно сказала Рашель.
– Ну да, а без него ты можешь сойти за бегунью!
Старуха расплакалась.
– Так я еще надеюсь, что это временно, – сказала она. – Я говорю сама себе, что поправлюсь…
Эдуар поцеловал старуху в седые волосы, пахнущие, как лошадиная грива. Его обдал резкий и тошнотворный запах.
Рашель была легкой как перышко. Мать и сын развели во всю ширь раздвижные двери вагона, служившего им жильем. У стенок стояли две односпальные кровати, а между ними – походная плитка, раковина, какую используют в автокараванах, складной стол и стулья. Над кроватями были прибиты вешалки, а под кроватями хранились носильные вещи и прочее барахло.
Обе женщины обитали в этом странном жилище уже около года. Получив в наследство от одного своего старого любовника этот обширный пустырь, Розина тут же принялась обустраивать его самым таинственным образом; так как для этого понадобились деньги, она была вынуждена продать свою квартиру в Курбевуа и поселилась вместе с матерью в вагончике без колес, стоявшем у кромки пустыря. Прежние владельцы держали в нем инструменты.
Кресло, где сидела Рашель, Розина и Эдуар поставили к столу.
– Сейчас принесу тебе «Юманите», ба.
Эдуар хмуро поплелся по грязи, не переставая задавать себе один и тот же вопрос: как могут терпеть эту унылую жизнь в полном одиночестве обе женщины? Вдали виднелись газгольдеры и линии высоковольтных передач; небо здесь всегда было свинцового цвета, а сама природа напоминала подыхающего зверя. Всю растительность составляли ежевичные кусты и какие-то корявые деревца непонятного происхождения.
Прошлая зима выдалась довольно суровой, и Эдуар предложил матери и бабке переехать в его двухкомнатную квартирку, расположенную над гаражом-мастерской, но Розина отказалась. По ее словам, стройку ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра, а стоит ей хоть на секунду отвернуться, и папаша Монготье запивает как сапожник. Обе женщины обогревались электрическим радиатором, который Эдуар незаконно подключил к ближайшей линии электропередач.
Постукивая себя по коленкам газетой, он вернулся к вагончику. Какая-то смутная тоска точила Эдуара изнутри, он никак не мог определить ее природу. Может быть, эта связь матери с проходимцем-итальянцем? Может быть, условия существования обеих женщин? А может быть, паралич, разбивший Рашель? На мгновение ему пришла в голову мысль пригласить мать и бабку в ближайший ресторанчик, но он подло отказался от нее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
– Ты что там ворчишь? – спросила Розина, выходя из вагончика.
Прожитые пятьдесят лет нисколько не умалили ее женственности, а ее сексуальность просто бросалась в глаза, заставляя мужчин встрепенуться. Впервые увидев Розину, каждому самцу казалось, что с ним может произойти нечто из ряда вон выходящее. От ее пышной груди, по-прежнему крепкой задницы, ярких губ и вызывающего взгляда перехватывало дыхание у самых отчаянных мужиков.
И все же Розина была соткана из нюансов, временами становилась даже хрупкой, а ее наивность была просто трогательной.
– Ты приехал? – бросила она сыну вместо приветствия. – То-то мне показалось, что я слышала шум твоей машины.
Взглянув на мать, Эдуар не подошел поцеловать ее: он злился на нее за этот сеанс любви. Вдали виднелось яркое пятно – Фаусто; он ехал, пригнувшись к рулю, представляя себе, должно быть, что возглавляет гонку на этих извилистых дорогах.
– Ну что, вдоволь натрахалась? – с издевкой спросила Рашель.
Дочь пожала плечами:
– У тебя, мамаша, не рот, а помойка! Нормально говорить ты можешь только о политике.
Кончиками пальцев Розина проверила свою прическу. Главным предметом ее кокетства была шевелюра – совершенно невообразимая, многоэтажная, очень пышная, золотистого цвета. Розине часто приходилось поправлять ее, брызгая лаком. Прическа напоминала улей. Розина так берегла ее, что, даже занимаясь любовью, всегда держала голову приподнятой.
– Это позволяет мне говорить то, что я думаю, – приняла вызов Рашель. – Стоит только представить себе, как этот тип, наряженный гонщиком, пляшет у тебя на животе, так меня просто блевать тянет!
– Ведьма! – ругнулась Розина.
– Засранка! – ответила Рашель.
– О'кей! – яростно бросил Эдуар. – Я вижу, что у вас все в порядке. Привет, старушки!
И он направился к своей машине.
– Эй, ты! – запротестовала Розина. – Мог бы уделить нам хоть немного времени!
– Без меня есть кому, – ответил Эдуар.
– По крайней мере, поцелуй меня! – жалобно произнесла мать.
– Без меня есть кому, – повторил Эдуар. Розина пришла в бешенство.
– Как ты можешь сравнивать! Поцелуй сына и поцелуй любовника – совершенно разные вещи! Тебя шокирует, что я трахаюсь с мужиком? Боже мой, но ведь я живая женщина, к тому же незамужняя, так что никого не обманываю!
Произнося эту страстную тираду, она не переставала любоваться сыном. Эдуар был высокого роста, крепко сложен, под белой майкой перекатывались упругие мускулы. Джинсы не скрывали его тонкой талии и ног хорошей формы. От небрежного бритья у него начала пробиваться борода, прятавшая красивые и мужественные черты лица. Глаза у Эдуара были темно-синего цвета, как увядшие глицинии («Такие же глаза у его отца», – подумала Розина), а зрачки – почти что зеленые. Нос прямой, словно у греческих статуй. А густые, непослушные, несмотря на пробор, волосы неопределенно-каштанового цвета отдавали в рыжину. На висках они завивались.
По мере того как Розина произносила свою речь, злость во взгляде ее сына испарялась, как изморозь с оконного стекла. На смену злости пришла хмурая нежность.
Розина продолжала:
– Парни не могут смириться с одной только мыслью, что мать может заниматься любовью. Зато они радуются, если папаша оказывается ходоком. Их это успокаивает. Но мамаша – ни-ни! Черт побери!
– Вот уж не знаю, – возразил Эдуар, – у меня никогда не было отца.
Он произнес это так, будто ему было стыдно. Розина снова принялась поправлять свою прическу в виде папской тиары.
– Не беспокойся, все в порядке, – усмехнулась Рашель. – Наверное, ты трахаешься по-собачьи, чтобы прическа оставалась безупречной?
Розина показала ей язык.
– Если ты уходишь, забери свою куртку, – сказала старуха внуку. – Может быть, кому-нибудь придет в голову отнести меня обратно. В прошлый раз пошел дождь, и я насквозь промокла, пока ее хахаль не отвалил.
– Доносчица! – сказала Розина. – Ты мне поможешь, сынок?
И она взялась за один подлокотник кресла, дожидаясь, когда Эдуар возьмется за другой.
– С креслом на колесиках легче было бы управляться, – заметил Эдуар.
– Я знаю, но она и слышать о нем не хочет!
– Тогда мне будет казаться, что я калека, – уверенно сказала Рашель.
– Ну да, а без него ты можешь сойти за бегунью!
Старуха расплакалась.
– Так я еще надеюсь, что это временно, – сказала она. – Я говорю сама себе, что поправлюсь…
Эдуар поцеловал старуху в седые волосы, пахнущие, как лошадиная грива. Его обдал резкий и тошнотворный запах.
Рашель была легкой как перышко. Мать и сын развели во всю ширь раздвижные двери вагона, служившего им жильем. У стенок стояли две односпальные кровати, а между ними – походная плитка, раковина, какую используют в автокараванах, складной стол и стулья. Над кроватями были прибиты вешалки, а под кроватями хранились носильные вещи и прочее барахло.
Обе женщины обитали в этом странном жилище уже около года. Получив в наследство от одного своего старого любовника этот обширный пустырь, Розина тут же принялась обустраивать его самым таинственным образом; так как для этого понадобились деньги, она была вынуждена продать свою квартиру в Курбевуа и поселилась вместе с матерью в вагончике без колес, стоявшем у кромки пустыря. Прежние владельцы держали в нем инструменты.
Кресло, где сидела Рашель, Розина и Эдуар поставили к столу.
– Сейчас принесу тебе «Юманите», ба.
Эдуар хмуро поплелся по грязи, не переставая задавать себе один и тот же вопрос: как могут терпеть эту унылую жизнь в полном одиночестве обе женщины? Вдали виднелись газгольдеры и линии высоковольтных передач; небо здесь всегда было свинцового цвета, а сама природа напоминала подыхающего зверя. Всю растительность составляли ежевичные кусты и какие-то корявые деревца непонятного происхождения.
Прошлая зима выдалась довольно суровой, и Эдуар предложил матери и бабке переехать в его двухкомнатную квартирку, расположенную над гаражом-мастерской, но Розина отказалась. По ее словам, стройку ни в коем случае нельзя оставлять без присмотра, а стоит ей хоть на секунду отвернуться, и папаша Монготье запивает как сапожник. Обе женщины обогревались электрическим радиатором, который Эдуар незаконно подключил к ближайшей линии электропередач.
Постукивая себя по коленкам газетой, он вернулся к вагончику. Какая-то смутная тоска точила Эдуара изнутри, он никак не мог определить ее природу. Может быть, эта связь матери с проходимцем-итальянцем? Может быть, условия существования обеих женщин? А может быть, паралич, разбивший Рашель? На мгновение ему пришла в голову мысль пригласить мать и бабку в ближайший ресторанчик, но он подло отказался от нее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97