Ну, и еще: чтобы экспедицию какую-нибудь ученую на свой счет снарядил… непременно, непременно! Сколько есть насекомых, гадов различных, которые только того и ждут, чтобы на них пролился свет науки! Помилуйте! нынче даже в вагонах на железных дорогах везде клопы развелись!
– Позвольте вам доложить, – вступился Очищенный, – есть у нас при редакции человек один, с малолетства сочинение "о Полярном клопе" пишет, а публиковать не осмеливается…
– Почему не осмеливается?
– Да наблюдения, говорит, недостаточно точны. Вот если бы ему по России с научною целью поездить, он бы, может, и иностранцев многих затмил.
– Отлично. А как ты полагаешь, приятелю твоему десяти тысяч на экспедицию достаточно будет?
– Помилуйте! да с этакими деньгами он даже к родственникам в Пермскую губернию съездит!
– Пускай едет. Для пользы науки нам чужих денег не жалко. Нет ли еще каких нужд? Проси!
– Осмелюсь… Вот вы изволили сейчас насчет этой науки выразиться… Митирогнозия, значит… Самая эта наука мне знакомая… Так нельзя ли кафедру-то мне предоставить!
– Будем иметь в виду.
Затем Очищенный предъявил еще несколько ходатайств и на все получил от Глумова благоприятный ответ. Наконец, наш ordre du jour [18] исчерпался, и Глумов, закрывая заседание, счел долгом произнести краткое резюме.
– Итак, господа, – сказал он, – все вопросы, подлежавшие нашему обсуждению, благополучно решены. Вот занятия, которые предстоят нам в ближайшем будущем. Во-первых, мы обязываемся женить Балалайкина, при живой жене, на "штучке" купца Парамонова (одобрение на всех скамьях). Во-вторых, мы имеем окрестить жида; в-третьих, как это ни прискорбно, но без подлога нам обойтись нельзя…
Он остановился на минуту и вдруг, как бы под наитием внезапного вдохновения, продолжал:
– Позвольте, господа! уж если подлог необходим, то, мне кажется, самое лучшее – это пустить тысяч на тридцать векселей от имени Матрены Ивановны в пользу нашего общего друга, Ивана Иваныча? Ведь это наш долг, господа! наша нравственная, так сказать, обязанность перед добрым товарищем и союзником… Согласны?
Вместо ответа последовал взрыв рукоплесканий. Очищенный кланялся и благодарил.
– Это даже и для Матрены Ивановны не без пользы будет! – говорил он со слезами на глазах, – потому заставит ее прийти в себя!
– Прекрасно. Стало быть, и еще один пункт решен. Объявляю заседание закрытым.
VIII
Мы возвращались от Балалайкина уже втроем, и притом в самом радостном расположении духа. Мысль, что ежели подвиг благонамеренности еще не вполне нами совершен, то, во всяком случае, мы находимся на прямом и верном пути к нему, наполняла наши сердца восхищением. «Да, теперь уж нас с этой позиции не вышибешь!» – твердил я себе и улыбался такой широкой, сияющей улыбкой, что стоявший на углу Большой Мещанской будочник, завидев меня, наскоро прислонил алебарду к стене, достал из кармана тавлинку и предложил мне понюхать табачку.
Так шли мы от Фонарного переулка вплоть до Литейной, и на всем пути будочники делали алебардами "на кра-ул!", как бы приветствуя нас: "Здравствуйте, вступившие на истинный путь!" Придя на квартиру, мы сдали Очищенного с рук на руки дворнику и, приказав сводить его в баню, поспешили с радостными вестями к Ивану Тимофеичу.
Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в "комиссии", которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так как мы были люди свои, то не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.
Комиссия состояла из трех членов: Ивана Тимофеича (он же презус), письмоводителя Прудентова и брантмейстера Молодкина. Предмет ее занятий заключался в разработке нового устава "о благопристойном обывателей в своей жизни поведении", так как прежние по сему предмету "временные правила" оказывались преисполненными всякого рода неясностями и каламбурами, вследствие чего неблагопристойность возрастала не по дням, а по часам.
– Прекрасно сделали, что зашли; я и то уж думал за вами посылать, – приветствовал нас Иван Тимофеич, – вот комиссию на плечи взвалили, презусом назначили… Устав теперича писать нужно, да писатели-то мы, признаться, горевые!
– А можно полюбопытствовать, в чем состоит предмет занятий комиссии?
– Благопристойность вводить хотят. Это конечно… много нынче этого невежества завелось, в особенности на улицах… Одни направо, другие – налево, одни – идут, другие – неведомо зачем на месте стоят… Не сообразишь. Ну, и хотят это урегулировать…
– Чтобы, значит, ежели налево идти – так все бы налево шли, а ежели останавливаться, так всем чтобы разом? – выразил Глумов догадку.
– То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать – перед иностранцами нехорошо будет – обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.
– Трудная эта задача. Любопытно, как-то вы справляетесь с нею?
– Да вот вчера "общие положения" набросали, а сегодня и "улицу" прикончили. Написали довольно, только, признаться, не очень-то нравится мне!
– Помилуйте, Иван Тимофеич, чего лучше! – обиделся Прудентов, который, по-видимому, был душою и воротилой в комиссии.
– Порядку, братец, нет. Мысли хорошие, да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там все чередом сказано: с одной стороны нельзя не сознаться, с другой – надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида… вот это – хорошо!
Иван Тимофеич уныло покачал головой и задумался.
– Да, нет у нас этого… – продолжал он, – пера у нас вольного нет! Уж, кажется, на что знакомый предмет – всю жизнь благопристойностью занимался, а пришлось эту самую благопристойность на бумаге изобразить – шабаш!
– Да вы как к предмету-то приступили? исторический-то обзор, например, сделали? – полюбопытствовал Глумов.
– Какой такой исторический обзор?
– Как же! нельзя без этого. Сперва надобно исторический обзор, какие в древности насчет благопристойного поведения правила были, потом обзор современных иностранных по сему предмету законодательств, потом – свод мнений будочников и подчасков, потом – объяснительная записка, а наконец, уж и "правила" или устав.
– Так вот оно как?
– Непременно. Нынче уж эта мода прошла: присел, да и написал. Нет, нынче на всякую штуку оправдательный документ представь!
– То-то я вижу, как будто не тово… Неведомо будто, с чего мы вдруг эту материю затеяли…
– Позвольте вам доложить, – вступился Прудентов, – что в нашем случае ваша манера едва ли пригодна будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
– Позвольте вам доложить, – вступился Очищенный, – есть у нас при редакции человек один, с малолетства сочинение "о Полярном клопе" пишет, а публиковать не осмеливается…
– Почему не осмеливается?
– Да наблюдения, говорит, недостаточно точны. Вот если бы ему по России с научною целью поездить, он бы, может, и иностранцев многих затмил.
– Отлично. А как ты полагаешь, приятелю твоему десяти тысяч на экспедицию достаточно будет?
– Помилуйте! да с этакими деньгами он даже к родственникам в Пермскую губернию съездит!
– Пускай едет. Для пользы науки нам чужих денег не жалко. Нет ли еще каких нужд? Проси!
– Осмелюсь… Вот вы изволили сейчас насчет этой науки выразиться… Митирогнозия, значит… Самая эта наука мне знакомая… Так нельзя ли кафедру-то мне предоставить!
– Будем иметь в виду.
Затем Очищенный предъявил еще несколько ходатайств и на все получил от Глумова благоприятный ответ. Наконец, наш ordre du jour [18] исчерпался, и Глумов, закрывая заседание, счел долгом произнести краткое резюме.
– Итак, господа, – сказал он, – все вопросы, подлежавшие нашему обсуждению, благополучно решены. Вот занятия, которые предстоят нам в ближайшем будущем. Во-первых, мы обязываемся женить Балалайкина, при живой жене, на "штучке" купца Парамонова (одобрение на всех скамьях). Во-вторых, мы имеем окрестить жида; в-третьих, как это ни прискорбно, но без подлога нам обойтись нельзя…
Он остановился на минуту и вдруг, как бы под наитием внезапного вдохновения, продолжал:
– Позвольте, господа! уж если подлог необходим, то, мне кажется, самое лучшее – это пустить тысяч на тридцать векселей от имени Матрены Ивановны в пользу нашего общего друга, Ивана Иваныча? Ведь это наш долг, господа! наша нравственная, так сказать, обязанность перед добрым товарищем и союзником… Согласны?
Вместо ответа последовал взрыв рукоплесканий. Очищенный кланялся и благодарил.
– Это даже и для Матрены Ивановны не без пользы будет! – говорил он со слезами на глазах, – потому заставит ее прийти в себя!
– Прекрасно. Стало быть, и еще один пункт решен. Объявляю заседание закрытым.
VIII
Мы возвращались от Балалайкина уже втроем, и притом в самом радостном расположении духа. Мысль, что ежели подвиг благонамеренности еще не вполне нами совершен, то, во всяком случае, мы находимся на прямом и верном пути к нему, наполняла наши сердца восхищением. «Да, теперь уж нас с этой позиции не вышибешь!» – твердил я себе и улыбался такой широкой, сияющей улыбкой, что стоявший на углу Большой Мещанской будочник, завидев меня, наскоро прислонил алебарду к стене, достал из кармана тавлинку и предложил мне понюхать табачку.
Так шли мы от Фонарного переулка вплоть до Литейной, и на всем пути будочники делали алебардами "на кра-ул!", как бы приветствуя нас: "Здравствуйте, вступившие на истинный путь!" Придя на квартиру, мы сдали Очищенного с рук на руки дворнику и, приказав сводить его в баню, поспешили с радостными вестями к Ивану Тимофеичу.
Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в "комиссии", которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так как мы были люди свои, то не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.
Комиссия состояла из трех членов: Ивана Тимофеича (он же презус), письмоводителя Прудентова и брантмейстера Молодкина. Предмет ее занятий заключался в разработке нового устава "о благопристойном обывателей в своей жизни поведении", так как прежние по сему предмету "временные правила" оказывались преисполненными всякого рода неясностями и каламбурами, вследствие чего неблагопристойность возрастала не по дням, а по часам.
– Прекрасно сделали, что зашли; я и то уж думал за вами посылать, – приветствовал нас Иван Тимофеич, – вот комиссию на плечи взвалили, презусом назначили… Устав теперича писать нужно, да писатели-то мы, признаться, горевые!
– А можно полюбопытствовать, в чем состоит предмет занятий комиссии?
– Благопристойность вводить хотят. Это конечно… много нынче этого невежества завелось, в особенности на улицах… Одни направо, другие – налево, одни – идут, другие – неведомо зачем на месте стоят… Не сообразишь. Ну, и хотят это урегулировать…
– Чтобы, значит, ежели налево идти – так все бы налево шли, а ежели останавливаться, так всем чтобы разом? – выразил Глумов догадку.
– То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать – перед иностранцами нехорошо будет – обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.
– Трудная эта задача. Любопытно, как-то вы справляетесь с нею?
– Да вот вчера "общие положения" набросали, а сегодня и "улицу" прикончили. Написали довольно, только, признаться, не очень-то нравится мне!
– Помилуйте, Иван Тимофеич, чего лучше! – обиделся Прудентов, который, по-видимому, был душою и воротилой в комиссии.
– Порядку, братец, нет. Мысли хорошие, да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там все чередом сказано: с одной стороны нельзя не сознаться, с другой – надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида… вот это – хорошо!
Иван Тимофеич уныло покачал головой и задумался.
– Да, нет у нас этого… – продолжал он, – пера у нас вольного нет! Уж, кажется, на что знакомый предмет – всю жизнь благопристойностью занимался, а пришлось эту самую благопристойность на бумаге изобразить – шабаш!
– Да вы как к предмету-то приступили? исторический-то обзор, например, сделали? – полюбопытствовал Глумов.
– Какой такой исторический обзор?
– Как же! нельзя без этого. Сперва надобно исторический обзор, какие в древности насчет благопристойного поведения правила были, потом обзор современных иностранных по сему предмету законодательств, потом – свод мнений будочников и подчасков, потом – объяснительная записка, а наконец, уж и "правила" или устав.
– Так вот оно как?
– Непременно. Нынче уж эта мода прошла: присел, да и написал. Нет, нынче на всякую штуку оправдательный документ представь!
– То-то я вижу, как будто не тово… Неведомо будто, с чего мы вдруг эту материю затеяли…
– Позвольте вам доложить, – вступился Прудентов, – что в нашем случае ваша манера едва ли пригодна будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130