Раньше он жил, подобно любому круглоголовому существу, ежедневными заботами с вечно тлеющей боязнью смерти. Он пережил ее и, оставшись калекой, гвоздем, торчащим на виду у всех людей, понял, что вся его прошлая жизнь была заблуждением.
О боже, какое кому доброе дело сделал он, когда руки и ноги его были крепкими, как кувалды? Кому облегчил жизнь? Все было только для себя. Став калекой, он, кажется, получил золотое право жить только для себя, но это оказалось ненужным, потому что понял: он стал знаком страха. Старики будут говорить внукам, тайком показывая на него: «Вот что делает с человеком строптивость. Живи тихо, никому не перечь, иначе станешь таким, как Аспан».
Но разве он возродился, избежал смерти для того, чтобы стать символом страха? Он хорошо помнит, как горделиво пришел на протезах в контору. Старый аксакал сказал, шамкая беззубым ртом:
— Ты стал даже лучше. Смотри, как хорошо управляешься с этими деревяшками!
Ровесники собрались вокруг, щупали протезы, причмокивали языками, одобрительно хлопали по плечу. Но в их глазах он читал радость: «Я избежал этой участи; слава аллаху, я избежал». Аспан вернулся домой, снял протезы и больше никогда их не надевал. Он не любил, когда его хлопают по плечу, он не захотел стать умелым калекой, наглядным пособием к страху. Он научился ездить на коне, сжимая его бока культями, породил двух дочерей, косил, тянул домашнюю работу, стриг овец. Аульчане, затаившись, следили за его борьбой с жизнью. Странный народ, лишенный жалости. Но Аспан сам был таким, не знал жалости, не хотел ее. Он ничего никому не хотел доказывать. Разве только тому Табунщику, ушедшему на небо. Ему хотел доказать. Если бы он мог высказать смутное суждение, оно бы прозвучало так: пока человек жив, он не может совсем исчезнуть. Просто он становится совсем другим человеком. Табунщик исчез, об этом знал только он, Аспан. Остался Аспан — человек-обрубок. Но прошло время, и никто не замечал уже его неполноценности. С ним ссорились, враждовали, дружили, просили совета, ругали на чем свет стоит. Но никогда не кричали. Кричать на Аслана было нельзя. Это знали все.
Мороз на улице усилился. Аспан понял по рисунку инея на окне: он стал более четким. Приложил ладони к стеклу — иней растаял. Снегопад утих, но Аспан знал, что это ненадолго.
— Старик, идемте пить чай,— сказал сзади Аман.
— О боже, опять ты! Что ты все вертишься вокруг меня с утра, послал бы лучше кого-нибудь из детей.
— Снегопад плохо действует на вас.
— Не первый раз вижу.— Все же не выдержал, сказал ненужное: — Просто на сердце какая-то тяжесть. Видел плохой сон.
— Не надо верить снам.
— А чему надо верить?
Сын наклонил голову, думал он всегда медленно.
— Чему верить? — переспросил он с усилием.
— Ты сказал, не надо верить снам, я спросил: а чему верить? Что с тобой? Ты сам в каком-то странном состоянии. Какая морока на тебя нашла?
— Моя морока — моя работа.
— Что же собираешься сегодня делать? Сын молчал.
— Тебе придется здорово попотеть, чтобы расшевелить дремлющих по домам подчиненных.
— Да, да, наверное,— рассеянно подтвердил Аман.
— Так что же ты собираешься делать? Наверняка будет буран.
— Надо проверить дальние зимовки. Узнать, не нужна ли им помощь.
Сердце Аслана взлетело и упало. «Зачем спросил, лучше бы не знать»,— мелькнула трусливая мысль.
— Ну что ж, так полагается. Так полагается,— повторил он.
— Отец...
Радостный крик: «Дедуля!» — прервал Амана, и в комнату вбежал самый шаловливый и самый любимый внук Аслана. С разбега повис на каменной шее.
— Жеребенок мой! — Аспан прижал мальчика к груди, понюхал его лоб.— Елик ' мой резвый!
— Расскажи про Елика,— встрепенулся мальчик,— расскажи, ты обещал
— Давным-давно,— сказал Аспан,— давным-давно, в один из блаженных дней лета, я пустил косяки колхозных лошадей к подножью Алтая, а сам пошел собирать ягоды...
— Дедушка еще не пил чай,— сказал Аман сыну — отпусти его.
— Я не хочу. Пейте без меня... Так вот, пошел я собирать ягоды. Они растут у подножья гор, там, где много кустов караганника. Трава там такая высокая, что достигает брюха коня. У меня был замечательный вороной жеребец. Умный и смелый. И вдруг он шарахнулся и чуть не выкинул меня из седла...
— Тебя нельзя выкинуть из седла,— сказал мальчик.
— Теперь нельзя, а тогда было можно. Слушай. Я подумал, что конь испугался помета медведя, они боятся помета ужасно. Стал понукать его, конь не шел. Я вгляделся в заросли травы и тут увидел козлика Елика. Он спал свернувшись. Я слез с коня и долго любовался беспечным козликом. Он был до того свеж и молод, до того чист, словно ребенок в колыбели. Когда ты был сосунком, то, насытившись молоком матери, спал точно так же, погрузившись в пахнущий медом сладкий сон. Не стерпев, я взял его на руки, как брал и тебя. Внезапно разбуженный козленок задергался и попытался вырваться. Но он не мог высвободиться из моих сильных рук и затих. Я сунул его за пазуху и привез в юрту на джайляу. С тех пор он стал
1 Елик — горный козлик; здесь - как имя собственное
жить рядом Я сделал ему маленький домик и хорошо кормил. Он привык пить из бутылочки молоко, брать корм привязался к нам, табунщикам, и даже не удалялся от юрты С наступлением ноябрьских холодов мы перекоче вали на зимовку Алатай
— Мы поедем туда? — спросил мальчик
— Обязательно.
— И перейдем через Чертов мост?
— Откуда ты про него знаешь?
— Все мальчишки говорят Они тоже хотят его перей ти.
— Зачем?
— Чтобы стать настоящими жигитами. Только тот настоящий жигит, кто перешел через Чертов мост, как ты. Ну, рассказывай.
Аспан молчал.
— Рассказывай дальше про Елика.
— Да-да, про Елика... Он жил в сарае, словно совсем ручной, домашний. Даже собаки на зимовке до того привыкли к нему, что бегали с ним наперегонки, но никогда не причиняли боли. И, глядя на их игры, радовалось сердце. Вот такой был Елик
— А потом?
— Что — потом?
— Что с ним стало? Он убежал?
— Нет
— Его задрал медведь?
— Нет
— Так что же с ним стало?
— Его нечаянно убил я
— Убил?.. Зачем?
— Я же говорю — нечаянно. Я не хотел. Я потом не спал три ночи И понял, что это неизбежно должно было случиться
— Почему?
— Потому что я лишил его свободы. Дитя диких гор не должно жить как домашнее животное. Когда-нибудь он убежал бы сам, потому что Елик не собака, привыкшая к косточке и помоям. Но мы не понимаем этого. Раз мы живем по правилам, то хотим, чтобы и звери жили без свободы, по правилам. А звери лучше некоторых людей. У них рога торчат наружу и служат для того, чтобы защищаться, у некоторых людей рога скрыты внутри Да, да, у них есть невидимые острые рога и безжалостные копыта Они пользуются ими для того, чтобы нападать на других
— А кто эти плохие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
О боже, какое кому доброе дело сделал он, когда руки и ноги его были крепкими, как кувалды? Кому облегчил жизнь? Все было только для себя. Став калекой, он, кажется, получил золотое право жить только для себя, но это оказалось ненужным, потому что понял: он стал знаком страха. Старики будут говорить внукам, тайком показывая на него: «Вот что делает с человеком строптивость. Живи тихо, никому не перечь, иначе станешь таким, как Аспан».
Но разве он возродился, избежал смерти для того, чтобы стать символом страха? Он хорошо помнит, как горделиво пришел на протезах в контору. Старый аксакал сказал, шамкая беззубым ртом:
— Ты стал даже лучше. Смотри, как хорошо управляешься с этими деревяшками!
Ровесники собрались вокруг, щупали протезы, причмокивали языками, одобрительно хлопали по плечу. Но в их глазах он читал радость: «Я избежал этой участи; слава аллаху, я избежал». Аспан вернулся домой, снял протезы и больше никогда их не надевал. Он не любил, когда его хлопают по плечу, он не захотел стать умелым калекой, наглядным пособием к страху. Он научился ездить на коне, сжимая его бока культями, породил двух дочерей, косил, тянул домашнюю работу, стриг овец. Аульчане, затаившись, следили за его борьбой с жизнью. Странный народ, лишенный жалости. Но Аспан сам был таким, не знал жалости, не хотел ее. Он ничего никому не хотел доказывать. Разве только тому Табунщику, ушедшему на небо. Ему хотел доказать. Если бы он мог высказать смутное суждение, оно бы прозвучало так: пока человек жив, он не может совсем исчезнуть. Просто он становится совсем другим человеком. Табунщик исчез, об этом знал только он, Аспан. Остался Аспан — человек-обрубок. Но прошло время, и никто не замечал уже его неполноценности. С ним ссорились, враждовали, дружили, просили совета, ругали на чем свет стоит. Но никогда не кричали. Кричать на Аслана было нельзя. Это знали все.
Мороз на улице усилился. Аспан понял по рисунку инея на окне: он стал более четким. Приложил ладони к стеклу — иней растаял. Снегопад утих, но Аспан знал, что это ненадолго.
— Старик, идемте пить чай,— сказал сзади Аман.
— О боже, опять ты! Что ты все вертишься вокруг меня с утра, послал бы лучше кого-нибудь из детей.
— Снегопад плохо действует на вас.
— Не первый раз вижу.— Все же не выдержал, сказал ненужное: — Просто на сердце какая-то тяжесть. Видел плохой сон.
— Не надо верить снам.
— А чему надо верить?
Сын наклонил голову, думал он всегда медленно.
— Чему верить? — переспросил он с усилием.
— Ты сказал, не надо верить снам, я спросил: а чему верить? Что с тобой? Ты сам в каком-то странном состоянии. Какая морока на тебя нашла?
— Моя морока — моя работа.
— Что же собираешься сегодня делать? Сын молчал.
— Тебе придется здорово попотеть, чтобы расшевелить дремлющих по домам подчиненных.
— Да, да, наверное,— рассеянно подтвердил Аман.
— Так что же ты собираешься делать? Наверняка будет буран.
— Надо проверить дальние зимовки. Узнать, не нужна ли им помощь.
Сердце Аслана взлетело и упало. «Зачем спросил, лучше бы не знать»,— мелькнула трусливая мысль.
— Ну что ж, так полагается. Так полагается,— повторил он.
— Отец...
Радостный крик: «Дедуля!» — прервал Амана, и в комнату вбежал самый шаловливый и самый любимый внук Аслана. С разбега повис на каменной шее.
— Жеребенок мой! — Аспан прижал мальчика к груди, понюхал его лоб.— Елик ' мой резвый!
— Расскажи про Елика,— встрепенулся мальчик,— расскажи, ты обещал
— Давным-давно,— сказал Аспан,— давным-давно, в один из блаженных дней лета, я пустил косяки колхозных лошадей к подножью Алтая, а сам пошел собирать ягоды...
— Дедушка еще не пил чай,— сказал Аман сыну — отпусти его.
— Я не хочу. Пейте без меня... Так вот, пошел я собирать ягоды. Они растут у подножья гор, там, где много кустов караганника. Трава там такая высокая, что достигает брюха коня. У меня был замечательный вороной жеребец. Умный и смелый. И вдруг он шарахнулся и чуть не выкинул меня из седла...
— Тебя нельзя выкинуть из седла,— сказал мальчик.
— Теперь нельзя, а тогда было можно. Слушай. Я подумал, что конь испугался помета медведя, они боятся помета ужасно. Стал понукать его, конь не шел. Я вгляделся в заросли травы и тут увидел козлика Елика. Он спал свернувшись. Я слез с коня и долго любовался беспечным козликом. Он был до того свеж и молод, до того чист, словно ребенок в колыбели. Когда ты был сосунком, то, насытившись молоком матери, спал точно так же, погрузившись в пахнущий медом сладкий сон. Не стерпев, я взял его на руки, как брал и тебя. Внезапно разбуженный козленок задергался и попытался вырваться. Но он не мог высвободиться из моих сильных рук и затих. Я сунул его за пазуху и привез в юрту на джайляу. С тех пор он стал
1 Елик — горный козлик; здесь - как имя собственное
жить рядом Я сделал ему маленький домик и хорошо кормил. Он привык пить из бутылочки молоко, брать корм привязался к нам, табунщикам, и даже не удалялся от юрты С наступлением ноябрьских холодов мы перекоче вали на зимовку Алатай
— Мы поедем туда? — спросил мальчик
— Обязательно.
— И перейдем через Чертов мост?
— Откуда ты про него знаешь?
— Все мальчишки говорят Они тоже хотят его перей ти.
— Зачем?
— Чтобы стать настоящими жигитами. Только тот настоящий жигит, кто перешел через Чертов мост, как ты. Ну, рассказывай.
Аспан молчал.
— Рассказывай дальше про Елика.
— Да-да, про Елика... Он жил в сарае, словно совсем ручной, домашний. Даже собаки на зимовке до того привыкли к нему, что бегали с ним наперегонки, но никогда не причиняли боли. И, глядя на их игры, радовалось сердце. Вот такой был Елик
— А потом?
— Что — потом?
— Что с ним стало? Он убежал?
— Нет
— Его задрал медведь?
— Нет
— Так что же с ним стало?
— Его нечаянно убил я
— Убил?.. Зачем?
— Я же говорю — нечаянно. Я не хотел. Я потом не спал три ночи И понял, что это неизбежно должно было случиться
— Почему?
— Потому что я лишил его свободы. Дитя диких гор не должно жить как домашнее животное. Когда-нибудь он убежал бы сам, потому что Елик не собака, привыкшая к косточке и помоям. Но мы не понимаем этого. Раз мы живем по правилам, то хотим, чтобы и звери жили без свободы, по правилам. А звери лучше некоторых людей. У них рога торчат наружу и служат для того, чтобы защищаться, у некоторых людей рога скрыты внутри Да, да, у них есть невидимые острые рога и безжалостные копыта Они пользуются ими для того, чтобы нападать на других
— А кто эти плохие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28