В прошлое лето колхоз превратился в совхоз, и новый директор Самойлов тоже хлопал по спине «Аспанчик — жигит, не подведет!» И он радовался всегда похвале, сиял, будто получил подарок.
Аспан представил себе табунщика, огромного, неловкого, с глупой счастливой ухмылкой до ушей, и улыбнулся себе прошлому На эту улыбку смотрела до рассвета луна, смотрели утесы, смотрела звезда Сюмбле и, может быть, еще кто-то, кого не дано видеть, но чье имя известно и называется смертными Судьбой.
И чем ближе был рассвет, тем тусклее становилась улыбка и наконец превратилась в гримасу муки.
Он проснулся от невыносимой боли, она выламывала кости, покрыла все тело липким потом.
- О аллах,— простонал он,- измучился ведь я, отпусти!
Его терпеливая душа, никогда не просившая у судьбы пощады, не выдержала муки и взмолилась.
Табунщик начал читать заупокойную. Эта заупокойная была просьбой ко всем, кого обидел в этой жизни, простить его.
«Да что обидел,— прошептал кто-то,— ты убивал».
*«Была война»,— ответил табунщик.
Табунщик вспомнил. Германия. Они ворвались в многоэтажный красивый дом. Он осторожно крадется по комнатам, держа винтовку наперевес. Тишина, только хрустят осколки стекла под его сапогами. И вдруг, как взрыв, стук двери за спиной, гулкое эхо. Он выстрелил, наверное, быстрее, чем успел повернуться на звук.
«Если я вернусь из этого ада,— шептал горячо Аслан,— если я вернусь, я научу всех, кто захочет меня слушать, тишине. Я научу их не говорить жестоких слов, не замышлять зла, я научу их любить свою замечательную землю, свои горы, своих беззащитных зверей, научу любить и жалеть друг друга и никогда не кричать на своего собрата. Потому что от крика сжимается и сохнет душа, потому что крик рождает эхо. Те, кого я убивал на войне, кричали на площадях своих городов, они кричали так громко, что эхо докатилось до моего аула, оно отразилось от гор, вернулось назад уже смертоносным и погубило тех, кто кричал. Меня раздавила не лавина, не вода заковала в ледяные латы, не мороз пытает медленной пыткой. Меня погубило эхо того крика в конторе аула. Да, да, теперь я понял. Тогда в конторе управляющий отделением стукнул кулаком по столу и сказал: -Ты поедешь на зимовку Алатай.
— Мать тяжело больна, жена только после родов, разрешите остаться в низине, пускай самая тяжелая работа, но чтоб к дому близко.
— Молчать! Это приказ. Если ты против, пиши заявление, освободим от лошадей...
Еще что он сказал? Сказал... много сказал, и все на крике, все с угрозами...»
Разве заслужил табунщик эти угрозы, оскорбления,
да еще при постороннем человеке -— уполномоченном из района.
Ведь он, табунщик, был «маладес», его портрет поместила газета, он никогда не отказывался от р'аботы, никогда не роптал.
— Имей в виду, - сказал управляющий,— здесь свидетель, за все, что случится на Алатае, будешь отвечать ты, ты срываешь зимовку.
— Мы с тобой табунщики, и не надо говорить ложь. Зимовка сорвется не из-за меня. Я ездил позавчера на джайляу, посмотрел и увидел, что запаса сена не хватит и до половины зимы. Косари дали ложные сведения. Жеребята и стригунки подохнут, и ты это знаешь уже сейчас...
— Пиши заявление о выходе из колхоза и сдай партбилет.
— Партийный билет давал не ты, так что не получишь. И пугать меня, как других, выходом из колхоза я не позволю. Я твои номера знаю.
— Какие номера?
— Все знают, что человека, которого ты опасаешься, заставляешь писать два заявления: одно — на прием в колхоз, другое — на увольнение, без даты. Дату ты ставишь сам, когда тебе нужно избавиться от человека Докладываешь наверх, что уволен по собственному желанию, и выгоняешь из аула. Но меня ты не сможешь выгнать. Не только ты, но и сам бог не заставит меня убрать ступни с родной земли.
— А я заставлю, заставлю, заставлю! — исступленно заорал управляющий.
— Э... нет, не тебе решать мою судьбу,— не испугался Аспан.
— Рабочему нельзя так кричать, аксакал,— сказал внушительно уполномоченный из района.— Но если верно то, что он говорит,— указательным пальцем приподнял очки, глянув строго на управляющего,— мы вышлем комиссию для проверки кормов на Алатае...
- Высылайте,— не дрогнув, ответил тот,— я готов хоть сейчас Но дорога, ведущая к Алатаю, засыпана камнепадом. Накажите меня тогда, когда зимой скажу: не хватает кормов и начинается падеж. А сейчас не охаивайте зря. Что бы я ни делал, делаю обдуманно. Тем и закончилась ссора в конторе. Управляющий повел уполномоченного к своему дастархану, комиссия приехать забыла, дома у Аслана остались две обессиленные женщины, а, провожая табунщика на Алатай, управляющий сказал ему в конторе:
— Видно, твои глаза заросли мясом. Кто из твоих предков, схватившись с начальником, добивался своего? Не думаешь о последствиях, мальчик. Если бы ты соображал хоть малость своей круглой башкой, ты бы догадался, что сводку даю не я, а совхоз, гоняющийся за планом, и район, в свою очередь, дает ложные сведения. Смотри, как бы, ловя правду за хвост, ты не упал в пропасть!
Весь долгий путь к Алатаю табунщик предавался грустным размышлениям, корил себя, оправдывал и снова корил. Он думал:
«Глупая твоя голова, Аспан. Когда же поймешь, что, стоя у подножья, нельзя кричать на тех, кто управляет тобой с вершины? Только они могут кричать. Недаром учит пословица: прижавший свой зад будет богатым. Но ты не хочешь быть богатым, ты хочешь делать честно свое дело. Тогда терпи. Но я не хочу терпеть, молчать и видеть, как негодяй уничтожает труд многих людей. Ведь все вокруг знают, что он настоящий змей, умеющий выдоить хитростью из аульчан свою выгоду. Но все молчат. Когда от него приходит беда и спрашиваешь: «Кто?» — они смотрят вниз и бормочут: «Ведь ты сам знаешь, чего спрашиваешь, знаешь, что этот». А он кричит, всегда кричит, чтобы ором своим сбить с толку, задурить мозги. Крик его заполняет окрестности эхом, преследует как собака. Ведь когда провел через Чертов мост последнего жеребенка и садился на коня, раздался крик. Мощным эхом он прокатился по горам, и висевшие в полудреме снега сорвались с утесов и склонов, возник Великий Обвал и унес его вместе с азбаном.
Но откуда же раздался этот заполнивший весь мир крик? И кто был его хозяином? Да, да, кто-то подъезжал с той стороны. Он и кричал. Вот она, разгадка. Глупый круглоголовый табунщик, теперь ты никогда не услышишь ни крика, ни эха. Избавился наконец. Освободился»
Он погребен в снегах. Тишина. Она наконец подарена ему, чтобы он мог думать о том, кем был. Об Аспане-табунщике.
Люди познали природу, умеют прислушиваться к недрам земли, исследуют ее поверхность. Отчего же они не могут как следует познать самих себя? Если есть в мире что-то неразгаданное, так это человек Так ли ты жил, табунщик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Аспан представил себе табунщика, огромного, неловкого, с глупой счастливой ухмылкой до ушей, и улыбнулся себе прошлому На эту улыбку смотрела до рассвета луна, смотрели утесы, смотрела звезда Сюмбле и, может быть, еще кто-то, кого не дано видеть, но чье имя известно и называется смертными Судьбой.
И чем ближе был рассвет, тем тусклее становилась улыбка и наконец превратилась в гримасу муки.
Он проснулся от невыносимой боли, она выламывала кости, покрыла все тело липким потом.
- О аллах,— простонал он,- измучился ведь я, отпусти!
Его терпеливая душа, никогда не просившая у судьбы пощады, не выдержала муки и взмолилась.
Табунщик начал читать заупокойную. Эта заупокойная была просьбой ко всем, кого обидел в этой жизни, простить его.
«Да что обидел,— прошептал кто-то,— ты убивал».
*«Была война»,— ответил табунщик.
Табунщик вспомнил. Германия. Они ворвались в многоэтажный красивый дом. Он осторожно крадется по комнатам, держа винтовку наперевес. Тишина, только хрустят осколки стекла под его сапогами. И вдруг, как взрыв, стук двери за спиной, гулкое эхо. Он выстрелил, наверное, быстрее, чем успел повернуться на звук.
«Если я вернусь из этого ада,— шептал горячо Аслан,— если я вернусь, я научу всех, кто захочет меня слушать, тишине. Я научу их не говорить жестоких слов, не замышлять зла, я научу их любить свою замечательную землю, свои горы, своих беззащитных зверей, научу любить и жалеть друг друга и никогда не кричать на своего собрата. Потому что от крика сжимается и сохнет душа, потому что крик рождает эхо. Те, кого я убивал на войне, кричали на площадях своих городов, они кричали так громко, что эхо докатилось до моего аула, оно отразилось от гор, вернулось назад уже смертоносным и погубило тех, кто кричал. Меня раздавила не лавина, не вода заковала в ледяные латы, не мороз пытает медленной пыткой. Меня погубило эхо того крика в конторе аула. Да, да, теперь я понял. Тогда в конторе управляющий отделением стукнул кулаком по столу и сказал: -Ты поедешь на зимовку Алатай.
— Мать тяжело больна, жена только после родов, разрешите остаться в низине, пускай самая тяжелая работа, но чтоб к дому близко.
— Молчать! Это приказ. Если ты против, пиши заявление, освободим от лошадей...
Еще что он сказал? Сказал... много сказал, и все на крике, все с угрозами...»
Разве заслужил табунщик эти угрозы, оскорбления,
да еще при постороннем человеке -— уполномоченном из района.
Ведь он, табунщик, был «маладес», его портрет поместила газета, он никогда не отказывался от р'аботы, никогда не роптал.
— Имей в виду, - сказал управляющий,— здесь свидетель, за все, что случится на Алатае, будешь отвечать ты, ты срываешь зимовку.
— Мы с тобой табунщики, и не надо говорить ложь. Зимовка сорвется не из-за меня. Я ездил позавчера на джайляу, посмотрел и увидел, что запаса сена не хватит и до половины зимы. Косари дали ложные сведения. Жеребята и стригунки подохнут, и ты это знаешь уже сейчас...
— Пиши заявление о выходе из колхоза и сдай партбилет.
— Партийный билет давал не ты, так что не получишь. И пугать меня, как других, выходом из колхоза я не позволю. Я твои номера знаю.
— Какие номера?
— Все знают, что человека, которого ты опасаешься, заставляешь писать два заявления: одно — на прием в колхоз, другое — на увольнение, без даты. Дату ты ставишь сам, когда тебе нужно избавиться от человека Докладываешь наверх, что уволен по собственному желанию, и выгоняешь из аула. Но меня ты не сможешь выгнать. Не только ты, но и сам бог не заставит меня убрать ступни с родной земли.
— А я заставлю, заставлю, заставлю! — исступленно заорал управляющий.
— Э... нет, не тебе решать мою судьбу,— не испугался Аспан.
— Рабочему нельзя так кричать, аксакал,— сказал внушительно уполномоченный из района.— Но если верно то, что он говорит,— указательным пальцем приподнял очки, глянув строго на управляющего,— мы вышлем комиссию для проверки кормов на Алатае...
- Высылайте,— не дрогнув, ответил тот,— я готов хоть сейчас Но дорога, ведущая к Алатаю, засыпана камнепадом. Накажите меня тогда, когда зимой скажу: не хватает кормов и начинается падеж. А сейчас не охаивайте зря. Что бы я ни делал, делаю обдуманно. Тем и закончилась ссора в конторе. Управляющий повел уполномоченного к своему дастархану, комиссия приехать забыла, дома у Аслана остались две обессиленные женщины, а, провожая табунщика на Алатай, управляющий сказал ему в конторе:
— Видно, твои глаза заросли мясом. Кто из твоих предков, схватившись с начальником, добивался своего? Не думаешь о последствиях, мальчик. Если бы ты соображал хоть малость своей круглой башкой, ты бы догадался, что сводку даю не я, а совхоз, гоняющийся за планом, и район, в свою очередь, дает ложные сведения. Смотри, как бы, ловя правду за хвост, ты не упал в пропасть!
Весь долгий путь к Алатаю табунщик предавался грустным размышлениям, корил себя, оправдывал и снова корил. Он думал:
«Глупая твоя голова, Аспан. Когда же поймешь, что, стоя у подножья, нельзя кричать на тех, кто управляет тобой с вершины? Только они могут кричать. Недаром учит пословица: прижавший свой зад будет богатым. Но ты не хочешь быть богатым, ты хочешь делать честно свое дело. Тогда терпи. Но я не хочу терпеть, молчать и видеть, как негодяй уничтожает труд многих людей. Ведь все вокруг знают, что он настоящий змей, умеющий выдоить хитростью из аульчан свою выгоду. Но все молчат. Когда от него приходит беда и спрашиваешь: «Кто?» — они смотрят вниз и бормочут: «Ведь ты сам знаешь, чего спрашиваешь, знаешь, что этот». А он кричит, всегда кричит, чтобы ором своим сбить с толку, задурить мозги. Крик его заполняет окрестности эхом, преследует как собака. Ведь когда провел через Чертов мост последнего жеребенка и садился на коня, раздался крик. Мощным эхом он прокатился по горам, и висевшие в полудреме снега сорвались с утесов и склонов, возник Великий Обвал и унес его вместе с азбаном.
Но откуда же раздался этот заполнивший весь мир крик? И кто был его хозяином? Да, да, кто-то подъезжал с той стороны. Он и кричал. Вот она, разгадка. Глупый круглоголовый табунщик, теперь ты никогда не услышишь ни крика, ни эха. Избавился наконец. Освободился»
Он погребен в снегах. Тишина. Она наконец подарена ему, чтобы он мог думать о том, кем был. Об Аспане-табунщике.
Люди познали природу, умеют прислушиваться к недрам земли, исследуют ее поверхность. Отчего же они не могут как следует познать самих себя? Если есть в мире что-то неразгаданное, так это человек Так ли ты жил, табунщик?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28