Ребенок воспринимает все события по-своему; он оценивает их, проходит мимо или запоминает совсем иначе, чем взрослый. Я ничего не помню о самом значительном событии детства — переезде из района Кристиансхавна в дом Общества Врачей, — просто в один прекрасный день я проснулся на новой квартире. Ясно вижу, как мать стоит в дверях и разговаривает с соседками. Вероятно, это происходило вскоре после переезда, так как потом она была с ними далеко не в приятельских отношениях. Мать стояла, скрестив руки на груди и прислонясь к дверному косяку, а я гордился ею, видя, что все нами интересуются как новыми жильцами. Мать старалась затмить других, и квартирам Общества Врачей порядком досталось.
— Уж это Общество Врачей, эти мне «здоровые квартиры для бедных»! Две маленьких каморки и огромная плата! Нет, вот в Кристиансхавне — вот там была квартира! Целых три больших комнаты!
— И еще у нас были крысы,—дополнил я, желая поддержать мать.
— Ах ты пустомеля! — сказала она, дернув меня за руку. — И чего болтаешь! Да, вот поэтому-то мы и переехали, — объясняла она, немного сконфуженная. — На ночь приходилось подвешивать к потолку корзины с продуктами, чтобы эти гады не пожрали их. Но все же там у нас была очень хорошая квартира!
Здесь, в новом доме, началась моя самостоятельная жизнь. Вскоре я стал приносить пользу обществу. Мать продавала газеты в квартале около Триангля , а мы с братом помогали ей, подымаясь по самым крутым лестницам (она уже тогда страдала расширением вен).
Здесь мне открылся совершенно иной мир. Дома Общества Врачей находились тогда ближе к пригороду., Квартал Олуфсвей — между нашими домами и Трианглем — был еще не застроен. По другой стороне улицы Страидвей (теперь Эстерброгаде) тянулись садоводства, а вокруг, на восток и на север, простирались поля — Восточное и Северное. Между полями проходила Королевская дорога, как мы ее называли (теперь Восточная аллея). Она убегала в неизвестную даль — к королевским дворцам и озерам, расположенным в больших лесах, населенных угольщиками. Мы встречали их по утрам, когда вместе с братом бегали в кристинебергские пекарни за вчерашним хлебом, который отпускался за полцены. Угольщики выезжали из дома на телегах около полуночи. Черномазые, непохожие на других людей, они сидели на высоких мешках с древесным углем или на метлах и корзинах и сонно качали головами. Говорили, что они бросаются с ножами на людей, и мы, безопасности ради, всегда старались спрятаться в придорожную канаву, откуда кричали: «Угольщик! Дай немножко угля!»
Они бросали нам куски в канаву, а мы тщательно собирали их в шапки и тащили матери для утюга.
— Ну вот, два гроша сэкономили, — хвалила она нас.
Поля по обеим сторонам дороги были обнесены низкими бревенчатыми заборами. Мы любили ходить по этим бревнам, каждый по своей стороне улицы. Это удовольствие сокращало обратный путь. На полях паслись коровы. Когда мы проходили мимо, они переставали жевать и смотрели в нашу сторону. Иногда одна из них направлялась к нам, опустив рога, словно говоря: «Вот подожди, я тебя проучу!» Тогда мы с громким криком скатывались в канаву, а потом чувствовали себя героями.
Часто на полях шли солдатские учения. Солдаты стреляли, рыли окопы, возводили сооружения и бросались друг на друга. Поля пестрели палатками, маркитантками и продавщицами пряников, — в особенности когда бывал военный смотр. После него на земле оставалось множество патронных гильз и пустых бутылок. На месте трактирных палаток можно было, если посчастливится, найти даже мелкие деньги.
На этих полях и раньше происходили значительные события. Здесь были казнены Струенсе и граф Брандт . Рассказ о них ярко запечатлелся в моем воображении. Я прокрадывался к крайнему ряду домов Общества Врачей и смотрел через дырочку в заборе на холм, где произошла казнь. Однажды, после долгих просьб, брат счел меня «достаточно взрослым» и взял с собой на холм. Вид этого места произвел на меня такое сильное впечатление, будто я присутствовал при казни. Холм высился у самой Королевской дороги. Немного поодаль, посреди поля, была большая яма, обнесенная забором. Там, на дне ямы, до сих пор еще лежали трупы казненных, — так утверждал брат. Я влез Георгу на спину, добрался до края забора и потянул носом воздух. Ужасная вонь поднималась из ямы... Впрочем, позднее оказалось, что это просто отхожее место для солдат.
По другую сторону от Королевской дороги, в поле, раскинулось озеро, огромное, почти как море; называлось оно «Очки Хольгера Датского»! Чтобы добраться туда, приходилось преодолевать величайшие опасности — бороться с быками и бешеными лошадьми; да и само озеро было полно чудовищ. Мальчиков, которые заходили в воду, кусали за ноги пиявки; они сосали кровь до тех пор, пока не превращались в толстые кровяные колбаски. А посредине была бездонная дыра, которая вела вниз — прямо в ад! От одних этих рассказов по спине у трех-четырехлетнего карапуза начинали бегать мурашки. Прошло немало времени, прежде чем я осмелился исследовать эту часть мира.
На нолях происходили самые значительные для нас события. Иногда там не пасли коров, и все поле кишело людьми. Тогда мы в испуге бежали домой и прятались в угол между комодом и печкой. Может быть, сейчас рабочие уже дерутся с полицейскими! Они и раньше отваживались на это. Из нашего рассказа выходило, что на поле кипит настоящий бой, в котором ненавистной нам полиции основательно достается.
— Перестаньте лучше бегать туда! — умоляла мать. Но отец с дядей Оттербергом лишь смеялись и сразу же шли на поля.
Ходить на поля было делом рискованным, но мы, малыши, ничего не боялись! Мы лежали в траве целыми днями и, надвинув фуражку на один глаз, спали, а кругом бродили коровы, которых боялись даже самые большие соседские мальчики. Кристиан Нильсен, старший сын нашего соседа-шарманщика, долговязый подросток, частенько дремал там на солнышке. Моя мать не выносила его за то, что он целый день слонялся без дела. Однажды, когда Кристиан спал, через него с фырканьем перескочила лошадь, мчавшаяся галопом. Я с ужасом глядел на это зрелище из-за забора: парень даже не проснулся! С того времени Кристиан сделался нашим героем, и считалось особой честью, когда он снисходительно обращался к кому-нибудь из нас: «Ну как дела, забияка?» Мы, мальчики, старались прикоснуться к нему, — это придавало силы.
— Вот вздор! — говорила мать. — Какая сила может исходить от такого балбеса?
Она была моей поверенной во всех делах. Но не всегда я ей слепо доверял: есть ведь на свете вещи, в которых женщины ничего не смыслят. Мне не мешало набраться побольше сил, — с этим у меня дело обстояло очень плохо, а в мире ведь так много трудностей и опасностей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45