Малыш.
Автобиографическая повесть.

С тех пор как мне минуло шестьдесят лет, меня все чаще стали спрашивать: когда же ты расскажешь нам о своей жизни? Сначала это сердило меня: неужели я настолько стар, что мне уже пора писать мемуары? Мне казалось, что для этого время еще не пришло. Все впечатления, связанные с прошлым, таятся у меня где-то в подсознании, — зато я живо интересуюсь настоящим и будущим. Я, правда, очень прочно врос корнями в прошлое, но эти корни незаметно питали и укрепляли меня. Да и вряд ли есть время думать о прошлом, когда ты участвуешь в борьбе, требующей напряжения всех сил, когда полуторагодовалый сынишка прыгает, словно мячик, и вертится возле твоего письменного стола.
А кроме того, разве уже и так недостаточно известна моя жизнь? Я создал немало произведений, и критики, несмотря на мои робкие протесты, упорно утверждают, что в моих книгах много автобиографических моментов, представленных, разумеется, в несколько измененном виде.
Это безусловно верно. Но хотя я и описал в своих произведениях кое-какие события моей жизни, однако немало и... выдумывал, — должен был выдумывать, чтобы заставить других верить мне. Не раз я смеялся над теми, кто ставил мне в упрек неприкрашенный реализм. Знали бы эти люди, какова была действительность! Если бы я описал некоторые события так, как они на самом деле происходили, то меня, наверное, освистали бы, забросали камнями. А пожалуй, это даже интересно — взять да и сопоставить подлинную действительность с тем, как я ее изобразил!
Постепенно я решил, что придется связать события моей жизни в одно целое. «А раз так, — подумал я,— то теперь можно позволить себе рассказать наконец голую, неприкрашенную правду».
Однако когда я приступил к работе, то невольно задал себе вопрос: а как же на самом деле выглядит эта правда? В жизни я встречал много, чуть ли не сто разновидностей правд! Их существует бесчисленное множество. Лишь столкнувшись со всеми правдами на свете мы, может быть, поймем настоящую правду. Она для нас недосягаемо далека. Возможно, один человек и не в состоянии иначе постигнуть правду, как только выдумать ее — сочинить! Сам он это сделает или с чьей либо помощью — все равно.
Вот, например, как узнать правду об отце и матери? Казалось бы, легче всего в этом разобраться их родному сыну, который вырос у них на глазах и прожил с ними все свое детство, день за днем — дети ведь очень наблюдательны. И все же очень сложно понять, на чьей стороне правда. Порой мне кажется, что родители каждый по-своему были правы, но чаще я больше оправдываю мать и только в некоторых случаях признаю правоту отца. Все зависит от того, какое настроение у меня в то время, когда я о них думаю, а настроение в свою очередь зависит от характера воспоминаний, всплывающих в мозгу. И чем старше становишься, тем труднее во всем этом разобраться. Мне кажется, что теперь я понимаю родителей гораздо лучше, чем когда они были живы и я видел их постоянно. И все же многое в их судьбе до сих пор мне не понятно.
Еще труднее разобраться в самом себе, хотя я пытаюсь сделать это вот уже шестьдесят три года. Я никак не могу постичь, в чем же состоит правда моей жизни и где ее искать, — трудно найти даже маленькую частичку. В молодости я точно знал, что собой представляю, на что гожусь. А теперь и этого не знаю. Должен, к своему стыду, признаться, что такое состояние мне даже нравится Полезно иногда сомневаться — сомнение благотворно действует на человеческий ум: мир становится шире, жизнь содержательнее. И прежде всего сомнение побуждает к свободе мышления — качеству, нередко присущему именно молодежи.
Должен сказать, что, рассматривая жизнь с точки зрения технического прогресса, я прихожу к выводу, что для меня, как человека, нет ничего невозможного на свете и сам черт мне не брат. Но когда я пытаюсь оценить свои духовные силы, то кажусь самому себе ничтожнейшим созданием. Жизнь на нашей планете становится все сложнее и сложнее, и это приводит к тому, что мы, люди, постепенно мельчаем. Мы как паразиты облепили всю землю, наподобие вшей в бороде создателя! Мы овладеваем сложнейшей техникой, но не в состоянии постичь смысла жизни.
Человек почти ничего не знает о самом себе, но часто воображает, что умеет разбираться в других. Однако это неверно. Всякий раз как я встречаюсь с людьми, довольными собой и своей жизнью и ничего от нее не требующими, я задаю себе вопрос: неужели они и в глубине души так же спокойны и уверены в себе, как кажется с виду? Не грызет ли их червь сомнения, не мучит ли сознание собственной внутренней неполноценности? Или я в самом деле иной, чем другие люди, — порой я чувствую себя жалким неудачником, не выполнившим своего назначения в жизни. Во мне всегда жили словно бы две натуры — одно мое «я» было выше всяких сомнений и критики, его никто не имел права судить; другое «я» было страшно уродливым, с ним нужно было возиться и всячески выправлять его. Поэтому мне приходилось много работать, прямо-таки колдовать над собой, и часто безуспешно.
Удалось ли мне с годами, хотя бы частично, привести в равновесие свое «я», основываясь на заложенных во мне хороших свойствах? Или я пошел по ложному пути, и уродливое во мне преобладает? Этого я не знаю, но во всяком случае с годами я становился все более уравновешенным и меньше мучился от чувства неудовлетворенности, порой довольно неприятного.
Когда я оглядываюсь назад, мне кажется, что всю жизнь я бесконечно долго боролся с хаосом, пытаясь создать что-то цельное из вороха всякой всячины. Мне вспоминается история о еже, кошке и собаке, которые очутились в одном мешке. Я напоминал именно такой мешок, полный непримиримых противоречий, и мне самому непонятно, как все это могло совмещаться. И если из меня все же что-то вышло, как считают некоторые, то это своего рода чудо.
Не могу пожаловаться, что моя жизнь была скучной. Она была богата событиями — я испытал много и тяжелого и радостного, одинаково сильно переживая то и другое. Быть может, это оттого, что я постоянно болел, не раз бывал на волосок от смерти? Привыкнув к мысли о смерти, человек уже ничего не боится.
В течение первых сорока лет моей жизни не было ни одного дня, когда бы я испытывал приятное физическое ощущение от того, что совершенно здоров. Постоянно то один, то другой орган моего тела давал себя чувствовать, даже если и не было серьезного заболевания. И вот в такой хрупкой оболочке заключалась самая невероятная смесь, разрозненные частицы физических и духовных сил, которые совсем не подходили друг к другу, — будто тряпичник на огромной свалке жизни собрал их всех в один мешок. Мне нелегко было справляться с собой; казалось невозможным добиться примирения и взаимодействия всех этих разнородных элементов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45