Но здесь, в деревне, с самого начала приходилось распроститься со всякой надеждой на лучшую долю. Все усилия оказывались тщетными, — чем больше я старался, тем глубже увязал в тупой безнадежности.
Меня вряд ли можно было назвать слишком требовательным. Ребенком я не раз рисовал себе такой мир, где не будет ни голода, ни холода, но очень скоро я понял всю несбыточность своих мечтаний. На всех людей земных благ просто не хватало, и господь в своей бесконечной справедливости устроил так, что прилежным достается больше, а нерадивым — меньше. Это нам внушали в школе, об этом говорил и пастор, готовя нас к конфирмации: если на свете много бедняков, то это объясняется очень просто — ведь ленивых на свете тоже много.
Меня очень огорчало, что я попал в число бедных, то есть ленивых, и я обещал самому себе выбиться в ряды прилежных. Ведь это проще простого — стоит только взяться за работу как следует, а все остальное приложится само собой. Усердие вознаграждается в этом мире — на этой прописной истине сходились все. Я твердо решил, что стану прилежным работником. Я был хорошо подготовлен к этой роли самой жизнью, — как сын бедняка, я в достаточной мере узнал, что значит быть прилежным. Прилежный работник никогда не перечит хозяину и безропотно делает все, что ему ни прикажут. Когда его зовут, он тут же, широко улыбаясь, прибегает на зов, будь то днем или ночью. Мать рассказывала, как она, живя в услужении, просыпалась при малейшем шорохе в господской спальне, тихонько пробиралась к дверям и слушала. Стоило кому-нибудь из господ прихворнуть, как она сама чувствовала себя больной. Когда господин статский советник тяжело болел и отказывался от пищи, моей матери кусок не шел в горло. Оттого и прослужила она все время у одних хозяев, — хорошая прислуга не прыгает с места на место, а живет на одном, пока не выйдет замуж.
Отец смеялся над матерью, когда она все это рассказывала; он не принадлежал к числу людей, которые только и думают о благе своих хозяев и готовы за них в огонь и в воду. Если там, где он работал, плохо кормили, он мог запустить тарелкой в стену или плеснуть супом в вязанье девушек-работниц. Мы, дети, хохотали, когда он рассказывал об этом, но мать только качала головой: ведь оттого-то отец так и не выбился в люди.
Нет, отец никак не принадлежал к числу покорных работников. Но мать ведь принадлежала... а выбиться ей тоже не удалось! Может быть, потому, что она вышла замуж за отца и не сумела увлечь его за собой? А почему обычно считается, что добро всегда побеждает?
В моей хрестоматии был рассказ об одном леснике, который вместе со своим господином охотился на диких уток. Лесник сидел на веслах, а граф стрелял; как только граф подстрелит несколько уток, его охотничья собака прыгает в воду, вытаскивает их из камышей и приносит в лодку. Но потом собака устала, запуталась в водорослях и не могла выбраться на сушу; а это была любимая собака графа. Лесник прыгнул в воду, чтобы спасти ее, хотя сам не умел плавать. Он утонул, а собака спаслась. Графа так тронула преданность лесника, что он даже позволил вдове и сиротам остаться жить в сторожке. А когда им все-таки пришлось выехать, чтобы освободить место для нового лесника, граф не забывал сирот, помогал им одеждой и едой и даже сам навещал их. Из этого явствовало, что преданность всегда вознаграждается.
Словом, то был классический рассказ о преданном слуге. И мать плакала, когда я читал его вслух; слезы текли по ее длинному носу и капали на вязанье. А у отца этот рассказ вызывал смех.
— Нет, вы бы лучше почитали про Петра Великого,— как-то сказал отец. — Вот это был молодчина! Он царствовал над доброй половиной земли, а когда один матрос упал за борт, немедля прыгнул в воду и спас его.
— Просто пьяный был, — презрительно заметила мать.
— Ну, матрос тоже человек, если он даже хватил лишнего.
— Да нет, я про этого пьяницу, про Петра Великого!
— Тем больше ему чести. А после такого купанья он наверняка протрезвел. Вода-то небось была ледяная!
— Да, ведь после этого он заболел воспалением легких и умер, — вмешался я.
— Ну и дурак ты, он умер оттого, что прыгнул за простым матросом. Настоящий царь так бы не сделал, — отрезал Георг.
Я уже тогда нередко раздумывал над историей о преданном слуге, а еще чаще — когда сам начал работать. Если тачка выскальзывает у меня из рук и исчезает в навозной яме, как быть? Стоит ли мне прыгать в яму и рисковать жизнью ради старой, грязной тачки? Хозяин, как видно, считал, что я так и должен поступать, вместо того чтобы звать его на помощь. Раз он сам чуть не утонул. Тут уж раздумывать не приходилось; конечно, я должен был бы прыгнуть, несмотря ни на что, — ведь хозяин не умел плавать.
Ну, а если пожар? Тогда прежде всего, раз я хожу за скотиной, я должен спасать ее, против этого ничего не возразишь, за это мне и деньги платят. Но скотина ведь не моя, — и я начинал ненавидеть работу, хозяина и весь свет. Другой батрачонок, если бы ему пришлось
так же плохо, как и мне, должен бы поджечь двор. А я что ж, должен рисковать жизнью, чтобы сохранить этот ад на свою голову?
Нанимался я сюда на работу с самыми лучшими намерениями, меня томило почти болезненное желание угодить хозяевам. Но к чему это привело? Как я ни усердствовал, я только ниже сгибался под бременем непосильного труда. Нет, одной только преданностью и усердием из нищеты и угнетения не вырвешься; в лучшем случае тебя снисходительно похлопают по плечу, как бы поощряя стараться еще больше. Усердие и преданность — это все равно что гири на ногах: вместо того чтобы помочь мне выбраться, они тянули меня вниз. И хуже всего было это одобрительное похлопывание по плечу; к ругани в конце концов привыкаешь, а такое поощрение, если только поддаться ему, может свести в могилу.
Вообще с распределением земных благ что-то было неладно. Одно только усердие не помогало выбиться наверх, точно так же как лень сама по себе не тянула вниз. Нет, справедливость на земле явно хромала!
«Люди — лентяи от рождения, их надо хорошенько подстегивать голодом, а то и настоящим кнутом, чтобы они работали» — это была любимая присказка хозяев; я не раз слышал ее, когда к нам приезжали соседи и мой хозяин водил их по двору, показывая скотину. Присутствие такой козявки, как я, никого не смущало.
Мне уже приходилось слышать подобные изречения. Под «людьми», конечно, подразумевались батраки, беднота — в общем, все те, кто в поте лица зарабатывал кусок хлеба. Сами хозяева, надо думать, не потерпели бы такого обращения.
В довершение всего я понял, что на Петере, на мне, на служанках и держится, в сущности, все хозяйство. Это я чисто подмел и прибрал двор к приходу гостей, и похвалы за то, что скотина хорошо ухожена, я тоже мог смело отнести на свой счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Меня вряд ли можно было назвать слишком требовательным. Ребенком я не раз рисовал себе такой мир, где не будет ни голода, ни холода, но очень скоро я понял всю несбыточность своих мечтаний. На всех людей земных благ просто не хватало, и господь в своей бесконечной справедливости устроил так, что прилежным достается больше, а нерадивым — меньше. Это нам внушали в школе, об этом говорил и пастор, готовя нас к конфирмации: если на свете много бедняков, то это объясняется очень просто — ведь ленивых на свете тоже много.
Меня очень огорчало, что я попал в число бедных, то есть ленивых, и я обещал самому себе выбиться в ряды прилежных. Ведь это проще простого — стоит только взяться за работу как следует, а все остальное приложится само собой. Усердие вознаграждается в этом мире — на этой прописной истине сходились все. Я твердо решил, что стану прилежным работником. Я был хорошо подготовлен к этой роли самой жизнью, — как сын бедняка, я в достаточной мере узнал, что значит быть прилежным. Прилежный работник никогда не перечит хозяину и безропотно делает все, что ему ни прикажут. Когда его зовут, он тут же, широко улыбаясь, прибегает на зов, будь то днем или ночью. Мать рассказывала, как она, живя в услужении, просыпалась при малейшем шорохе в господской спальне, тихонько пробиралась к дверям и слушала. Стоило кому-нибудь из господ прихворнуть, как она сама чувствовала себя больной. Когда господин статский советник тяжело болел и отказывался от пищи, моей матери кусок не шел в горло. Оттого и прослужила она все время у одних хозяев, — хорошая прислуга не прыгает с места на место, а живет на одном, пока не выйдет замуж.
Отец смеялся над матерью, когда она все это рассказывала; он не принадлежал к числу людей, которые только и думают о благе своих хозяев и готовы за них в огонь и в воду. Если там, где он работал, плохо кормили, он мог запустить тарелкой в стену или плеснуть супом в вязанье девушек-работниц. Мы, дети, хохотали, когда он рассказывал об этом, но мать только качала головой: ведь оттого-то отец так и не выбился в люди.
Нет, отец никак не принадлежал к числу покорных работников. Но мать ведь принадлежала... а выбиться ей тоже не удалось! Может быть, потому, что она вышла замуж за отца и не сумела увлечь его за собой? А почему обычно считается, что добро всегда побеждает?
В моей хрестоматии был рассказ об одном леснике, который вместе со своим господином охотился на диких уток. Лесник сидел на веслах, а граф стрелял; как только граф подстрелит несколько уток, его охотничья собака прыгает в воду, вытаскивает их из камышей и приносит в лодку. Но потом собака устала, запуталась в водорослях и не могла выбраться на сушу; а это была любимая собака графа. Лесник прыгнул в воду, чтобы спасти ее, хотя сам не умел плавать. Он утонул, а собака спаслась. Графа так тронула преданность лесника, что он даже позволил вдове и сиротам остаться жить в сторожке. А когда им все-таки пришлось выехать, чтобы освободить место для нового лесника, граф не забывал сирот, помогал им одеждой и едой и даже сам навещал их. Из этого явствовало, что преданность всегда вознаграждается.
Словом, то был классический рассказ о преданном слуге. И мать плакала, когда я читал его вслух; слезы текли по ее длинному носу и капали на вязанье. А у отца этот рассказ вызывал смех.
— Нет, вы бы лучше почитали про Петра Великого,— как-то сказал отец. — Вот это был молодчина! Он царствовал над доброй половиной земли, а когда один матрос упал за борт, немедля прыгнул в воду и спас его.
— Просто пьяный был, — презрительно заметила мать.
— Ну, матрос тоже человек, если он даже хватил лишнего.
— Да нет, я про этого пьяницу, про Петра Великого!
— Тем больше ему чести. А после такого купанья он наверняка протрезвел. Вода-то небось была ледяная!
— Да, ведь после этого он заболел воспалением легких и умер, — вмешался я.
— Ну и дурак ты, он умер оттого, что прыгнул за простым матросом. Настоящий царь так бы не сделал, — отрезал Георг.
Я уже тогда нередко раздумывал над историей о преданном слуге, а еще чаще — когда сам начал работать. Если тачка выскальзывает у меня из рук и исчезает в навозной яме, как быть? Стоит ли мне прыгать в яму и рисковать жизнью ради старой, грязной тачки? Хозяин, как видно, считал, что я так и должен поступать, вместо того чтобы звать его на помощь. Раз он сам чуть не утонул. Тут уж раздумывать не приходилось; конечно, я должен был бы прыгнуть, несмотря ни на что, — ведь хозяин не умел плавать.
Ну, а если пожар? Тогда прежде всего, раз я хожу за скотиной, я должен спасать ее, против этого ничего не возразишь, за это мне и деньги платят. Но скотина ведь не моя, — и я начинал ненавидеть работу, хозяина и весь свет. Другой батрачонок, если бы ему пришлось
так же плохо, как и мне, должен бы поджечь двор. А я что ж, должен рисковать жизнью, чтобы сохранить этот ад на свою голову?
Нанимался я сюда на работу с самыми лучшими намерениями, меня томило почти болезненное желание угодить хозяевам. Но к чему это привело? Как я ни усердствовал, я только ниже сгибался под бременем непосильного труда. Нет, одной только преданностью и усердием из нищеты и угнетения не вырвешься; в лучшем случае тебя снисходительно похлопают по плечу, как бы поощряя стараться еще больше. Усердие и преданность — это все равно что гири на ногах: вместо того чтобы помочь мне выбраться, они тянули меня вниз. И хуже всего было это одобрительное похлопывание по плечу; к ругани в конце концов привыкаешь, а такое поощрение, если только поддаться ему, может свести в могилу.
Вообще с распределением земных благ что-то было неладно. Одно только усердие не помогало выбиться наверх, точно так же как лень сама по себе не тянула вниз. Нет, справедливость на земле явно хромала!
«Люди — лентяи от рождения, их надо хорошенько подстегивать голодом, а то и настоящим кнутом, чтобы они работали» — это была любимая присказка хозяев; я не раз слышал ее, когда к нам приезжали соседи и мой хозяин водил их по двору, показывая скотину. Присутствие такой козявки, как я, никого не смущало.
Мне уже приходилось слышать подобные изречения. Под «людьми», конечно, подразумевались батраки, беднота — в общем, все те, кто в поте лица зарабатывал кусок хлеба. Сами хозяева, надо думать, не потерпели бы такого обращения.
В довершение всего я понял, что на Петере, на мне, на служанках и держится, в сущности, все хозяйство. Это я чисто подмел и прибрал двор к приходу гостей, и похвалы за то, что скотина хорошо ухожена, я тоже мог смело отнести на свой счет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43