И верно, для этого нужна была большая смелость. В столице таким подмастерьям приходилось снова поступать в ученики—всем, кроме воспитанников мастера Хансена. У других ничему толком не учили.
Никаких надежд на будущее у нас не было, а сама работа вряд ли могла вдохновить кого-нибудь.
— Эх, зря пропадает моя молодость, — вечно твердил наш подмастерье. — Я в моряки метил, а отец заставил меня остаться дома и помогать в мастерской. Теперь вот сиди здесь и чини всю жизнь драные башмаки. Шить новую обувь приходится все реже, ее стали делать на фабриках. Так что настоящая работа достается машинам, а наше дело — класть заплатки на фабричную обувь.
Эмиль и Петер тоже не по доброй воле занялись сапожным мастерством. Никого из нас и не спрашивали, кем он хочет стать и к чему имеет склонность. Иногда хозяин, обозлившись, называл нас шайкой бездельников и лоботрясов. Признаться, мы и в самом деле не отличались большим усердием. Мы делали все спустя рукава, чтобы кое-как дотянуть до конца работы. Потом все удирали, а я, прибрав мастерскую, шел на угол и долго стоял там, вглядываясь в пустоту и мрак улиц. Не один вечер простоял я здесь, дрожа от холода, и все же не мог заставить себя вернуться домой и лечь в постель. Безрассудная надежда на какой-нибудь чудесный случай, который изменит всю мою жизнь, удерживал меня на холодном и пустынном перекрестке.
Из переулка доносился мерный топот танцующих и звуки гармошки. Иногда дверь открывалась, полоса света падала на мостовую, и подвыпивший парень скатывался с лестницы прямо в эту светлую полосу, которая, казалось, убегала из-под него, едва дверь снова затворяли. Может быть, Эмиль и Петер тоже танцевали там. Входной билет стоил двадцать пять эре, но им это было по карману: одежду им присылали из дому; а я тратил весь свой скудный заработок на покупку самых необходимых вещей. К тому же танцы не очень привлекали меня, я считал сомнительным удовольствием, обхватив какую-нибудь девчонку, кружиться с ней до седьмого пота. Куда приятнее сидеть в Доме общества трезвости на Нэррегаде и играть в домино. Если заказать кофе и булочку за двадцать пять эре, можно сидеть хоть целый вечер. Но в лучшем случае я мог позволить себе это один раз в месяц.
Итак, мне не оставалось ничего другого, как стоять на темном и холодном перекрестке. Что гнало меня туда — не знаю; я все время прятался в тени домов, так что счастье, пожалуй, не нашло бы меня, если бы даже стало разыскивать. Влюбленные парочки проходили мимо в темноте, прижавшись друг к другу, они смеялись и перешептывались. Собака обнюхивала меня, и я не видел ее в потемках, только чувствовал прикосновение ее морды. Я слышал, как старик танцмейстер громко покрикивает и отбивает такт своей суковатой палкой. Время от времени то одна, то другая парочка пересекала переулок и исчезала в кузнечном сарае, как раз напротив танцевального заведения.
— Бойтесь этого сарая, — не раз говаривал молодой хозяин, — там вы заработаете алименты да еще дурную болезнь в придачу. Говорят, там поровну наделяют и тем и другим.
Этот сарай испортил жизнь не одному парню; впрочем, что им оставалось, кроме этого? Больше некуда было пойти, никому на свете не нужны были полунищие мальчишки, измученные голодом и отупевшие от мрака и пустоты.
И вдруг в один прекрасный день произошло событие, которое вывело нас, нищих и голодных, на свет божий, и мы внезапно превратились в молодежь, в подрастающее поколение, с которым нельзя не считаться.
На северной окраине города открылся Дом собраний, который, очевидно, должен был послужить барьером, ограждающим молодежь от влияния «левых». Откуда-то сверху появились новые веяния и, волной прокатившись по всей стране, захлестнули наш остров; называлось это защитой отечества. Под лозунгом «отечество в опасности» новое движение обращалось ко всем, кто считал себя истинным сыном Дании. Оказалось, что отечеству нужны не только богатые, но и бедные, и в особенности молодежь. В Доме собраний устраивались балы с даровым пуншем, и нас, учеников, стали настойчиво зазывать туда. Распоряжались там важные господа, и поэтому мы приняли их приглашение не без опаски. Но нас и в самом деле не выгнали оттуда, напротив— нам вежливо предложили сесть, и мы прослушали доклад лектора, приехавшего из южной Ютландии; он рассказал о борьбе за пограничную линию, а потом мы танцевали с дочерьми местных богатеев и пили бесплатный пунш. Правда, девицы не очень охотно принимали приглашения «уличных мальчишек», но родные бранили их, если они не сразу соглашались: «Ведь это во имя святого дела».
У нас не было ощущения, что стена, разделяющая богатых и бедных, исчезла. Все же нас терпели здесь, и мы сумели этим воспользоваться. Прежде всего мы, словно сговорившись, постоянно выбирали тех девиц, которые особенно задирали нос перед нами. Не знаю, скрывалась ли за этим преднамеренная месть, — во всяком случае это, несомненно, был вызов. Мы ехидно перемигивались во время танцев и стойко выдерживали свирепые взгляды «господских сынков». Это были наши заклятые враги, и не раз уже нам приходилось драться с ними на улице и в порту; зато с каким злорадством кружили мы теперь в танце их сестер и приятельниц, зная, что они и пикнуть не посмеют. А что касается «защиты отечества», то все агитационные речи мы пропускали мимо ушей, ибо они ничего не говорили ни уму, ни сердцу жалких, заброшенных ребятишек.
Волна патриотизма схлынула так же внезапно, как и поднялась. В один субботний вечер, когда мы умытые, в начищенных до блеска башмаках пришли, по обыкновению, к Дому собраний, нам вежливо сообщили у входа, что мы можем отправляться обратно. В силу не известных нам причин отечество не испытывало больше в нас никакой надобности. Еще задолго до конца зимы все успели начисто позабыть о затее консерваторов.
Для нас это было большим разочарованием. В каждом сыне «низших классов» живет тайная надежда выбиться в верхние слои общества. Там, наверху, этим пользуются для подтверждения права господствующих классов на существование: «Ведь вы сами хотите подняться до нас», — постоянно говорят нам. Но, вместо того чтобы оправдывать существование высших классов, следует раз и навсегда признать, что противоестественно само существование так называемых низших классов. В течение недолгого времени мы наслаждались светом, музыкой и теплом, а теперь нас снова выкинули на улицу.
Изредка к нам приезжала бродячая труппа, которая играла в городском театре — огромном, похожем на сарай здании в переулке возле Эстергаде. Здесь же ставились и любительские спектакли. Нам частенько удавалось проникнуть в театр бесплатно. Понятия о санитарии в нашем театре были весьма примитивны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Никаких надежд на будущее у нас не было, а сама работа вряд ли могла вдохновить кого-нибудь.
— Эх, зря пропадает моя молодость, — вечно твердил наш подмастерье. — Я в моряки метил, а отец заставил меня остаться дома и помогать в мастерской. Теперь вот сиди здесь и чини всю жизнь драные башмаки. Шить новую обувь приходится все реже, ее стали делать на фабриках. Так что настоящая работа достается машинам, а наше дело — класть заплатки на фабричную обувь.
Эмиль и Петер тоже не по доброй воле занялись сапожным мастерством. Никого из нас и не спрашивали, кем он хочет стать и к чему имеет склонность. Иногда хозяин, обозлившись, называл нас шайкой бездельников и лоботрясов. Признаться, мы и в самом деле не отличались большим усердием. Мы делали все спустя рукава, чтобы кое-как дотянуть до конца работы. Потом все удирали, а я, прибрав мастерскую, шел на угол и долго стоял там, вглядываясь в пустоту и мрак улиц. Не один вечер простоял я здесь, дрожа от холода, и все же не мог заставить себя вернуться домой и лечь в постель. Безрассудная надежда на какой-нибудь чудесный случай, который изменит всю мою жизнь, удерживал меня на холодном и пустынном перекрестке.
Из переулка доносился мерный топот танцующих и звуки гармошки. Иногда дверь открывалась, полоса света падала на мостовую, и подвыпивший парень скатывался с лестницы прямо в эту светлую полосу, которая, казалось, убегала из-под него, едва дверь снова затворяли. Может быть, Эмиль и Петер тоже танцевали там. Входной билет стоил двадцать пять эре, но им это было по карману: одежду им присылали из дому; а я тратил весь свой скудный заработок на покупку самых необходимых вещей. К тому же танцы не очень привлекали меня, я считал сомнительным удовольствием, обхватив какую-нибудь девчонку, кружиться с ней до седьмого пота. Куда приятнее сидеть в Доме общества трезвости на Нэррегаде и играть в домино. Если заказать кофе и булочку за двадцать пять эре, можно сидеть хоть целый вечер. Но в лучшем случае я мог позволить себе это один раз в месяц.
Итак, мне не оставалось ничего другого, как стоять на темном и холодном перекрестке. Что гнало меня туда — не знаю; я все время прятался в тени домов, так что счастье, пожалуй, не нашло бы меня, если бы даже стало разыскивать. Влюбленные парочки проходили мимо в темноте, прижавшись друг к другу, они смеялись и перешептывались. Собака обнюхивала меня, и я не видел ее в потемках, только чувствовал прикосновение ее морды. Я слышал, как старик танцмейстер громко покрикивает и отбивает такт своей суковатой палкой. Время от времени то одна, то другая парочка пересекала переулок и исчезала в кузнечном сарае, как раз напротив танцевального заведения.
— Бойтесь этого сарая, — не раз говаривал молодой хозяин, — там вы заработаете алименты да еще дурную болезнь в придачу. Говорят, там поровну наделяют и тем и другим.
Этот сарай испортил жизнь не одному парню; впрочем, что им оставалось, кроме этого? Больше некуда было пойти, никому на свете не нужны были полунищие мальчишки, измученные голодом и отупевшие от мрака и пустоты.
И вдруг в один прекрасный день произошло событие, которое вывело нас, нищих и голодных, на свет божий, и мы внезапно превратились в молодежь, в подрастающее поколение, с которым нельзя не считаться.
На северной окраине города открылся Дом собраний, который, очевидно, должен был послужить барьером, ограждающим молодежь от влияния «левых». Откуда-то сверху появились новые веяния и, волной прокатившись по всей стране, захлестнули наш остров; называлось это защитой отечества. Под лозунгом «отечество в опасности» новое движение обращалось ко всем, кто считал себя истинным сыном Дании. Оказалось, что отечеству нужны не только богатые, но и бедные, и в особенности молодежь. В Доме собраний устраивались балы с даровым пуншем, и нас, учеников, стали настойчиво зазывать туда. Распоряжались там важные господа, и поэтому мы приняли их приглашение не без опаски. Но нас и в самом деле не выгнали оттуда, напротив— нам вежливо предложили сесть, и мы прослушали доклад лектора, приехавшего из южной Ютландии; он рассказал о борьбе за пограничную линию, а потом мы танцевали с дочерьми местных богатеев и пили бесплатный пунш. Правда, девицы не очень охотно принимали приглашения «уличных мальчишек», но родные бранили их, если они не сразу соглашались: «Ведь это во имя святого дела».
У нас не было ощущения, что стена, разделяющая богатых и бедных, исчезла. Все же нас терпели здесь, и мы сумели этим воспользоваться. Прежде всего мы, словно сговорившись, постоянно выбирали тех девиц, которые особенно задирали нос перед нами. Не знаю, скрывалась ли за этим преднамеренная месть, — во всяком случае это, несомненно, был вызов. Мы ехидно перемигивались во время танцев и стойко выдерживали свирепые взгляды «господских сынков». Это были наши заклятые враги, и не раз уже нам приходилось драться с ними на улице и в порту; зато с каким злорадством кружили мы теперь в танце их сестер и приятельниц, зная, что они и пикнуть не посмеют. А что касается «защиты отечества», то все агитационные речи мы пропускали мимо ушей, ибо они ничего не говорили ни уму, ни сердцу жалких, заброшенных ребятишек.
Волна патриотизма схлынула так же внезапно, как и поднялась. В один субботний вечер, когда мы умытые, в начищенных до блеска башмаках пришли, по обыкновению, к Дому собраний, нам вежливо сообщили у входа, что мы можем отправляться обратно. В силу не известных нам причин отечество не испытывало больше в нас никакой надобности. Еще задолго до конца зимы все успели начисто позабыть о затее консерваторов.
Для нас это было большим разочарованием. В каждом сыне «низших классов» живет тайная надежда выбиться в верхние слои общества. Там, наверху, этим пользуются для подтверждения права господствующих классов на существование: «Ведь вы сами хотите подняться до нас», — постоянно говорят нам. Но, вместо того чтобы оправдывать существование высших классов, следует раз и навсегда признать, что противоестественно само существование так называемых низших классов. В течение недолгого времени мы наслаждались светом, музыкой и теплом, а теперь нас снова выкинули на улицу.
Изредка к нам приезжала бродячая труппа, которая играла в городском театре — огромном, похожем на сарай здании в переулке возле Эстергаде. Здесь же ставились и любительские спектакли. Нам частенько удавалось проникнуть в театр бесплатно. Понятия о санитарии в нашем театре были весьма примитивны:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43