В ранней юности он восхищался таутининками, а их шефа просто боготворил. Но река времени подмыла пьедестал кумира, и молодой идеалист увидел, что тот, кого он считал мужем благороднейшей души и светлейшего ума, надеждой нации, — просто двуликий Янус. Он вещал истины, раскрывал братские объятия и в то
же время оправдывал ложь, кощунственно плевал в названного брата. Он призывал всех литовцев собраться под единым знаменем, отринуть корыстолюбие, забыть мелкие дрязги, вдохновиться патриотизмом, который должен сплотить нацию, шагающую по пути возрождения. И тут же пересчитывал ассигнации, опротестовывал векселя, выгонял брата-литовца из родной избы, которую приобретал для себя с торгов. Словами литовского гимна он велел детям своим идти только по тропам добродетели, трудиться «на благо нации и народа», но сам того не делал. Он заботился только о собственном благе. Его невидимые руки залезали в карманы соотечественников, опустошали государственные банки, на краденые деньги строили фабрики и доходные дома, покупали поместья и высокие посты. А в это время рабочие и бедные крестьяне — такие же литовцы, как он — довольствовались крохами с барского стола. Мингайла не был сторонником равенства, но считал, что не должно быть такого резкого разделения на классы. Он хотел, чтобы люди приобретали состояние «честным путем», без нарушения законов. Ему казалось, что надо установить предел, выше которого нельзя давать разбогатеть, и вместе с тем надо улучшить жизнь крестьян и рабочих. «Пока сохраняется чрезмерная разница между благополучием разных классов, — говорил он,—единство нации невозможно. Нас может укрепить только содружество крестьян и рабочих, продиктованное национальным самосознанием».
Мингайла не скрывал своих убеждений, старался ознакомить с ними максимальное количество людей, в особенности молодежь, в которой видел будущее Литвы. «Старым придут на смену молодые,— объяснял он. — Надо их подготовить к великой миссии. Они должны понять ошибки отцов, осознать, что гибелен путь эгоистов. Эта тропа уводит нацию в сторону от цели. Свернуть на нее — значит предать идеалы, которые защищал первый доброволец Литвы Пранас Эймутис».
Эти мысли Мингайла высказал в статье, напечатанной в журнале «Яунойи карта»1. Статья имела успех, молодой учитель снова выступил в печати и еще откровеннее высказал свои взгляды. На этот раз он
1 Орган Союза младолитовцев — молодежной организации партии таутининков.
получит резкий отпор, но не согласился с оппонентом и написал третью статью, где призывал правительство запретить ненациональные организации потому, что они вносят раскол и вводят в заблуждение нашу молодежь. По его словам, людей, испорченных в этих организациях, потом уже не могут исправить патриотические союзы. Но, что хуже всего, подобных личностей «с гнильцой» еще вдобавок избирают на ответственные посты, и они сверху подрывают основы государства.
Статья вызвала шум. Посыпались реплики. Большинство таутининков поддержали Мингайлу, поздравляли. Католики осуждали его, левое крыло называло «коричневой рубашкой», гитлеровским выкормышем.
Мингайла увидел, что у его идей больше врагов, чем сторонников, и пришел к выводу, который уже не посмел обнародовать. Да, нельзя ждать, спокойно сложа руки. Надо поспешить, пока большевистское подполье не взорвало Литву, и вырвать кормило власти из немощных рук старика. Республикой должен руководить решительный человек, за плечами которого стояла бы партия людей, преданных делу нации. Литва ждет своего Гитлера. Пора готовиться к встрече.
Весной 1937 года в Скуоджяйскую гимназию назначили нового учителя гимнастики и военной подготовки Андрюса Гармуса. Мингайле сразу понравился этот веселый плечистый парень с румяным лицом здоровяка, и они скоро подружились. Гармус одобрял взгляды Мингайлы, но политикой не интересовался. Он был молод, холост, любил девушек и, вместо того, чтобы скучать за решением национальных проблем, кутил вовсю. Но Мингайла чувствовал, что в случае необходимости можно будет ему довериться. На других рассчитывать не стоило. Инспектор Сенкус — националист до мозга костей, но большой святоша. Союз таутининков для него вроде церкви, а шеф — вроде епископа. С таким фанатиком надо себя вести осторожно, хоть он и не отличается гибкостью ума. У большинства учителей твердых убеждений нет. Им неважно, кто правит страной сейчас и кто может взять власть завтра. Ограниченные людишки. Без высоких идеалов. Серые рабочие мышки, которых прежде всего заботит собственная норка. Но кроме этих задавленных бытом посредственностей, которых Мингайла открыто презирал, в гимназии были и учителя, как будто достойные внимания. К сожалению, Минтайча скоро и в них разочаровался. Вначале ему понравился учитель английского Маргис — хромой низенький человечек, которого ученики прозвали Ковылягой. Однако, познакомившись с ним поближе, Мингайла убедился, что тот привез из Оксфорда не только отлично натренированное нёбо, но и тлетворный английский либерализм. Маргис возмущался всеми, кто покушается на свободу личности, и считал идеальным строем скандинавские монархии, где депутат парламента, рабочий, может сидеть на одной скамье с королем. Он не отдавал первенства национальному большинству, утверждая, что перед богом все люди равны, но не признавал и левых организаций, которые возбуждают в человеке инстинкты хищного зверя. Мингайла не мог одобрить таких мыслей. Ему казалось, что антинационалистические настроения заблудшего соотечественника имеют более глубокие корни, и он обвинил бы его в большевизме, если бы это не шло вразрез с несомненной набожностью Ковыляги.
Заинтересовала Мингайлу и учительница латыни, старая дева Думбенайте. Она дружила с Маргисом и тоже не любила таутининков. Самым большим авторитетом для нее был капеллан гимназии Лапинскас. Ученикам она нравилась, потому что относилась к ним мягко и справедливо. Они прозвали ее синьориной Катилиной — Думбенайте была красноречива и, кроме того, по-мужски стригла волосы. Мингайла сокрушался, что не может использовать для своих целей ее цицероновские способности. Он бы еще примирился, если бы старая дева интересовалась только своей запоздалой любовью к Маргнсу и не совала нос в чужие дела. Но она вообразила себя католической деятельницей, во всем соглашалась с капелланом, который не переваривал скаутов, и хотела, чтобы вся гимназия входила в религиозный кружок. Она утверждала, что раньше мораль юношества стояла гораздо выше, и в падении морали повинны мирские организации, которые отвлекают молодых людей от церкви, воспитывают недоверие к богу. Своим острым языком она многих отговорила от поступления в скауты, утверждая, что приличному католику стыдно идти под одним знаменем с христианами-некатоликами и называть братьями еретиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
же время оправдывал ложь, кощунственно плевал в названного брата. Он призывал всех литовцев собраться под единым знаменем, отринуть корыстолюбие, забыть мелкие дрязги, вдохновиться патриотизмом, который должен сплотить нацию, шагающую по пути возрождения. И тут же пересчитывал ассигнации, опротестовывал векселя, выгонял брата-литовца из родной избы, которую приобретал для себя с торгов. Словами литовского гимна он велел детям своим идти только по тропам добродетели, трудиться «на благо нации и народа», но сам того не делал. Он заботился только о собственном благе. Его невидимые руки залезали в карманы соотечественников, опустошали государственные банки, на краденые деньги строили фабрики и доходные дома, покупали поместья и высокие посты. А в это время рабочие и бедные крестьяне — такие же литовцы, как он — довольствовались крохами с барского стола. Мингайла не был сторонником равенства, но считал, что не должно быть такого резкого разделения на классы. Он хотел, чтобы люди приобретали состояние «честным путем», без нарушения законов. Ему казалось, что надо установить предел, выше которого нельзя давать разбогатеть, и вместе с тем надо улучшить жизнь крестьян и рабочих. «Пока сохраняется чрезмерная разница между благополучием разных классов, — говорил он,—единство нации невозможно. Нас может укрепить только содружество крестьян и рабочих, продиктованное национальным самосознанием».
Мингайла не скрывал своих убеждений, старался ознакомить с ними максимальное количество людей, в особенности молодежь, в которой видел будущее Литвы. «Старым придут на смену молодые,— объяснял он. — Надо их подготовить к великой миссии. Они должны понять ошибки отцов, осознать, что гибелен путь эгоистов. Эта тропа уводит нацию в сторону от цели. Свернуть на нее — значит предать идеалы, которые защищал первый доброволец Литвы Пранас Эймутис».
Эти мысли Мингайла высказал в статье, напечатанной в журнале «Яунойи карта»1. Статья имела успех, молодой учитель снова выступил в печати и еще откровеннее высказал свои взгляды. На этот раз он
1 Орган Союза младолитовцев — молодежной организации партии таутининков.
получит резкий отпор, но не согласился с оппонентом и написал третью статью, где призывал правительство запретить ненациональные организации потому, что они вносят раскол и вводят в заблуждение нашу молодежь. По его словам, людей, испорченных в этих организациях, потом уже не могут исправить патриотические союзы. Но, что хуже всего, подобных личностей «с гнильцой» еще вдобавок избирают на ответственные посты, и они сверху подрывают основы государства.
Статья вызвала шум. Посыпались реплики. Большинство таутининков поддержали Мингайлу, поздравляли. Католики осуждали его, левое крыло называло «коричневой рубашкой», гитлеровским выкормышем.
Мингайла увидел, что у его идей больше врагов, чем сторонников, и пришел к выводу, который уже не посмел обнародовать. Да, нельзя ждать, спокойно сложа руки. Надо поспешить, пока большевистское подполье не взорвало Литву, и вырвать кормило власти из немощных рук старика. Республикой должен руководить решительный человек, за плечами которого стояла бы партия людей, преданных делу нации. Литва ждет своего Гитлера. Пора готовиться к встрече.
Весной 1937 года в Скуоджяйскую гимназию назначили нового учителя гимнастики и военной подготовки Андрюса Гармуса. Мингайле сразу понравился этот веселый плечистый парень с румяным лицом здоровяка, и они скоро подружились. Гармус одобрял взгляды Мингайлы, но политикой не интересовался. Он был молод, холост, любил девушек и, вместо того, чтобы скучать за решением национальных проблем, кутил вовсю. Но Мингайла чувствовал, что в случае необходимости можно будет ему довериться. На других рассчитывать не стоило. Инспектор Сенкус — националист до мозга костей, но большой святоша. Союз таутининков для него вроде церкви, а шеф — вроде епископа. С таким фанатиком надо себя вести осторожно, хоть он и не отличается гибкостью ума. У большинства учителей твердых убеждений нет. Им неважно, кто правит страной сейчас и кто может взять власть завтра. Ограниченные людишки. Без высоких идеалов. Серые рабочие мышки, которых прежде всего заботит собственная норка. Но кроме этих задавленных бытом посредственностей, которых Мингайла открыто презирал, в гимназии были и учителя, как будто достойные внимания. К сожалению, Минтайча скоро и в них разочаровался. Вначале ему понравился учитель английского Маргис — хромой низенький человечек, которого ученики прозвали Ковылягой. Однако, познакомившись с ним поближе, Мингайла убедился, что тот привез из Оксфорда не только отлично натренированное нёбо, но и тлетворный английский либерализм. Маргис возмущался всеми, кто покушается на свободу личности, и считал идеальным строем скандинавские монархии, где депутат парламента, рабочий, может сидеть на одной скамье с королем. Он не отдавал первенства национальному большинству, утверждая, что перед богом все люди равны, но не признавал и левых организаций, которые возбуждают в человеке инстинкты хищного зверя. Мингайла не мог одобрить таких мыслей. Ему казалось, что антинационалистические настроения заблудшего соотечественника имеют более глубокие корни, и он обвинил бы его в большевизме, если бы это не шло вразрез с несомненной набожностью Ковыляги.
Заинтересовала Мингайлу и учительница латыни, старая дева Думбенайте. Она дружила с Маргисом и тоже не любила таутининков. Самым большим авторитетом для нее был капеллан гимназии Лапинскас. Ученикам она нравилась, потому что относилась к ним мягко и справедливо. Они прозвали ее синьориной Катилиной — Думбенайте была красноречива и, кроме того, по-мужски стригла волосы. Мингайла сокрушался, что не может использовать для своих целей ее цицероновские способности. Он бы еще примирился, если бы старая дева интересовалась только своей запоздалой любовью к Маргнсу и не совала нос в чужие дела. Но она вообразила себя католической деятельницей, во всем соглашалась с капелланом, который не переваривал скаутов, и хотела, чтобы вся гимназия входила в религиозный кружок. Она утверждала, что раньше мораль юношества стояла гораздо выше, и в падении морали повинны мирские организации, которые отвлекают молодых людей от церкви, воспитывают недоверие к богу. Своим острым языком она многих отговорила от поступления в скауты, утверждая, что приличному католику стыдно идти под одним знаменем с христианами-некатоликами и называть братьями еретиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99