Аницетас слушает, очарованный каким-то благодатным светом, которым в эти минуты светится вся комната, и ничего не может понять. Она замечает, что он невнимателен, хотя и не понимает истинной причины. Но в ее глазах нет упрека. Она винит только себя. Да, она не умеет рассказать слово в слово все, что говорили учителя. Не лучше ли ему заниматься одному? Может быть, неудачными объяснениями она только запутывает то. что давно ему известно?.. Аницетас смущен. Он боится, чтобы она не прочитала его мыслей. Под грубоватой улыбкой он прячет нежнейшие чувства. Его голос чуточку дрожит, но, кроме дружбы, в нем ничего не услышишь. Надо притворяться, лицемерить. Ведь она любит другого. Если она поймет, какое место занимает в сердце Аницетаса, может быть, никогда больше и не взглянет в его сторону. А видеть ее, говорить с ней ему непременно нужно, как дышать. Он с нетерпением ждет следующего дня, когда в сенях снова раздадутся легкие шаги, несмелый стук в дверь и в осветившейся лачуге зазвенит милый голос.
За несколько дней левая рука Аницетаса настолько поджила, что уже можно было идти в гимназию. Возвращаясь домой, он заглянул в лавку Гальперина, хотя прекрасно понимал, что его место уже занято. И как же он удивился, когда хозяин сказал, что можно хоть сегодня начать работу, если он сумеет вымыть пол одной рукой.
— А куда же исчезла ваша помощница? — поинтересовался купец на прощание. — Пока вы болели, она каждый день приходила с Борисом Голубовым, и оба они мыли лавку. Красивая девочка. Вам привалило счастье, только умейте его беречь...
— Господин Гальперин! — Аницетас вытаращил глаза.—Какая девочка? Откуда? Вы шутите?
Улыбка скользнула по лицу купца и спряталась в широкой бороде.
— Ваши учителя запрещают любить в гимназии, но в талмуде ничего об этом не сказано. Меня ваши дела не касаются, господин гимназист. Всего хорошего. Прошу передать привет вашей красавице.
Виле, одна Виле могла так удивительно поступить!
В тот же день Аницетас неожиданно получил немного денег. Помощь товарищей была как нельзя более кстати. Он разделил скромную сумму на несколько частей (нужны ботинки, новые брюки, дрова), большую выделив на лечение матери. Потом опять пересчитал, снова поделил, скостил несколько литов со своей части. Таким образом, составилась еще одна часть. Это была часть Виле. Он решил купить ей подарок. Трудно, конечно, отблагодарить за все добро, которое она сделала, но все-таки он доставит ей немного радости.
Когда Аницетас выздоровел, Виле перестала ходить к нему. Теперь они встречались только в гимназии. А сегодня было воскресенье. Аницетас грустил и долго колесил по улицам, надеясь на счастливую случайность. Только когда позвонили к обедне, у него мелькнула мысль, что Виле, может быть, в костеле. Он прислонился спиной к железной ограде, которой был обнесен памятник похороненным здесь воинам, погибшим в борьбе с бермонтовцами, и стал внимательно осматривать толпу молящихся, проходящую через ворота. Но Виле не было и здесь.
Аницетас повертелся минуту на рыночной площади и свернул мимо синагоги к реке. Узкая улочка, сжатая с обеих сторон нищими лачугами рабочих и мелких ремесленников, карабкалась по бугристому берегу Ве-шинты. Замерзшая река сверкала на полуденном солнце, словно серебряная лента. В ста метрах, сразу за поворотом, торчала лачуга Стяпулиса. Какая она теперь одинокая и неуютная, когда ее не навещает Виле...
Аницетас повернулся и зашагал обратно в город. «Я должен отдать ей подарок», — твердил он, словно оправдываясь перед кем-то. Он с добрый час терся неподалеку от дома, в котором Виле снимала комнату, и наконец дождался. Виле шла, сунув под мышку лыжи—в толстой шерстяной кофте, в вязаной юбке до колен, на крепких прямых ногах — спортивные ботинки и белые шерстяные носки.
— Ты на холмы? К Вешинте? — спросил Аницетас.
— Да,—ответила она устало.—Я очень рада, что мы встретились, Аницетас. Я хотела с тобой поговорить.
«Она бы зашла ко мне!»
— Нам по дороге, — сказал он, с трудом скрывая радость. — Я иду домой. Я думал, ты будешь в костеле.
— Я ходила к заутрене. — Она с каким-то печальным любопытством взглянула на Аницетаса.— Когда мне трудно и я нигде не могу найти успокоения, я иду в костел, и становится легче.
— Виле, ты сделала мне много добра, — Аницетас начал заикаться.—Я знаю, что есть добрые дела, которые нельзя вознаградить. Ты меня не пойми неправильно, Виле. Я имею в виду не денежное вознаграждение, а благодарность друга...
— Я понимаю, Аницетас. — Виле протянула руку, Аницетас горячо пожал ее. — Я счастлива, что могла тебе чуточку помочь.
— Если бы не ты, я бы потерял свой главный заработок.
— Хорошо, Аницетас, — пошутила Виле. — Значит, я могу смело развязать узел на своем скаутском аксельбанте?
— Да...—бессознательно согласился Аницетас, нащупывая в кармане футлярчик с автоматической ручкой,—Я тебе хотел такую безделушку подарить... На память о нашей дружбе...
Виле деланно рассмеялась, но ей не удалось скрыть волнения.
— Ты не откажешься принять? Нет, Виле? — окончательно смешался Аницетас и, желая поскорее закончить мучительный разговор, сунул девочке подарок. Вдруг у него мелькнула неприятная мысль. Черт подери! Разве такие вещи делают на улице? — Посмотри, Виле. Если понравится — возьми. Не бойся, она мне ничего не стоила, — добавил он и смутился еще больше.
— Очень красивая ручка, — похвалила Виле. Подарок ей на самом деле понравился. — Но откуда ты, Аницетас, взял такую недешевую вещь? И почему именно мне? Разве тебе денег девать некуда?
— Я же сказал, она ничего не стоила.
Ее глаза не отрывались от лица Аницетаса, и в них все еще стоял вопрос.
— Ты не подумай чего... Я эту ручку только что купил в лавке. Но деньги, которые я заплатил, получены задаром.
Виле покачала головой.
Аницетас понял, что она не верит и ей неприятно слушать человека, который лжет ради нее. Он огляделся: они шли по улице Паупё, вокруг ни души. Только во дворах жалобно чирикали нахохлившиеся воробьи, выискивая зернышки, которые хозяйки утром высыпали курам, а на верхушках деревьев, предвещая холод, горланили вороны.
— На днях я неожиданно получил помощь,— тихо сказал Аницетас. — Есть такая организация — МОПР. Она иногда помогает нашим людям в беде.
— Я где-то слышала об этой организации. Она запрещена.
— У нас запрещено все, что вселяет надежду в угнетенных.
— Да, помощь беднякам — благородное дело, — задумчиво обронила Виле. — Если бы богатые отдали бедным все лишнее, на земле не было бы несправедливости.
— У людей, которые принадлежат к этой организации, больше добрых желаний, чем денег, — ответил Аницетас. — Богатых там немного.
Виле долго молчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99