Когда на столе появлялся кусок повкуснее, всегда большую часть он отдавал ей, а работу, насколько ему позволяло увечье, делал самую трудную. Даже придя вечером домой, он не заваливался в кровать, как другие мужья, а помогал по хозяйству... Что тут говорить... Другой муж на месте Антанаса вечно бы ее грыз, по каждому случаю напоминал грех молодости, а он за все эти годы — ни слова. А что вчера обмолвился... В воображении Агне снова возникла рослая стройная фигура сына. Его начищенные новые туфли — рядом с ее изнавоженными клумпами, красивый костюм — перед заскорузлой, заляпанной свиным пойлом юбкой, белые, не видевшие работы руки — перед черными, мозолистыми, потрескавшимися. «Сынушка, сынушка! — жаловалась она в мыслях.- Разве ты не знал, что у нас не полны закрома денег? Знал, ты все знал...» Агне протянула в темноту дрожащую руку, словно спрашивая ответа на мучительный вопрос, и, страницу за страницей, стала листать книгу недалекого прошлого. Вот он дома. Насколько может, она старается отстранить его от работы, хотя почти все усилия сводит на нет строгая рука мужа. Вот она бежит с корзинкой в город. Его комната. На стол выложено все, что она собрала, как пчелка, за неделю — самое вкусное. «Спасибо, мама». И его глаза нетерпеливо бегают от окна к двери, украдкой косятся на мать. Он едва может дождаться, пока она встанет и уйдет. Она развязывает узелок, вынимает из платка горсть медяков. Если там блеснет серебряная монета, губы его чуть трогает улыбка, а если нет — он чешет в затылке и бухает словно камнем по голове: «Нищета...» В этом слове все: и упрек, что она ошиблась в молодости, и издевка над отчимом, и осуждение неудавшейся ее жизни. Или вот они идут по городу. Встретив товарища, он краснеет, от-
ворачивается от матери. Но редко, ой, редко они идут по городу вместе. Чаще всего у него нет времени ее проводить. Ему стыдно. Она давно заметила. «Больше он меня не любит...» — думала Агне с горечью, но всегда ей удавалось обмануть себя, заставить поверить, что все дети такие, когда подрастают.
Агне сбросила полушубок, села. Хотела пойти к мужу, помириться, но, отодвинув занавеску, услышала его ровное дыхание и снова скорчилась на соломе. Заснула она только на рассвете, но ей казалось, будто она не засыпала совсем. В избе ясно слышались шаги. Не шаги Антанаса — тяжелые, неровные. Она отлично понимала, кто пришел и теперь несмело, на цыпочках, ходит, не зная, как вести себя после вчерашней стычки.
— Мама, не сердись...
Она не ответила. Смотрела в щелку из-под полушубка, а сердце от радости подпрыгивало в груди.
— Я все понимаю, прости... — За занавеску ступила одна туфля, потом другая. Обе черные, начищенные до блеска. И медленно, словно боясь обогнать одна другую, они подходят все ближе, ближе... — Я буду хороший, хороший, мама... Я тебя люблю...
Агне почувствовала на руке жаркое прикосновение губ.
— Сынушка, сынушка! — воскликнула она и вскочила с постели.
Испуганные ягнята шарахнулись в стороны. Агне подняла обслюнявленную руку и прижала к щеке, по которой катилась одинокая слеза. А ягнята, снова осмелев, уже приближались к хозяйке, высунув розовые язычки.
В избе было холодно, тихо. Сквозь заиндевевшие окошки сочился тусклый свет, сумеречный, предвечерний, хотя было уже позднее утро,—один из тех мрачных зимних рассветов, когда небо затянуто непроглядным войлоком снеговых туч, сквозь которые не пробивается луч солнца, а деревья расцветают под изморозью до того удивительно, волшебно, что кажется — вся природа застыла, заколдованная их холодной, надменной красотой.
Агне побежала в хлев. Свинья хрюкнула, увидев ее, корова лениво повернула голову, но ни та, ни другая не поднялись с подстилки. Вернувшись, она нашла на полке кувшинчик с остывшим молоком, которое Антанас надоил утром, и покраснела. Она посмотрела под
кровать. Прошлое воскресенье она положила туда коробку с ботинками для Шарунаса. Коробки не было. Да, он ушел в Линвартис к испольщику Римгайле. Понес ботинки Шарунасу. А оттуда оба пойдут в местечко. Бедный Шарунас... Даже по воскресеньям не может зайти домой. Разве не она сама того хотела, разве не такой был уговор — ни одного свободного дня. Зато обещали сверх жалованья посадить лишние шесть гарнцев картошки... Ах ты хлеб, кусок хлеба! За проклятый кусок хлеба бедняк должен продавать своего ребенка.
У Агне сдавило горло. Сердце залила такая тоска, такая нежность, что в эту минуту она искренне завидовала мужу, который сейчас встретит любящего сына. «Все из-за тебя, Бенюс, все из-за тебя...» — шептала она, оправляя кровать. Сняла одеяло, вытряхнула. Подняла подушку, и вдруг у нее онемели руки: на сеннике лежали скомканные бумажки. Откуда они? Антанас никогда здесь не прятал денег.
Она схватила находку и пересчитала деньги. Были здесь две бумажки по двадцать литов, десять литов, много серебра, а среди них завернутая в бумажку кучка медяков. Всего ровно семьдесят литов.
Агне поняла — это для Бенюса. «Наверно, до последнего цента выскреб», — подумала она, не чувствуя никакой радости. Ей казалось, что она украла эти деньги. Еще раз пересчитала мелочь, завернула все в бумажку и положила на стол. Почему-то она верила, что сын обязательно зайдет сюда, возвращаясь в местечко. А когда он зайдет, она подаст ему деньги. Нет, сперва она поговорит с сыном, так поговорит, как до сих пор не говорила. Он знает о ее прошлом по нескольким скупым словам, но сегодня она откроет перед ним душу, выльет все, не утаит ни самой маленькой подробности. Он должен знать, как беззаветно любила она его отца, как отдала ему последние сбережения, как он вышвырнул ее за дверь, как потом она шла, много десятков километров шла по запутанным дорогам Литвы, неся его во чреве, и как, гонимая, отверженная, высмеянная всеми, она металась от двери к двери, которые захлопывала перед ее носом людская несправедливость. А когда он все это узнает, когда взвесит каждую слезу, пролитую за него, каждую каплю материнского молока, каждый кусочек хлеба, который отдавала она ему в голодные послевоенные годы, хотя сама еле волочила ноги, когда он сосчитает ее тяжелые вздохи, долгие часы мучений, черные ночи без сна, отданные за то, чтобы его дни были светлее, разве тогда он не поймет, почему родился не во дворце, а в хижине бедняка, а вместо богатого отца у него бедный калека отчим?
Агне, словно молитву, повторяла шепотом свою исповедь сыну, но время шло, а он не показывался. Под конец обедни она открыла молитвенник и принялась читать настоящие молитвы, которые знала почти наизусть. Читала запинаясь, перескакивая через строчки, а из головы все не выходил Бенюс. Где он? Почему не приходит? Агнец божий, пришедший мир грешный спасти... Неужели не придет? А может, он ночью ушел прямо в местечко?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99