Адвокат тотчас же воспользовался случаем и искусно направил разговор в нужную ему сторону.
— Да, к сожалению, у нас именно так и обстоит дело!.. Скажите мне прямо, прошу вас, мы ведь сейчас не на банкете...
Сливара поразила эта неожиданная откровенность, и снова возникло подозрение, не потешается ли над ним адвокат.
— Неужели вы действительно думаете, будто нам необходимо искусство и будто у нас есть условия для его развития? Мы еще и существовать-то самостоятельно не научились, какое уж тут собственное искусство! У нас нет решительно ничего своего, мы холопы во всем! Если вы и вправду хотите стать видным художником, вам нельзя оставаться нашим художником! Мы, господин Сливар, вовсе не нация, у нас нет ничего такого, о чем можно было бы с уверенностью сказать: вот наше национальное сокровище, оно станет достойным памятником на нашей могиле! А вы к тому же еще скульптор! Вам не закажут даже статуи святых для церквей — большую часть этих святых мы ввозим извне! Полюбуйтесь на только что возведенный на площади дом, его отделали лепными украшениями — а кто над ними работал? Нет, дорогой мой, у нас... Знаете когда я поверю, что вы и вправду крупный художник? Когда вы превратитесь в чужестранца и отряхнете со своих ног прах родимой земли. Мы не нуждаемся ни в искусстве, ни в художниках — на что нам все это? Нам нужен хлеб, а не камень!
Сливар с удивлением уставился на адвоката. В эту минуту лицо его уже не было таким холеным и умильным, от самых глаз до кончиков губ обозначились глубокие, безобразные складки. Видно было, что говорил адвокат искренне, высказал свои подлинные мысли. Но вот он приподнялся со стула, и складки на лице расправились—он снова любезно заулыбался.
— Да, так думают люди, которых мы привыкли считать образованными и серьезными. Что поделаешь? В этих суждениях есть доля правды. Верно, и вы иногда размышляли о том, почему уезжали на чужбину как раз те из наших соотечественников, кто действительно был великим? Здесь они не находили приложения своим силам, это страна не для них. Они остались нашими только по имени, а по своим творениям, по духу стали чужеземцами. Некоторые из них даже возненавидели нас, кто может их за это винить?
— Значит, вы считаете, мне следует перекинуть узелок через плечо и...
— Нет, я этого не говорю! Не нужно толковать мои слова прямолинейно, взгляните на них под другим углом. Я хотел сказать: нет ничего удивительного и ничего обидного в том, что вам приходится переносить... борение жизни...
Он повернулся на стуле, почувствовав, что сказал лишнее, и с наигранной любезностью добавил:
— Во всяком случае я к вашим услугам. И поспешил пояснить:
— Только, сами знаете, нет у меня таких связей, чтобы по-настоящему вам помочь. Вы уже были у господина Копривника?
— Был, и он обещал мне...
— Ах, если Копривник вам обещал, этого вполне достаточно. А что вы собираетесь делать?
— Сначала поеду в Вену... Адвокат весело рассмеялся.
— Ну, что я вам говорил! В Вену! А почему бы вам не остаться здесь, вы же наш художник? Вам не терпится, у вас уже зуд в пятках...
— Нет, это не так. Все едут туда учиться и потому что...
— Нет, нет, именно так! Вы сказали «и потому что». И потому что здесь невозможно жить и работать. Вы отправляетесь в иные края не только ради хлеба насущного— вы ищете там вдохновение, черпаете силы. Можете ли вы вообразить, что вам удастся где-нибудь здесь, например за Градом, создать великое произведение искусства?
— А почему бы и нет? — нерешительно возразил Сливар, и в тот же миг ему самому тоже показалось, будто это и вправду совершенно нереальное предположение.
— Потому что вы здесь чужой! Человек может создать что-то выдающееся только у себя дома, а для вас родина не стала домом.
Сливара все более охватывало тоскливое чувство. То, о чем говорил адвокат, было интересно, но глубоко его не волновало — он все это уже когда-то слышал, а может быть, читал подобные циничные рассуждения между строк в политических статьях, улавливал отзвуки их в смутных намеках собеседников, видел их отражение на лицах своих знакомых. Поэтому слова адвоката не вывели его из равновесия, хотя и были высказаны с грубой прямолинейностью. Сливара заботила одна важная вещь, о которой он собирался спросить с самого начала. Адвокат входил в жюри, рассматривавшее проекты памятника Кетте, и Сливару хотелось узнать, когда памятник будет сооружен, в какой стадии находится дело и что скрывается за слухами, будто конкурс был только фарсом, шальной идеей полуночного застолья. Но после такого разговора у него пропало желание задавать адвокату столь серьезный вопрос, он боялся иронического ответа.
Адвокат нашел, что уже более чем достаточно продемонстрировал свое превосходство над художником, а так как обижать Сливара не входило в его расчеты, он произнес на прощание несколько дружеских слов и так горячо пожал ему руку, что сам растрогался.
— Пожалуйста, загляните ко мне, когда в следующий раз посетите свою горемычную родину... И будьте уверены: я сделаю для вас все, что в моих силах. Только не отчаивайтесь, глядите на будущее с надеждой, и все само собой образуется...
Сливар пробормотал в ответ какие-то нелепые слова. До его затуманенного сознания с трудом доходило, что он стоит в чужой комнате перед начинающим свою политическую карьеру адвокатом, он почти не ощутил его рукопожатия и ушел как в дурном сне. В душе росло какое-то еще смутное чувство, порожденное словами Копривника и адвоката, хотя Сливар особенно не вдумывался в смысл их довольно скучных речей. Значительно позже слова эти зазвучат в его ушах громко и отчетливо, как они и были произнесены, но уже и сейчас, едва он вышел из адвокатской конторы, их тяжелая, холодная тень пала на его сердце.
Он отправился к профессору Мравле, председателю жюри. Близился полдень, и профессор только что вернулся домой.
— Ах, вы по поводу памятника...— засмеялся он, услышав первые слова Сливара.— Значит, дело обстоит так: наши люди слишком скупы на пожертвования. Я вообще думаю, из этой затеи ничего путного не выйдет. Конкурс был стимулом для наших художников... А ваш проект! Таких денег у нас и через двадцать лет не будет! Вы действительно создали прекрасное произведение, но это не для нас! Честно вам скажу: я был против присуждения премии вашему проекту: в нем есть нечто нам чуждое. Такой памятник подошел бы Вене, но не нашему городу. Вот проект Куштрина совсем иной, он, конечно, куда скромнее, но так и кажется, будто он вырос из нашей земли, никто не остановится перед ним, разинув рот от изумления. Вы еще молоды, со временем угомонитесь, свыкнетесь... А что касается памятника, то я уже сказал: думаю, из этого ничего не выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Да, к сожалению, у нас именно так и обстоит дело!.. Скажите мне прямо, прошу вас, мы ведь сейчас не на банкете...
Сливара поразила эта неожиданная откровенность, и снова возникло подозрение, не потешается ли над ним адвокат.
— Неужели вы действительно думаете, будто нам необходимо искусство и будто у нас есть условия для его развития? Мы еще и существовать-то самостоятельно не научились, какое уж тут собственное искусство! У нас нет решительно ничего своего, мы холопы во всем! Если вы и вправду хотите стать видным художником, вам нельзя оставаться нашим художником! Мы, господин Сливар, вовсе не нация, у нас нет ничего такого, о чем можно было бы с уверенностью сказать: вот наше национальное сокровище, оно станет достойным памятником на нашей могиле! А вы к тому же еще скульптор! Вам не закажут даже статуи святых для церквей — большую часть этих святых мы ввозим извне! Полюбуйтесь на только что возведенный на площади дом, его отделали лепными украшениями — а кто над ними работал? Нет, дорогой мой, у нас... Знаете когда я поверю, что вы и вправду крупный художник? Когда вы превратитесь в чужестранца и отряхнете со своих ног прах родимой земли. Мы не нуждаемся ни в искусстве, ни в художниках — на что нам все это? Нам нужен хлеб, а не камень!
Сливар с удивлением уставился на адвоката. В эту минуту лицо его уже не было таким холеным и умильным, от самых глаз до кончиков губ обозначились глубокие, безобразные складки. Видно было, что говорил адвокат искренне, высказал свои подлинные мысли. Но вот он приподнялся со стула, и складки на лице расправились—он снова любезно заулыбался.
— Да, так думают люди, которых мы привыкли считать образованными и серьезными. Что поделаешь? В этих суждениях есть доля правды. Верно, и вы иногда размышляли о том, почему уезжали на чужбину как раз те из наших соотечественников, кто действительно был великим? Здесь они не находили приложения своим силам, это страна не для них. Они остались нашими только по имени, а по своим творениям, по духу стали чужеземцами. Некоторые из них даже возненавидели нас, кто может их за это винить?
— Значит, вы считаете, мне следует перекинуть узелок через плечо и...
— Нет, я этого не говорю! Не нужно толковать мои слова прямолинейно, взгляните на них под другим углом. Я хотел сказать: нет ничего удивительного и ничего обидного в том, что вам приходится переносить... борение жизни...
Он повернулся на стуле, почувствовав, что сказал лишнее, и с наигранной любезностью добавил:
— Во всяком случае я к вашим услугам. И поспешил пояснить:
— Только, сами знаете, нет у меня таких связей, чтобы по-настоящему вам помочь. Вы уже были у господина Копривника?
— Был, и он обещал мне...
— Ах, если Копривник вам обещал, этого вполне достаточно. А что вы собираетесь делать?
— Сначала поеду в Вену... Адвокат весело рассмеялся.
— Ну, что я вам говорил! В Вену! А почему бы вам не остаться здесь, вы же наш художник? Вам не терпится, у вас уже зуд в пятках...
— Нет, это не так. Все едут туда учиться и потому что...
— Нет, нет, именно так! Вы сказали «и потому что». И потому что здесь невозможно жить и работать. Вы отправляетесь в иные края не только ради хлеба насущного— вы ищете там вдохновение, черпаете силы. Можете ли вы вообразить, что вам удастся где-нибудь здесь, например за Градом, создать великое произведение искусства?
— А почему бы и нет? — нерешительно возразил Сливар, и в тот же миг ему самому тоже показалось, будто это и вправду совершенно нереальное предположение.
— Потому что вы здесь чужой! Человек может создать что-то выдающееся только у себя дома, а для вас родина не стала домом.
Сливара все более охватывало тоскливое чувство. То, о чем говорил адвокат, было интересно, но глубоко его не волновало — он все это уже когда-то слышал, а может быть, читал подобные циничные рассуждения между строк в политических статьях, улавливал отзвуки их в смутных намеках собеседников, видел их отражение на лицах своих знакомых. Поэтому слова адвоката не вывели его из равновесия, хотя и были высказаны с грубой прямолинейностью. Сливара заботила одна важная вещь, о которой он собирался спросить с самого начала. Адвокат входил в жюри, рассматривавшее проекты памятника Кетте, и Сливару хотелось узнать, когда памятник будет сооружен, в какой стадии находится дело и что скрывается за слухами, будто конкурс был только фарсом, шальной идеей полуночного застолья. Но после такого разговора у него пропало желание задавать адвокату столь серьезный вопрос, он боялся иронического ответа.
Адвокат нашел, что уже более чем достаточно продемонстрировал свое превосходство над художником, а так как обижать Сливара не входило в его расчеты, он произнес на прощание несколько дружеских слов и так горячо пожал ему руку, что сам растрогался.
— Пожалуйста, загляните ко мне, когда в следующий раз посетите свою горемычную родину... И будьте уверены: я сделаю для вас все, что в моих силах. Только не отчаивайтесь, глядите на будущее с надеждой, и все само собой образуется...
Сливар пробормотал в ответ какие-то нелепые слова. До его затуманенного сознания с трудом доходило, что он стоит в чужой комнате перед начинающим свою политическую карьеру адвокатом, он почти не ощутил его рукопожатия и ушел как в дурном сне. В душе росло какое-то еще смутное чувство, порожденное словами Копривника и адвоката, хотя Сливар особенно не вдумывался в смысл их довольно скучных речей. Значительно позже слова эти зазвучат в его ушах громко и отчетливо, как они и были произнесены, но уже и сейчас, едва он вышел из адвокатской конторы, их тяжелая, холодная тень пала на его сердце.
Он отправился к профессору Мравле, председателю жюри. Близился полдень, и профессор только что вернулся домой.
— Ах, вы по поводу памятника...— засмеялся он, услышав первые слова Сливара.— Значит, дело обстоит так: наши люди слишком скупы на пожертвования. Я вообще думаю, из этой затеи ничего путного не выйдет. Конкурс был стимулом для наших художников... А ваш проект! Таких денег у нас и через двадцать лет не будет! Вы действительно создали прекрасное произведение, но это не для нас! Честно вам скажу: я был против присуждения премии вашему проекту: в нем есть нечто нам чуждое. Такой памятник подошел бы Вене, но не нашему городу. Вот проект Куштрина совсем иной, он, конечно, куда скромнее, но так и кажется, будто он вырос из нашей земли, никто не остановится перед ним, разинув рот от изумления. Вы еще молоды, со временем угомонитесь, свыкнетесь... А что касается памятника, то я уже сказал: думаю, из этого ничего не выйдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40