Нет, что бы это было, если бы даже мечты мои мне больше не принадлежали? Неужели я и в душе должен быть холопом? Байт, скотина, сиди самодовольно в своем дерьме, а я буду бродить по горам и долам с развевающимися волосами, в изодранной одежде, просто потому, что мне этого хочется, и ни у кого не спрошу разрешения!..»
Было уже поздно, прохожие на улицах попадались редко. Мороз крепчал, снег поскрипывал под ногами. Усы и брови Сливара заиндевели, над глазами навис иней. В конце концов он зашел в захудалый извозчичий трактир, пил там до поздней ночи и крепко напился. Домой он вернулся около полуночи. В комнате горел свет, Берта сидела за столом и что-то шила.
Когда она увидела его, на глазах у нее выступили слезы. От этого испуганного, укоризненного взгляда Сливар почти протрезвел и попытался весело, приветливо улыбнуться.
— Ничего, Берта... я не думал, что так получится... Это была просто шальная минута...
Он был глубоко растроган и почувствовал себя виноватым.
— Нет, нет, Берта, голубушка... просто мое сердце иногда бывает таким глупым, таким ужасно глупым, а вообще-то я неплохой человек...
Он так неуклюже, с грохотом придвинул к ней стул, что разбудил старика Сикору.
— Берта, голубушка, ты не сердись... сердце у меня и вправду глупое, но зато руки надежные и работящие... ничего не бойся, я буду тебя носить на этих самых руках... Берта, голубушка...
Берта отложила работу, по щекам ее текли слезы. Она еще никогда не видела его лицо таким бледным и сморщенным, а глаза — кроваво-красными и мутными.
Старик зашевелился на кровати.
— Ты, Берта,— заговорил он сонным голосом,— не смей его бранить! Молодым людям нужно давать немного свободы, особенно если это художники... смотри у меня!..
Сливара охватило противное чувство, и сам он показался себе смешным. Он быстро встал и вышел в другую комнату, а когда в дверях оглянулся на Берту, в глазах его была почти враждебность.
IX
Сразу после нового года профессор Бреннер уволил Сливара — выполняемая им работа была закончена. Расчет получил именно он, а не другие еще и потому, что он был «чужак» и, кроме того, последнее время трудился нерасторопно и не очень старательно.
Сливар медленно побрел домой. Он думал о чем-то совсем другом, о посторонних глупостях, даже о каких-то мальчишеских, веселых затеях, ему было страшно ускорить шаг, страшно ступать слишком твердо; он боялся
тряхнуть головой ж посмеяться над своими дурацкими, несуразными мыслями, чтобы в тот же миг не навалились на него заботы — мрачные и безмерные, они тихо крались за ним, он отчетливо различал их поступь, понимая, что скоро придет минута, и они, словно ватага пьяных подонков, окружат его и, набросившись, станут плевать ему в лицо, грубо срывать одежду. Но пока еще их время не наступило, и он шел как можно медленнее, аабавляясь пустяковыми мыслями, останавливаясь перед витринами, разглядывая женские платья, усмехаясь при виде пестрых афиш, хотя в них не было ничего смешного.
Придя домой, он заперся в своем ателье. Понурив голову и сурово насупив брови, он ходил тяжелыми шагами от стены до стены и обратно. В соседней комнате, перед запертой дверью стояла Берта и прислушивалась. С того самого вечера на лицо ее легла тень, которая уже не исчезала.
Сливар знал, что его ждут непомерные, беспросветные заботы, и добровольно открыл им двери...
Эх, Сливар, об этом нужно было подумать раньше! Но ты все знал и спокойно дожидался, когда к тебе заявится бедность. Где твои великие творения, которые ты без конца замышлял и которые должны были принести тебе славу и деньги! Пусто в мастерской, такой красивой, просторной, а ведь ты хотел заполнить ее бессмертными шедеврами! Но замыслы твои слишком долго обитали в мечтах, они утратили ясность и живость, и если бы сейчас ты взялся за их воплощение своими неуклюжими руками, получились бы искаженные образы, пародия на прежнее совершенство... Что случилось с тобой, Сливар? Разве ты не надеялся, что жизнь твоя будет полна солнца, сердце станет богатым и радостным, а руки обретут смелость и свободу? И вместо этого заточил себя в тюрьму...
Он сжал губы и зажмурился — ему хотелось отделаться от чего-то назойливого, а может быть, что-то обдумать.
«Произошло событие чисто внешнего порядка, я знал, что оно произойдет рано или поздно. И тут нет ничего удивительного, хотя нельзя отрицать, что меня это повергло в величайшее смятение. А дело-то совершенно обыденное я простое — нужно найти другую работу, и все снова будет в порядке...»
Он машинально открыл дверь в соседнюю комнату, надел пальто, надвинул на лоб шляпу.
— Ты куда, Павле? Ведь уже поздно, подождал бы хоть ужина!
Сливар удивился: голос донесся совсем из другого мира. Он внимательно посмотрел по сторонам и пришел в себя.
— У меня, Берта, важное дело! Но я скоро вернусь, а ужин ты убери, если я не поспею вовремя.
Ему было жутко сесть сейчас за стол, притворяться, расточать привычные улыбки, вступать в разговоры. Мысль подойти к Берте, взять ее за руку и сказать, что у него больше нет работы и что нужно как-то перебиться, ему даже в голову не приходила. Мол, не расстраивайся, все образуется! Если сегодня будет хуже, завтра станет лучше! Работы в городе достаточно, следует только ее поискать. Ведь такие люди, как я, всегда нужны. Все образуется, только ты будь веселой и не думай о таких вещах, о каких лучше не думать. Веселым людям деньги дождем сами с неба сыплются, знай себе подставляй ладони. Стоило ему так сказать, и на лице ее появилась бы улыбка, они посмеялись бы вместе, а на следующий день он нашел бы сколько угодно работы.
Быстро стемнело, ночь выдалась холодная, мороз пощипывал щеки. Сливара бил озноб, он поднял воротник и, ссутулившись, быстро зашагал к центру города. Неожиданно у него появилось чувство, что до ярко освещенных улиц, где сразу окажешься среди веселых людей, где тепло, шумно и нет никаких забот, бесконечно далеко. И действительно, дорога была долгой и тоскливой, Сливар озяб. Дул ледяной ветер, на углу в лицо ему ударило жгучими иголками, он чуть не задохнулся. Изредка мимо пробегала закутанная согнувшаяся женщина, раздавался скрип входной двери, и снова на улице никого не было. Сливар остановился у какой-то стены, совсем измученный и несчастный.
— Кабы у человека был дом! — проговорил он вслух, но когда услышал свой голос и понял смысл сказанных слов, его охватил ужас.
— Кабы у человека был дом!
Он ходит по чужому городу, спит на чужой кровати, сидит за чужим столом и радуется, если может морозной ночью выйти на улицу, чтобы побыть одному и иметь возможность отдаться своей тоске, не опасаясь, что кто-то его подслушает и удивится, а то и посмеется над ним.
Кабы у него был дом — ночь так холодна, и так тяжела печаль, что один он не в силах справиться с ней, впору упасть где-нибудь на углу, закрыть глаза и уснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Было уже поздно, прохожие на улицах попадались редко. Мороз крепчал, снег поскрипывал под ногами. Усы и брови Сливара заиндевели, над глазами навис иней. В конце концов он зашел в захудалый извозчичий трактир, пил там до поздней ночи и крепко напился. Домой он вернулся около полуночи. В комнате горел свет, Берта сидела за столом и что-то шила.
Когда она увидела его, на глазах у нее выступили слезы. От этого испуганного, укоризненного взгляда Сливар почти протрезвел и попытался весело, приветливо улыбнуться.
— Ничего, Берта... я не думал, что так получится... Это была просто шальная минута...
Он был глубоко растроган и почувствовал себя виноватым.
— Нет, нет, Берта, голубушка... просто мое сердце иногда бывает таким глупым, таким ужасно глупым, а вообще-то я неплохой человек...
Он так неуклюже, с грохотом придвинул к ней стул, что разбудил старика Сикору.
— Берта, голубушка, ты не сердись... сердце у меня и вправду глупое, но зато руки надежные и работящие... ничего не бойся, я буду тебя носить на этих самых руках... Берта, голубушка...
Берта отложила работу, по щекам ее текли слезы. Она еще никогда не видела его лицо таким бледным и сморщенным, а глаза — кроваво-красными и мутными.
Старик зашевелился на кровати.
— Ты, Берта,— заговорил он сонным голосом,— не смей его бранить! Молодым людям нужно давать немного свободы, особенно если это художники... смотри у меня!..
Сливара охватило противное чувство, и сам он показался себе смешным. Он быстро встал и вышел в другую комнату, а когда в дверях оглянулся на Берту, в глазах его была почти враждебность.
IX
Сразу после нового года профессор Бреннер уволил Сливара — выполняемая им работа была закончена. Расчет получил именно он, а не другие еще и потому, что он был «чужак» и, кроме того, последнее время трудился нерасторопно и не очень старательно.
Сливар медленно побрел домой. Он думал о чем-то совсем другом, о посторонних глупостях, даже о каких-то мальчишеских, веселых затеях, ему было страшно ускорить шаг, страшно ступать слишком твердо; он боялся
тряхнуть головой ж посмеяться над своими дурацкими, несуразными мыслями, чтобы в тот же миг не навалились на него заботы — мрачные и безмерные, они тихо крались за ним, он отчетливо различал их поступь, понимая, что скоро придет минута, и они, словно ватага пьяных подонков, окружат его и, набросившись, станут плевать ему в лицо, грубо срывать одежду. Но пока еще их время не наступило, и он шел как можно медленнее, аабавляясь пустяковыми мыслями, останавливаясь перед витринами, разглядывая женские платья, усмехаясь при виде пестрых афиш, хотя в них не было ничего смешного.
Придя домой, он заперся в своем ателье. Понурив голову и сурово насупив брови, он ходил тяжелыми шагами от стены до стены и обратно. В соседней комнате, перед запертой дверью стояла Берта и прислушивалась. С того самого вечера на лицо ее легла тень, которая уже не исчезала.
Сливар знал, что его ждут непомерные, беспросветные заботы, и добровольно открыл им двери...
Эх, Сливар, об этом нужно было подумать раньше! Но ты все знал и спокойно дожидался, когда к тебе заявится бедность. Где твои великие творения, которые ты без конца замышлял и которые должны были принести тебе славу и деньги! Пусто в мастерской, такой красивой, просторной, а ведь ты хотел заполнить ее бессмертными шедеврами! Но замыслы твои слишком долго обитали в мечтах, они утратили ясность и живость, и если бы сейчас ты взялся за их воплощение своими неуклюжими руками, получились бы искаженные образы, пародия на прежнее совершенство... Что случилось с тобой, Сливар? Разве ты не надеялся, что жизнь твоя будет полна солнца, сердце станет богатым и радостным, а руки обретут смелость и свободу? И вместо этого заточил себя в тюрьму...
Он сжал губы и зажмурился — ему хотелось отделаться от чего-то назойливого, а может быть, что-то обдумать.
«Произошло событие чисто внешнего порядка, я знал, что оно произойдет рано или поздно. И тут нет ничего удивительного, хотя нельзя отрицать, что меня это повергло в величайшее смятение. А дело-то совершенно обыденное я простое — нужно найти другую работу, и все снова будет в порядке...»
Он машинально открыл дверь в соседнюю комнату, надел пальто, надвинул на лоб шляпу.
— Ты куда, Павле? Ведь уже поздно, подождал бы хоть ужина!
Сливар удивился: голос донесся совсем из другого мира. Он внимательно посмотрел по сторонам и пришел в себя.
— У меня, Берта, важное дело! Но я скоро вернусь, а ужин ты убери, если я не поспею вовремя.
Ему было жутко сесть сейчас за стол, притворяться, расточать привычные улыбки, вступать в разговоры. Мысль подойти к Берте, взять ее за руку и сказать, что у него больше нет работы и что нужно как-то перебиться, ему даже в голову не приходила. Мол, не расстраивайся, все образуется! Если сегодня будет хуже, завтра станет лучше! Работы в городе достаточно, следует только ее поискать. Ведь такие люди, как я, всегда нужны. Все образуется, только ты будь веселой и не думай о таких вещах, о каких лучше не думать. Веселым людям деньги дождем сами с неба сыплются, знай себе подставляй ладони. Стоило ему так сказать, и на лице ее появилась бы улыбка, они посмеялись бы вместе, а на следующий день он нашел бы сколько угодно работы.
Быстро стемнело, ночь выдалась холодная, мороз пощипывал щеки. Сливара бил озноб, он поднял воротник и, ссутулившись, быстро зашагал к центру города. Неожиданно у него появилось чувство, что до ярко освещенных улиц, где сразу окажешься среди веселых людей, где тепло, шумно и нет никаких забот, бесконечно далеко. И действительно, дорога была долгой и тоскливой, Сливар озяб. Дул ледяной ветер, на углу в лицо ему ударило жгучими иголками, он чуть не задохнулся. Изредка мимо пробегала закутанная согнувшаяся женщина, раздавался скрип входной двери, и снова на улице никого не было. Сливар остановился у какой-то стены, совсем измученный и несчастный.
— Кабы у человека был дом! — проговорил он вслух, но когда услышал свой голос и понял смысл сказанных слов, его охватил ужас.
— Кабы у человека был дом!
Он ходит по чужому городу, спит на чужой кровати, сидит за чужим столом и радуется, если может морозной ночью выйти на улицу, чтобы побыть одному и иметь возможность отдаться своей тоске, не опасаясь, что кто-то его подслушает и удивится, а то и посмеется над ним.
Кабы у него был дом — ночь так холодна, и так тяжела печаль, что один он не в силах справиться с ней, впору упасть где-нибудь на углу, закрыть глаза и уснуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40