— Канат, боцман!.. Держись, Валя! Возьми мои сапоги. Ноги отморозишь... Мой бушлат, рукавицы... Ты промокла, вон как обледенела... Бери, бери, согреешься. У меня ведь носки теплые. Очень теплые... Вот только ноги что-то ломит. Но это ничего, ничего, Валя... Пить! Боцман, пить!
Сестра поднесла к сухим губам капитана кружку с чаем. Капитан сделал глоток, закашлялся и снова впал в забытье.
Он видел себя в штабе. Начальник штаба коротко изложил задачу: «Вместе со сторожевыми катерами ваш буксир должен выйти в море. Вполне вероятно, что именно в новогоднюю ночь противник преподнесет нам какой-нибудь сюрприз. Прогноз погоды плохой — ожидаются метель и сильный мороз. Залив скован льдом. Держитесь вблизи сторожевых катеров! Будьте готовы оказать помощь!» — «Ясно!» — ответил он. И снова раздался голос начальника штаба. Пожав руку капитану, командир сказал: «Удачи вам и счастливого Нового года! Помните: балтийские моряки умирают, но не сдаются».— «Так точно! — ответил капитан.— Балтийские моряки умирают, но не сдаются...»
Его закружила метель. Сильный порывистый ветер забрасывал на палубу волны с густой шугою. Обледенело все — палуба, ванты, верхняя часть. Привязавшись веревками, матросы во главе с боцманом сбивали наледь. Льдины, эти белые гигантские ножи, вгрызались в борта буксира и с ветром заодно подталкивали его в сторону противника.
Сторожевые катера затерялись в густой, непроглядной метели. А потом случилось самое ужасное из всего, что вообще может случиться в подобный момент в море: отказало рулевое управление, в машинное отделение начала проникать вода
Волны и ветер упорно гнали стиснутый льдами буксир к вражескому берегу. Вскоре капитан уже не знал, где находится его корабль. «Валя, телеграфируй: «Потеряна ориентировка. Вышли из строя навигационная аппаратура и рулевое управление. Мы во власти стихии...»
Внезапно снежную круговерть прорезал ослепительный свет, осветивший привязанных к канатам матросов, нечеловеческими усилиями пытавшихся спасти буксир от быстро наступавшего обледенения. Вслед за снопами света начался артиллерийский обстрел. Тяжелые артиллерийские снаряды крошили лед.
На буксире что-то взорвалось. Начался пожар. «Всем на лед!» — крикнул капитан, но матросы не могли быстро освободиться от веревок, которые их связывали. В руках у боцмана Михаила Иванова сверкнула финка. Он перерезал свою обледеневшую веревку и кинулся на помощь товарищам. На палубу выбралась радистка. «На лед, Валя!» Буксир дал крен и стал медленно погружаться в воду. Те из матросов, кому удалось освободиться от веревок, прыгали на лед, но были и такие, кому этого сделать не удалось, и их вместе с израненным кораблем накрыла кипевшая осколками льдин и вода.
Боцман и капитан покинули буксир в последний момент. Боцман, успевший прихватить связку веревок, перекинул ее спасенным. Моряки ухватились за нее и, перепрыгивая с одной льдины на другую, спешили покинуть место катастрофы, по которому вела прицельный огонь вражеская артиллерия.
— Пить! — попросил Петров, на мгновенье очнувшись от беспамятства.— Пить!..
Сестра снова поднесла к его губам кружку с водой, плохо себе представляя, где, в каком мире, чем сейчас живет только что прооперированный, весь обмороженный моряк.
Вглядываясь в бледное лицо капитана, она вдруг вспомнила недавно полученное из осажденного Ленинграда известие, что ее муж, с которым они прожили почти двадцать лет, пал смертью храбрых, защищая этот город. Потом память ее обратилась к девятнадцатилетней дочери Шуре, в первые же дни войны ушедшей на фронт вместе с другими комсомольцами медицинского института. Как давно не получала она от нее вестей, впрочем, лучше уж эта неизвестность, подумала она, чем неумолимая правда. Да, да, неизвестность всегда оставляет хоть капельку надежды, облегчает эту невыносимую боль каждодневного ожидания. Иначе не вынести такого существования.
Наверное, Шура находится где-нибудь под Ленинградом, в партизанском отряде, а может, на Тихвинском фронте или на Крайнем Севере, тогда, конечно, как она сообщит матери о себе? И вообще — не все ведь погибают. Многие вернутся домой с победой, и, разумеется, среди них Шура.
Девочка обязательно окончит институт и станет хорошим врачом. Разве не она сама, и до войны работавшая в госпитале медицинской сестрой, уговорила дочь поступить в медицинский? Чем плох ее замысел? Теперь требуется столько врачей. Ну, если не врачом, то хирургической-то сестрой Шура спокойно может работать. Как-никак два года проучилась, а это что-нибудь да значит.
В окно палаты сквозь дымовую завесу, застлавшую кронштадтское небо, пробился и снова погас бледный солнечный луч.
Грохотала артиллерия, рвались снаряды.
Ленинград был скован жестокими морозами, его душила костлявая рука гитлеровской блокады.
Никогда еще за всю свою историю этот прекрасный город не видел такого страшного Нового года.
Андрей Андреевич Петров внезапно поднялся и сел на своей койке, оторвав медсестру от ее размышлений.
— Держись, боцман! — выкрикнул он громко.— Цепляйся за льдину! Веревку, веревку хватай...
Льдина, на которой с трудом удерживался боцман, угрожающе затрещала. Потом, вдруг перевернувшись тыльной стороной, как огромная крышка, плюхнулась на то место, куда для спасения боцмана капитан швырнул веревку.
— Все, Валя, это все... Тут уж ничем не поможешь, ничем...
Положив ладонь на грудь капитана, сестра снова ласково его уложила.
— Лежите, лежите... Вам нельзя двигаться. Хлебните-ка.
Она поднесла к губам больного кружку с чаем, и капитан стал жадно пить, булькая и давясь. Пил он машинально, бессознательно, потому что в густом дурмане наркоза ему чудилось, как клокотала вода вокруг его тонущего корабля, как падали и взрывались снаряды, чавкали, переворачиваясь в густой шуге, льдины.
— Спокойно, Валя... У меня теплые носки... отличные носки... не чувствую холода... ноги у меня крепкие. Держись за мой локоть. Моряки молодцы. Моряки не сдаются...— Он не договорил и снова погрузился в сон.
Сестра заботливо укрыла больного, укутала одеялом гипсовые обрубки и, сидя у постели, продолжала думать о своей разоренной военными бурями семье.
Тяжелым ударом была для нее гибель мужа. Однако сознание того, что на полях войны ежедневно погибают сотни, тысячи солдат и изменить здесь что-либо не в ее силах, сознание того, что враг должен быть побежден, а победа не дается без жертв, понемногу примиряло ее с собственной участью — с неизбежным.
И если уж так суждено, то, пожалуй, пусть пуля, граната или бомба разом покончат с нею самой, только бы не пришлось испытывать нечеловеческие страдания, какие выпали на долю этого капитана.
Что касается судьбы дочери, тут дело иное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187