— Я не собираюсь быть их рабом. Мы должны вернуться к союзникам. Другого пути у нас нет,— сказал Роберт Брун.
Теперь не было смысла таиться от капитана. Пришло время говорить по душам.
— Если нас подберут союзники,— начал Антон,— обещай мне, Роберт, помочь вернуться на Родину. Обещаешь?
— Конечно,— не раздумывая, отозвался капитан.— Обещаю сделать все, что будет в моих силах. Но ведь Латвию захватили немцы.
— Я хочу вернуться в Советский Союз.
— Разве там твоя родина?
— Да,— ответил Антон.— Я воевал в Испании. Боролся с фашизмом, то же самое хочу делать и теперь. Ты мне поможешь?
— Конечно! Но как?
— В Советский Север ходят корабли.
— Совершенно верно — в Архангельск.
— Ты станешь капитаном одного из транспортных судов и возьмешь меня с собой.
— Хм,— протянул капитан.— Я начинаю склоняться к тому, что военную бурю спокойней переждать на суше.
— Я не могу. Понимаешь? Не могу сидеть сложа руки.
Антон считал излишним рассказывать все, что лежало на сердце. Да и можно ли выразить это словами? Навряд ли бы капитан его понял.
— Хорошо, Антон,— подумав, сказал капитан.— Клянусь, я сделаю все, что будет в моих силах.— И вдруг спросил: — А ты коммунист?
— Да,— ответил Антон, хотя никогда не держал в руках членской книжки. И добавил: — Коммунист по убеждению.
Капитан долго молчал. Ответ Антона, видимо, озадачил его. И неудивительно — разве могло ему прийти в голову, что на его корабле плавает коммунист? А может, он был не единственный в команде? И он, именно он спас ему жизнь, вовремя подоспел со своим обломком, а теперь они плывут вместе, говорят друг другу «ты», вместе глядят в глаза смерти. Антон чувствовал, что его при- -знание ошеломило капитана. Но это продолжалось недолго. Роберт Брун натянуто усмехнулся и как бы про себя заметил:
— А вы настоящие черти. Куда вы только не пролезете!
Антон тоже усмехнулся. У него отлегло от сердца.
— Что поделаешь, уж такие мы.
— Я начинаю завидовать вам. Честное слово, не был бы я капитаном, стал бы коммунистом.
— Одно другому не мешает.
— Ты не агитируй! Мне и так хорошо. А ты уверен, что вы победите?
— Не сомневаюсь. Останусь я жив или нет, не знаю, но то, что мы победим, за это ручаюсь.
— Вы настоящие черти! — снова сказал капитан.— Только бы нас подобрали союзники! Не то...
— Не надо отчаиваться раньше времени. Давай поспим, друг, до утра.
— Что-то не хочется,— отозвался капитан и добавил: — Честное слово, вы настоящие черти.
Пристегнувшись ремнями к доске, они расслабили мускулы и, покачиваясь на волнах, пытались задремать. Но сон не приходил. Особенно беспокойной была ночь для капитана: жизнь задала ему сложный кроссворд. Заснул Роберт Брун лишь под утро, так и не заполнив многих клеточек этого кроссворда.
На рассвете третьего дня из молочной дымки на горизонте вынырнул темный силуэт корабля, и капитан закричал в восторге:
— Союзники!
С помощью капитана Антон Вейш взобрался на узкий обломок и принялся размахивать белой рубашкой. Они оба думали об одном и том же: только бы их заметили!
ОГНИ МАЯКА
Был хмурый апрельский вечер без луны и без звезд. Корабельные снасти стонали на ветру. Он дул с заснеженных гор Норвегии с такой яростью, что втиснутый между Данией и Швецией пролив Зунда, обычно спокойный, весь кипел и пенился.
Мы бросили якорь вблизи Дрогденского маяка и ждали запрошенного по радио лоцмана. Наконец из темноты, мигая бортовыми огнями, показался небольшой буксир. Карабкаясь с волны на волну, он медленно приближался к нам. Вахтенный приготовил трап. Едва буксир коснулся нашего борта, на трап ловко прыгнул статный датчанин лет тридцати. Один из штурманов провел его к капитану.
— Нильс Енсен,— представился лоцман.
Мы снялись с якоря и продолжали путь. Проходя мимо Копенгагена, который сверкал мириадами огней, бросавших в небо фиолетовый отсвет, я не выдержал и воскликнул, кивнув на берег:
— Прекрасный город!
— Прекрасный! — отозвался лоцман.— Правда, я родился и вырос в другом краю, но живу здесь довольно долго и очень полюбил этот город.
Мимо медленно проплывали острова Флакфорта и Миделгрунсфорта, выступавшие из воды, словно туши сказочных китов. Подобно гарпунам, только что вонзившимся в черные спины чудовищ, на фоне вечерней зари вздымались радиомачты и стволы орудия.
— Интересно, эти пушки стреляли, когда в Данию вторглись фашисты? — спросил я Нильса Енсена.
— Не знаю. В ту пору мне было всего-навсего пятнадцать лет. А мой отец сражался. Сражался и погиб. И мать погибла. Только я... я один остался в живых.
От горьких воспоминаний у Енсена дрогнул голос. Чтобы скрыть волнение, он вышел на мостик, некоторое время наблюдал за огнями по берегу Зунда, потом дал команду штурвальному и сказал, возвращаясь к начатому разговору:
— Это грустный рассказ.
— Извините, я не знал.
— Ничего,— ответил он.— Я и сам об этом сегодня весь день думаю.
— Вот как!
— Сегодня исполнилось двадцать лет, как погибли мои родители. Как раз сегодня.
— Да, для вас это тяжкий и горестный день,— сказал я.
— А ведь сколько на свете людей все еще вспоминают своих родных и близких, погибших в бою!
— Ваши родители тоже погибли в бою?
— Они погибли в ту ночь, когда гитлеровцы оккупировали Данию. В первую ночь войны. Я спасся. Вернее, меня спасли. А сами... погибли.
Стюардесса принесла лоцману ужин. Пожевывая ломтик сыра и прихлебывая черный кофе, он продолжал свой рассказ:
— Мой отец, Свэн Енсен, был тогда капитаном одного из датских плавучих маяков, а мы с матерью жили в отдаленном рыбачьем поселке на маленьком острове. Отец работал посменно. Каждую вторую неделю проводил дома. Жили мы в достатке. Капитанам плавучих маяков платили неплохо. К тому же и мать не сидела без дела. У нее была небольшая рыбокоптильня. А я ходил в школу, мечтал о дальних странствиях и о том, как стану капитаном. У нас был свой собственный домик, сад, корова, моторная лодка.
Летом, когда море бывало спокойно, мы с матерью навещали отца. Чаще всего по воскресеньям. Женщины в поселке обычно в это время шли в церковь, а мы садились в моторку и выходили в открытое море. Я сам вел лодку, и это доставляло мне большую радость.
К таким поездкам я тщательно готовился: облачался в синий комбинезон, натягивал старые отцовские перчатки, смазывал мотор, заливал бензином бак и ждал у мола, когда покажется мать. Она выходила на берег, и я с трудом узнавал ее. Скинув деревянные башмаки и рабочую одежду, пропахшую дымом ольхи и копченой рыбой, в праздничном наряде она казалась молодой и красивой.
Наша последняя поездка была как раз в этот день, в 1940 году. Весна тогда была странная. Все вдруг стали раздражительными и злыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187