— Женя, не надо,— шепчет Ян и берет ее руку.— Ничего серьезного нет. Так просто..,
— Ах ты, хитрец! — Женя наклоняется и обнимает горячую шею Яна.
На улице воет метель, бросая в оконные стекла пригоршни колючего снега. А на горячей плите шумит чайник, шумит, шумит, и постепенно этот шум переходит в какую-то грустную, непонятную мелодию. Наконец вода в чайнике начинает бурлить, из него вырывается струйка пара, потом целое облако, и вот уже на плиту с шипеньем скатывается первая капля кипящей воды.
Женя вскакивает, подбегает к плите, снимает чайник.
— У меня есть пять картофелин,— вспоминает она.— Может, испечь тебе?
— Нет, не нужно, оставь.
У Жени только один стакан. Она долго греет его над плитой, чтобы не лопнул от горячей воды. Заварив мали-
— Бери скорее, мне горячо. Сахар получишь на будущий год.
Ян, смеясь, приподымается, берет стакан, дует на чай сделав глоток, восклицает:
- Горячий!
— Как первый поцелуй,— смеясь, добавляет Женя. Ян ревниво косится, но Женя понимает его взгляд
и виноватым тоном поясняет:
- Я имею в виду твой...
А может, еще чей-нибудь?
— Нет, у меня никогда никого не было.
Боясь обжечься, Ян пьет маленькими глотками. Женя с удовольствием смотрит на него, приговаривая:
— Пей, пей, налью еще. Чайник полон.
В комнате заметно потеплело. Дрова сгорели, красные угли. Женя ворошит их обгорелой палочкой, закрывает вьюшку, потом наливает еще стакан чаю и возвращается на прежнее место. Они неторопливо пьют, и разговаривают о разных пустяках. Ян понимает, что нужно сказать о завтрашней поездке, но никак не может решиться. Женя сегодня такая милая. Зачем омрачать ее счастье тревогой и беспокойством? Нет, не стоит. Возможно, все обойдется благополучно...
Угли дотлели и покрылись белым налетом. В комнате стало совсем тепло и уютно. И если бы снаружи не завывала вьюга и в окна не билась метель, можно было бы подумать, что вдруг наступила весна, прекрасная, чудесная сибирская весна, с ее теплыми ветрами, пестрым разноцветьем и ароматами загадочной тайги.
— Забирайся одеяло, простудишься,— шепчет Ян Жене после долгого молчания, хотя знает, что в комнате тепло и простудиться нельзя.
Девушку смущает и волнует горячее дыхание Яна. Стесняясь, она раздевается в углу, поспешно забирается под одеяло и закрывает им пылающее лицо. Ян принимает ее в свои сильные объятия. Сейчас он желает одного: чтобы это длилось вечно и чтобы никогда не наступал день с неизбежным холодом, голодом, трудом и суровым долгом.
Но даже в эту ночь — прекраснейшую ночь их юной жизни — Земля продолжала вращаться и время неумолимо спешило вперед. И не успели они закрыть усталые, отяжелевшие веки, как на затянутые морозными узорами
оконные стекла уже легли голубовато-серые тени рассвета. Женя проснулась первая.
— Ян, может быть, ты сегодня останешься у меня? Ты ведь болен. Пойдешь на холод — опять простудишься.
— Нет, милая,— он впервые произносит это слово. Произносит так, словно стыдится этой ночи и переполняющей его нежности.— Мне надо идти. Командировка.
— Надолго уедешь?
— Нет, скоро вернусь. Женя обнимает его, шепча:
— Не представляю, как я без тебя... Я буду ждать... С утра до вечера буду ждать.
Ян целует ее и, мягко отстранив, встает, одевается, выпивает два стакана холодного малинового отвара, настоявшегося, красного, как кровь, и прощается.
— Жди. Как только вернусь, сразу приду к тебе.
Женя выходит с Яном на улицу, провожает его взглядом до тех пор, пока он не исчезает в белом тумане метели.
Кони запряжены. Ветер рвет и треплет сено в плетеном кузове саней, раздувает гривы и хвосты лошадей. В комнате председателя волостного Совета сидят вооруженные люди в тулупах и валенках. У стола стоит долговязый, городского вида юноша в старомодном пальто, в руках у него портфель и счеты. Ян Элкснитис сразу узнает его: так может выглядеть только приехавший из уезда бухгалтер. Председатель подает ему наган, но бухгалтер отказывается.
— Я не умею стрелять,— мямлит он.— Я еще никогда в жизни не стрелял.
— Бери, пригодится,— протягивая наган, говорит ему Ян Элкснитис.
— Только не расстреляй все патроны сразу, последний оставь для себя,— полушутя-полусерьезно советует Семенов.— И проверь там все как следует. Все-то продукты они с собой в лес вряд ли могли утащить. Наверное, кулакам роздали, часть попрятали, раскидали. Все, что найдете, в книгу записывай.
— Понятно,— отвечает приезжий и, взяв наган, неумело запихивает его в карман пальто.— С кем имею честь познакомиться? — спрашивает он, глядя на Элкснитиса.
— С руководителем операции Яном Яновичем Элкснитисом,— отвечает Семенов.— Отныне вы ему подчинены, как говорится, душой и телом.
— Слушаюсь, товарищ Семенов, отвечает по-военному приезжий, затем вежливо кланяется Элкснитису и приятным певучим голосом представляется: — Аким Никитич Черепов, помощник заместителя старшего бухгалтера уезда. Моя семья всегда преданно служила правительству. Отец в конце прошлого столетия был бухгалтером в Новониколаевском банке и уважаемым человеком. Деньги любят честных и преданных людей.
— Это вы хорошо сказали,— усмехается Семенов.— А где сейчас находится ваш уважаемый папаша?
— В четырнадцатом добровольцем ушел на фронт, дослужился до капитана, но в смутное время пропал без вести,— грустным, но по-прежнему певучим голосом говорит Аким Никитич, и в глазах его сверкают слезы.
— Ладно, биографию по дороге доскажешь,— резко обрывает его Ян и командует: — По ко-о-ням!
Семенов выходит проводить отъезжающих. Все усаживаются в сани, и застоявшиеся кони галопом несутся по широкой, занесенной снегом степной дороге. На передних санях запевают:
Вихри враждебные веют над нами, Темные силы нас злобно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами — Нас еще судьбы безвестные ждут.
Аким Никитич Черепов не знает слов, но подтягивает мелодию. Когда поющие начинают новый куплет, он, усвоив песню, звучным басом покрывает все голоса:
Но мы поднимем гордо и смело Знамя борьбы за рабочее дело....
— Какой у вас сильный голос! — восхищается Элкс-нитис.— Вы, вероятно, учились?
— Нет, это у меня божий дар,— польщенный похвалой, любуясь своим голосом, певуче отвечает Черепов.— Отец водил меня с младенческих лет по церквам. Сначала я пел в хоре, затем стал солистом. Голос развивал, деньгу зашибал.
— И божью благодать призывал,— иронизирует Элкснитис.— А теперь? Тоже продолжаешь петь в церковном хоре?
— А как же иначе, разве им без меня обойтись? Я обещал как можно скорее вернуться обратно.
Ян сплевывает. О чем с таким пустобрехом говорить? Не успел еще уехать, а уже назад собирается! И добро бы куда-нибудь, а то в церковь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187