ЖАН ГРИВА
Рассказы
(пер. с латыш)
НА РОДИНЕ
ВО ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ
Зима. Тысяча девятьсот двадцать второй год. Уже шестой день в алтайских степях свирепствует сибирская метель. Толстым слоем снега она покрыла низины, засыпала овраги и степные дороги. Ветер затягивает снегом колодцы, вдувает колючую снежную пыль сквозь оконные и дверные щели в сени, в комнаты, наметает сугробы до крыш, а кое-где и до самого конька. В помещении волостного Совета, полутемном от заснеженных окон, сидят два человека. Укутавшись в овчинные тулупы, они засунули руки в шерстяных варежках в рукава и зябко втянули головы в плечи. Один из них еще совсем молодой, стройный, в черной барашковой шапке. Другой — средних лет, с усами и глубоким сабельным шрамом на левой щеке. Папаха его небрежно сдвинута на затылок, взгляд хмурый, выражение лица твердое и непреклонное. Ударив кулаками по столу, он решительно говорит:
— Надо ехать, Ян Янович! Ничего не поделаешь, надо ехать...
Младший еще глубже засовывает руки в рукава тулупа, еще больше втягивает голову, словно желая спрятаться от собеседника, от жалобного воя ветра, от метели в степи — от всего мира. Старший, скручивая козью ножку, продолжает:
— Вчера одна линия еще работала. Звонили из уезда. Банда капитана Зверева разграбила лесничество, забрала продукты. Рабочие голодают, понимаешь? — Закурив и выпустив клуб серого дыма, сразу же подхваченный и развеянный гулявшим по комнате- ветром, он продолжает: — Надо расследовать это дело, и пора покончить с бандитами! Во имя революции — надо ехать!
Молодой все ниже клонится к столу, зябко кутается в мягкий тулуп, а в ушах все звучат слова начальника:
— Направляю с тобой шесть самых отважных, самых лучших, надежных ребят. Маловато, знаю. Но в случае чего звоните в уезд. Да, маловато, но не ехать нельзя, понимаешь? Нельзя...
Ян Элкснитис молчит. Трудно отказаться, но еще труднее дать согласие. Ведь ему всего-навсего двадцать два года. Как еще хочется жить, работать, учиться, любить! Да, любить. Ведь он еще по-настоящему и не знает, что такое любовь, женская ласка, семья, дети. Ему было девятнадцать лет, когда он оставил родителей и вместе с красными стрелками ушел из Риги, воевал на многих фронтах гражданской войны и остался здоров. А вот теперь, когда нужно победить лишь голод и разруху, чтобы начать настоящую жизнь, приходится снова брать в руки оружие. Как сказать об этом Жене, маленькой, веселой московской студентке, с которой он сдружился с первого же дня?
— Настоящий солдат так долго не раздумывает,— говорит Семенов, сердито бросая на пол окурок.— Тряпка ты, не мужчина.
Ян- Элкснитис поднимается. Голубые глаза серьезно смотрят на командира. Крепко сжат рот, над губой еле пробивается первый пух.
— Товарищ Семенов, я поеду,— твердо говорит он.— Я поеду...
Сильные руки Семенова хватают плечи юноши, лицо расцветает в улыбке.
— Я, наверное, обидел тебя? Прости, погорячился. Потрепала нам нервы война, сам понимаешь. Теперь слушай: поедете завтра утром на подводах. К тому времени из уезда должен прибыть бухгалтер. Поедет с вами, составит опись недостающих продуктов. Действуй именем революции, круто и решительно. Видать, в этом деле не только бандиты замешаны. А теперь иди маленько отдохни да собирайся. До свиданья!
Они прощаются, и Ян Элкснитис выходит в сени. Дверь замело снегом, открывается с трудом. Колючий
снег обжигает лицо. Завывает и повизгивает ветер, а дырявые водосточные трубы полуразвалившейся церковки гудят словно орган.
Ян прямым путем направляется в сельскую школу к учительнице Жене. Школа уже вторую неделю закрыта — нет дров. Окна затянуло льдом и занесло снегом. Только одно окно наполовину оттаяло: за ним живет комсомолка Женя, добровольно приехавшая в Сибирь работать учительницей.
Женя, Женя — какое красивое и звучное имя! При мысли о ней перестают бегать холодные мурашки и в жилы вливается удивительное пьянящее тепло. Женя, Женя...
Да, она дома. Она стоит у плиты и заталкивает в топку толстые сырые поленья, с которых каплет грязь.
— Ян! — восклицает она удивленно и, вытирая фартуком мокрые руки, спешит навстречу.— Я ждала тебя позже, когда комната нагреется. Почему у тебя такой мрачный вид? Ты замерз?
Ян вешает тулуп на гвоздь у двери, стряхивает с шапки снег и вешает ее на тулуп.
Спутавшиеся под шапкой льняные волосы спадают на высокий лоб, а голубые глаза с грустью смотрят на девушку.
— Был в Совете, решил зайти,— смущаясь, говорит он. С языка готовы сорваться теплые, нежные слова, но они остаются невысказанными. Он всегда такой: избегает чрезмерной нежности, немногословен, неуклюж. Ян не знает, что такая сдержанность девушке больше по сердцу, чем потоки красноречия. Что стоят слова, если нет красоты душевной!
Женя стряхивает приставшие к темному ситцевому платью кусочки бересты, накидывает на плечи шерстяной платок.
Ян садится на скрипучий табурет, Женя — напротив на край кровати. Смеркается. Оконные стекла тускнеют, точно покрываются налетом пепла. Женя кладет руки на сильные плечи Яна.
— Рассказывай, что нового,— спрашивает она, прижимаясь щекой к его прохладному, заросшему пухом лицу.— Уж не заболел ли ты? Дай-ка пульс.
Женя кладет руку Яна на свои теплые колени, нащупывает пульс и считает:
— Раз, два, три, четыре, пять... У тебя учащенный пульс! — восклицает она.— Ты заболел. Я тебя не отпущу домой, окончательно простудишься. Раздевайся и ложись на мою кровать! Я приготовлю горячий чай.
Ян знает, что он здоров как бык. И если сердце бьется быстрее обычного, то это от близости девушки. Но ему очень приятно, что Женя считает его больным и заботится, как о малом ребенке. Только как же быть: ему ни разу не приходилось здесь оставаться! Нет, он приляжет так, одетый.
— Раздевайся! — торопит Женя, наливая в чайник звенящую льдинками воду. Она сдвигает поленом раскаленную конфорку, и на закопченном потолке отсвечивает колеблющийся красноватый круг.— Раздевайся без стеснения, я выйду в сени!
Поставив чайник на плиту, Женя выходит. Ян нехотя снимает одежду, отсыревшие валенки, носки и забирается под одеяло. Грубые холщовые простыни так холодны, что Янис даже поеживается. Ступни ног совсем одеревенели, и он плотнее укутывает их тяжелым лоскутным одеялом.
Женя приоткрывает дверь, в руках у нее мешочек с чаем. Увидев Яна лежащим в кровати, она смеется.
— Какой же ты стеснительный! А что бы ты делал, если бы тебе пришлось лежать в больнице? Там бы за тобой ухаживала не одна женщина.
Сняв с гвоздя тулуп Яна, она укрывает его, заботливо укутывает широкие плечи одеялом и садится на край кровати.
— Так, теперь лежи и не двигайся. Скоро поспеет чай. Малиновый. Самое лучшее средство от простуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187
Рассказы
(пер. с латыш)
НА РОДИНЕ
ВО ИМЯ РЕВОЛЮЦИИ
Зима. Тысяча девятьсот двадцать второй год. Уже шестой день в алтайских степях свирепствует сибирская метель. Толстым слоем снега она покрыла низины, засыпала овраги и степные дороги. Ветер затягивает снегом колодцы, вдувает колючую снежную пыль сквозь оконные и дверные щели в сени, в комнаты, наметает сугробы до крыш, а кое-где и до самого конька. В помещении волостного Совета, полутемном от заснеженных окон, сидят два человека. Укутавшись в овчинные тулупы, они засунули руки в шерстяных варежках в рукава и зябко втянули головы в плечи. Один из них еще совсем молодой, стройный, в черной барашковой шапке. Другой — средних лет, с усами и глубоким сабельным шрамом на левой щеке. Папаха его небрежно сдвинута на затылок, взгляд хмурый, выражение лица твердое и непреклонное. Ударив кулаками по столу, он решительно говорит:
— Надо ехать, Ян Янович! Ничего не поделаешь, надо ехать...
Младший еще глубже засовывает руки в рукава тулупа, еще больше втягивает голову, словно желая спрятаться от собеседника, от жалобного воя ветра, от метели в степи — от всего мира. Старший, скручивая козью ножку, продолжает:
— Вчера одна линия еще работала. Звонили из уезда. Банда капитана Зверева разграбила лесничество, забрала продукты. Рабочие голодают, понимаешь? — Закурив и выпустив клуб серого дыма, сразу же подхваченный и развеянный гулявшим по комнате- ветром, он продолжает: — Надо расследовать это дело, и пора покончить с бандитами! Во имя революции — надо ехать!
Молодой все ниже клонится к столу, зябко кутается в мягкий тулуп, а в ушах все звучат слова начальника:
— Направляю с тобой шесть самых отважных, самых лучших, надежных ребят. Маловато, знаю. Но в случае чего звоните в уезд. Да, маловато, но не ехать нельзя, понимаешь? Нельзя...
Ян Элкснитис молчит. Трудно отказаться, но еще труднее дать согласие. Ведь ему всего-навсего двадцать два года. Как еще хочется жить, работать, учиться, любить! Да, любить. Ведь он еще по-настоящему и не знает, что такое любовь, женская ласка, семья, дети. Ему было девятнадцать лет, когда он оставил родителей и вместе с красными стрелками ушел из Риги, воевал на многих фронтах гражданской войны и остался здоров. А вот теперь, когда нужно победить лишь голод и разруху, чтобы начать настоящую жизнь, приходится снова брать в руки оружие. Как сказать об этом Жене, маленькой, веселой московской студентке, с которой он сдружился с первого же дня?
— Настоящий солдат так долго не раздумывает,— говорит Семенов, сердито бросая на пол окурок.— Тряпка ты, не мужчина.
Ян- Элкснитис поднимается. Голубые глаза серьезно смотрят на командира. Крепко сжат рот, над губой еле пробивается первый пух.
— Товарищ Семенов, я поеду,— твердо говорит он.— Я поеду...
Сильные руки Семенова хватают плечи юноши, лицо расцветает в улыбке.
— Я, наверное, обидел тебя? Прости, погорячился. Потрепала нам нервы война, сам понимаешь. Теперь слушай: поедете завтра утром на подводах. К тому времени из уезда должен прибыть бухгалтер. Поедет с вами, составит опись недостающих продуктов. Действуй именем революции, круто и решительно. Видать, в этом деле не только бандиты замешаны. А теперь иди маленько отдохни да собирайся. До свиданья!
Они прощаются, и Ян Элкснитис выходит в сени. Дверь замело снегом, открывается с трудом. Колючий
снег обжигает лицо. Завывает и повизгивает ветер, а дырявые водосточные трубы полуразвалившейся церковки гудят словно орган.
Ян прямым путем направляется в сельскую школу к учительнице Жене. Школа уже вторую неделю закрыта — нет дров. Окна затянуло льдом и занесло снегом. Только одно окно наполовину оттаяло: за ним живет комсомолка Женя, добровольно приехавшая в Сибирь работать учительницей.
Женя, Женя — какое красивое и звучное имя! При мысли о ней перестают бегать холодные мурашки и в жилы вливается удивительное пьянящее тепло. Женя, Женя...
Да, она дома. Она стоит у плиты и заталкивает в топку толстые сырые поленья, с которых каплет грязь.
— Ян! — восклицает она удивленно и, вытирая фартуком мокрые руки, спешит навстречу.— Я ждала тебя позже, когда комната нагреется. Почему у тебя такой мрачный вид? Ты замерз?
Ян вешает тулуп на гвоздь у двери, стряхивает с шапки снег и вешает ее на тулуп.
Спутавшиеся под шапкой льняные волосы спадают на высокий лоб, а голубые глаза с грустью смотрят на девушку.
— Был в Совете, решил зайти,— смущаясь, говорит он. С языка готовы сорваться теплые, нежные слова, но они остаются невысказанными. Он всегда такой: избегает чрезмерной нежности, немногословен, неуклюж. Ян не знает, что такая сдержанность девушке больше по сердцу, чем потоки красноречия. Что стоят слова, если нет красоты душевной!
Женя стряхивает приставшие к темному ситцевому платью кусочки бересты, накидывает на плечи шерстяной платок.
Ян садится на скрипучий табурет, Женя — напротив на край кровати. Смеркается. Оконные стекла тускнеют, точно покрываются налетом пепла. Женя кладет руки на сильные плечи Яна.
— Рассказывай, что нового,— спрашивает она, прижимаясь щекой к его прохладному, заросшему пухом лицу.— Уж не заболел ли ты? Дай-ка пульс.
Женя кладет руку Яна на свои теплые колени, нащупывает пульс и считает:
— Раз, два, три, четыре, пять... У тебя учащенный пульс! — восклицает она.— Ты заболел. Я тебя не отпущу домой, окончательно простудишься. Раздевайся и ложись на мою кровать! Я приготовлю горячий чай.
Ян знает, что он здоров как бык. И если сердце бьется быстрее обычного, то это от близости девушки. Но ему очень приятно, что Женя считает его больным и заботится, как о малом ребенке. Только как же быть: ему ни разу не приходилось здесь оставаться! Нет, он приляжет так, одетый.
— Раздевайся! — торопит Женя, наливая в чайник звенящую льдинками воду. Она сдвигает поленом раскаленную конфорку, и на закопченном потолке отсвечивает колеблющийся красноватый круг.— Раздевайся без стеснения, я выйду в сени!
Поставив чайник на плиту, Женя выходит. Ян нехотя снимает одежду, отсыревшие валенки, носки и забирается под одеяло. Грубые холщовые простыни так холодны, что Янис даже поеживается. Ступни ног совсем одеревенели, и он плотнее укутывает их тяжелым лоскутным одеялом.
Женя приоткрывает дверь, в руках у нее мешочек с чаем. Увидев Яна лежащим в кровати, она смеется.
— Какой же ты стеснительный! А что бы ты делал, если бы тебе пришлось лежать в больнице? Там бы за тобой ухаживала не одна женщина.
Сняв с гвоздя тулуп Яна, она укрывает его, заботливо укутывает широкие плечи одеялом и садится на край кровати.
— Так, теперь лежи и не двигайся. Скоро поспеет чай. Малиновый. Самое лучшее средство от простуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187