.. когда мне все рассказали...
— И ты поверила? Ты как маленькая поверила...
Чеслова уныло процедила сквозь зубы:
— Вот доля моя, долюшка...
— Когда ты женилась на Бронюсе...— ведь это ты на нем женилась, Чеся, ты на нем женилась! — тогда ты не думала, как придется жить?
Чеслова медленно встала, выпрямилась. Ее глаза, густо подведенные синей краской, сузились, прищурились, вонзились в Кристину.
— Я женщина! — через силу просипела, словно этим все уже было сказано и объяснено.
Поднялась и Кристина, наступила на разорванное изображение девушки, в испуге шагнула в сторону.
— Я женщина...— повторила Чеся, руки до локтей у нее были голые, и грозно выпятив крутую грудь.
Кристина шагнула к двери, оглянулась на тяжелый холодный утюг на краю тумбочки и всем телом почувствовала леденящую тревогу, от которой хотелось убежать в темную ночь.
* * *
Как она оказалась у этой дороги, широкой, гудящей, грозной? Чья рука вела ее через горящий огнями город и по пустынной улице, проложенной в чистом поле? На запястье она ощутила пальцы Паулюсовой сестры, увидела устремленный на нее тупой взгляд Чесловы. Кристина стояла на обочине гудящего шоссе, когда вдруг пришла в себя, почувствовав под ногами крупный щебень, увидев пугающий мрак полей и подползающие издалека фары машин. Она ежилась от вечерней прохлады, от окружавшего ее стремящегося куда-то мира, казалась себе маленькой, ничтожной, никому не нужной, лишенной домашнего тепла, по которому всю жизнь тосковала и которого почти не изведала.
Что дальше, Криста? Что дальше?
Подняла налитую свинцом руку, протянула, как за подаянием.
Автомобиль жахнул мимо.
Рука повисла.
«Если что, всегда знай, что есть я...» Унылое фойе кинотеатра, горящие в полумраке глаза Паулюса... «Если что...» Через свою открытую рану хотел он проложить мост и соединить два далеких берега. Это была последняя попытка. «Ты останешься такой... на всю жизнь такой, какой я сейчас тебя вижу,— говорил он под стальным небом Севера, облокотившись и жадно глядя на Кристину сверху, из далеких высот, а в расширенных его зрачках трепетали любовь и страх.—
Я хочу вглядеться в тебя на всю жизнь. Только такой ты будешь, только такой, как сейчас...» Но откуда-то плывут и другие слова Паулюса: «Ты уже не та... ты не та...» Тихий, монотонный голос. Ты-у-же-не-та... ты-не-та... Рокочет барабан, вступает пронзительная мелодия флейт из «Болеро». Ты-у-же-не-та... ты-не-та...
Фары автомобиля бьют в лицо, ранят глаза. Кристина машет рукой как бы по обязанности, как бы по чьему-то принуждению. А когда машина ныряет в темноту, снова погружается в полумрак автостанции.
Что дальше, что?..
С ревом проносятся мимо длинные и высокие машины междугородных рейсов, громыхают пустые грузовики, светясь огромными окнами, проплывает автобус. В одну сторону летят, в другую... в одну сторону, в другую...
Сойди с дороги, сойди, приказывает себе Кристина, однако остается стоять на месте, а вихри, поднятые проносящимися мимо машинами, развевают полы ее плаща, лохматят волосы, колючими крупицами песка ранят лицо.
Что дальше?
О чем думал Марцелинас, когда вчера вечером стоял здесь, на этой большой дороге, возможно, даже на этом самом месте? Он никогда не говорил Кристине о своей любви; даже сватаясь на Тракайской улице, под дырявым зонтом, в дождь, не сказал: «Я тебя люблю». И не спросил: «Любишь ли ты меня?» Годы совместной жизни соединили их кратчайшими узами, только, увы, не крепчайшими. Не было ли в этих узах нитей, которые выпряло желание Кристины забыть прошлое, вычеркнуть его из памяти, не думать, не думать?.. Ах, и сейчас она предпочла бы не думать... Господи, какое блаженство жить настоящим, в забытьи, во сне, в сладком одиночестве, в котором нет ни вопросов, ни ответов.
Проносятся мимо машины — с гулом, с ревом, со свистом, подобно порывам вихря. В одну сторону, в другую... в одну... в другую...
Кристина спохватывается, что давно уже стоит на обочине, не поднимая руки.
Голосует.
Мимо.
В одну сторону проносятся, в другую...
Дорога широкая, блестит асфальт, исчезая во мраке.
Лишь фары то удаляются, то приближаются, то удаляются.
Это шоссе сегодня похитило Паулюса.
На эту дорогу вчера вышел Марцелинас.
У этой дороги Кристина...
А на какой дороге стоит Индре? Никто не отпускал ее из дому, никто не провожал. Куда она держит путь? Что гонит ее, что носит по белу свету? Чего ищет она?
Что нашел на своем пути Данелюс, что нашел Ангел?.. Паулюсов Ангел...
Ты-у-же-не-та... ты-не-та... Вопль флейты и, словно надвигающаяся гроза, грохот тамтамов и кастаньет...
«...присядь на камень, отдохни, я тебе осенней земляники наберу...» Осенней земляники... осенней...
Ты-не-та... ты-не-та...
Взвизгивают тормоза, из-под колес фонтанчиком брызжет грязная вода.
— Вам куда? — раздается мужской голос.
Кристина оглядывается: может, кто-то другой рядом
останавливал машину, не она?
— Куда едете? — голос властно напрягается.
Куда едет Кристина? И впрямь, куда она едет? В этот
поздний вечер, совершенно одна... А разве не все равно, куда ехать? Мир велик и широк... дорог тьма... Лишь в сказках из двух или трех дорог выбирают одну... Ах, Индре, доченька...
С гулом катится по полям осенний ветер. Небо чуть прояснилось, из-за черной тучи холодно выглянула луна. Осень, мелькает в голове. Завтра — уже осень.
— Оглохли, да?
Кристина чувствует, что она закоченела, ноги — просто лед, на глазах — слезы. «Тетя Гражвиле»,— шепчет жалобно, скулит, как обиженная девочка, вспомнившая мать, и сворачивает на утыканную одинокими фонарями старую дорогу. «Тетя Гражвиле...»
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— И ты поверила? Ты как маленькая поверила...
Чеслова уныло процедила сквозь зубы:
— Вот доля моя, долюшка...
— Когда ты женилась на Бронюсе...— ведь это ты на нем женилась, Чеся, ты на нем женилась! — тогда ты не думала, как придется жить?
Чеслова медленно встала, выпрямилась. Ее глаза, густо подведенные синей краской, сузились, прищурились, вонзились в Кристину.
— Я женщина! — через силу просипела, словно этим все уже было сказано и объяснено.
Поднялась и Кристина, наступила на разорванное изображение девушки, в испуге шагнула в сторону.
— Я женщина...— повторила Чеся, руки до локтей у нее были голые, и грозно выпятив крутую грудь.
Кристина шагнула к двери, оглянулась на тяжелый холодный утюг на краю тумбочки и всем телом почувствовала леденящую тревогу, от которой хотелось убежать в темную ночь.
* * *
Как она оказалась у этой дороги, широкой, гудящей, грозной? Чья рука вела ее через горящий огнями город и по пустынной улице, проложенной в чистом поле? На запястье она ощутила пальцы Паулюсовой сестры, увидела устремленный на нее тупой взгляд Чесловы. Кристина стояла на обочине гудящего шоссе, когда вдруг пришла в себя, почувствовав под ногами крупный щебень, увидев пугающий мрак полей и подползающие издалека фары машин. Она ежилась от вечерней прохлады, от окружавшего ее стремящегося куда-то мира, казалась себе маленькой, ничтожной, никому не нужной, лишенной домашнего тепла, по которому всю жизнь тосковала и которого почти не изведала.
Что дальше, Криста? Что дальше?
Подняла налитую свинцом руку, протянула, как за подаянием.
Автомобиль жахнул мимо.
Рука повисла.
«Если что, всегда знай, что есть я...» Унылое фойе кинотеатра, горящие в полумраке глаза Паулюса... «Если что...» Через свою открытую рану хотел он проложить мост и соединить два далеких берега. Это была последняя попытка. «Ты останешься такой... на всю жизнь такой, какой я сейчас тебя вижу,— говорил он под стальным небом Севера, облокотившись и жадно глядя на Кристину сверху, из далеких высот, а в расширенных его зрачках трепетали любовь и страх.—
Я хочу вглядеться в тебя на всю жизнь. Только такой ты будешь, только такой, как сейчас...» Но откуда-то плывут и другие слова Паулюса: «Ты уже не та... ты не та...» Тихий, монотонный голос. Ты-у-же-не-та... ты-не-та... Рокочет барабан, вступает пронзительная мелодия флейт из «Болеро». Ты-у-же-не-та... ты-не-та...
Фары автомобиля бьют в лицо, ранят глаза. Кристина машет рукой как бы по обязанности, как бы по чьему-то принуждению. А когда машина ныряет в темноту, снова погружается в полумрак автостанции.
Что дальше, что?..
С ревом проносятся мимо длинные и высокие машины междугородных рейсов, громыхают пустые грузовики, светясь огромными окнами, проплывает автобус. В одну сторону летят, в другую... в одну сторону, в другую...
Сойди с дороги, сойди, приказывает себе Кристина, однако остается стоять на месте, а вихри, поднятые проносящимися мимо машинами, развевают полы ее плаща, лохматят волосы, колючими крупицами песка ранят лицо.
Что дальше?
О чем думал Марцелинас, когда вчера вечером стоял здесь, на этой большой дороге, возможно, даже на этом самом месте? Он никогда не говорил Кристине о своей любви; даже сватаясь на Тракайской улице, под дырявым зонтом, в дождь, не сказал: «Я тебя люблю». И не спросил: «Любишь ли ты меня?» Годы совместной жизни соединили их кратчайшими узами, только, увы, не крепчайшими. Не было ли в этих узах нитей, которые выпряло желание Кристины забыть прошлое, вычеркнуть его из памяти, не думать, не думать?.. Ах, и сейчас она предпочла бы не думать... Господи, какое блаженство жить настоящим, в забытьи, во сне, в сладком одиночестве, в котором нет ни вопросов, ни ответов.
Проносятся мимо машины — с гулом, с ревом, со свистом, подобно порывам вихря. В одну сторону, в другую... в одну... в другую...
Кристина спохватывается, что давно уже стоит на обочине, не поднимая руки.
Голосует.
Мимо.
В одну сторону проносятся, в другую...
Дорога широкая, блестит асфальт, исчезая во мраке.
Лишь фары то удаляются, то приближаются, то удаляются.
Это шоссе сегодня похитило Паулюса.
На эту дорогу вчера вышел Марцелинас.
У этой дороги Кристина...
А на какой дороге стоит Индре? Никто не отпускал ее из дому, никто не провожал. Куда она держит путь? Что гонит ее, что носит по белу свету? Чего ищет она?
Что нашел на своем пути Данелюс, что нашел Ангел?.. Паулюсов Ангел...
Ты-у-же-не-та... ты-не-та... Вопль флейты и, словно надвигающаяся гроза, грохот тамтамов и кастаньет...
«...присядь на камень, отдохни, я тебе осенней земляники наберу...» Осенней земляники... осенней...
Ты-не-та... ты-не-та...
Взвизгивают тормоза, из-под колес фонтанчиком брызжет грязная вода.
— Вам куда? — раздается мужской голос.
Кристина оглядывается: может, кто-то другой рядом
останавливал машину, не она?
— Куда едете? — голос властно напрягается.
Куда едет Кристина? И впрямь, куда она едет? В этот
поздний вечер, совершенно одна... А разве не все равно, куда ехать? Мир велик и широк... дорог тьма... Лишь в сказках из двух или трех дорог выбирают одну... Ах, Индре, доченька...
С гулом катится по полям осенний ветер. Небо чуть прояснилось, из-за черной тучи холодно выглянула луна. Осень, мелькает в голове. Завтра — уже осень.
— Оглохли, да?
Кристина чувствует, что она закоченела, ноги — просто лед, на глазах — слезы. «Тетя Гражвиле»,— шепчет жалобно, скулит, как обиженная девочка, вспомнившая мать, и сворачивает на утыканную одинокими фонарями старую дорогу. «Тетя Гражвиле...»
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67