...Времени у Кристы оставалось море, и шагала она медленно, не торопясь. Сделав крюк, оказалась в курортном парке, в центре его на гранитном постаменте, широко раскинув хищные крылья, словно собираясь куда-то улететь, сидела огромная бронзовая птица. Говорят, когда-то с этого постамента сурово взирала голова Николая II, в тридцатом юбилейном году на него водрузили голову великого князя Витаутаса, потом... Не долго держались головы на постаменте, а теперь вот уже третье десятилетие восседает птица — орел? сокол? феникс?— кажется, подпрыгнет однажды, взмахнет крыльями и мимо верхушек мачтовых сосен взмоет в ясное небо. Люди толпились, разговаривали, с сумочками в руках спешили в грязелечебницы, некоторые из глазурованных глиняных сосудов потягивали целебную воду. Набежавший ветерок зашумел в- кронах деревьев, сыпанул горсть листьев, угнал прочь облако пыли, и снова все затихло, успокоилось. Откуда-то доносилось странное «туканье». Но это не дятел долбил дерево. И не дети камешками кидались. Это «туканье», на диво ритмичное, звучало как музыка. Кристина огляделась, на широкой дорожке заметила стайку людей. Повернула к ним. «Туканье» раздавалось все ближе. Запрокинув головы, все почему- то глазели на ветки старого, пожелтевшего уже вяза. Тук, тук, тук... тук, тук, тук...Чуть в стороне от людей, у самого ствола дерева стоял мужчина с фотоаппаратом, болтающимся на груди. Да ведь это Бронюс Гедонис!— узнала Кристина и увидела, что он постукивает чем-то, зажатым между пальцами.
— Вон... глядите... скачет,— стоявшая рядом с ним женщина протянула руку к дереву.— На ветке... на другой...
Кристина увидела белочку.
Тук, тук, тук... Тук, тук, тук...
— Таня! — откинув голову, позвал Бронюс зверька и, протянув ладонь, показал два крупных ореха.— Таня, Танечка...
Белка по стволу дерева спускалась к земле.
— Кто желает увековечиться, товарищи?— Бронюс повернулся к зевакам.— Поторопитесь, товарищи,
поторопитесь. С вашей ладони будет угощаться белочка Танечка. Прошу вас...
Подошел смуглый мужчина в клетчатой рубашке навыпуск, Бронюс поставил его перед деревом, положил на его ладонь орех, а сам, отступив несколько шагов, поднес к глазам фотоаппарат. Белка побежала кругами по стволу вверх, потом прыгнула на землю, пригляделась к ореху и наконец смело прыгнула на руку горца, уселась, хвостик трубой. Передними лапками взяла орех.
Щелкнул затвор фотоаппарата.
— Благодарю.
Белка уже скакала с ветки на ветку.
— Кто еще, товарищи? Пользуйтесь случаем. Белочка Танечка к вашим услугам.
Тук, тук, тук... тук, тук, тук...
Люди разошлись, Кристина даже не заметила, что осталась одна. Бронюс потоптался вокруг стенда с фотографиями, обернулся и опешил, увидев ее.
— Может, есть желание...— махнул на дерево, на пропавшую в густой листве белочку.
— Нет, спасибо.
Бронюс печально усмехнулся.
— Понимаю, это глупо. Но людям нравится, им нужна экзотика.
— Вы фотохудожник, и так...
— Уважаемая соседка...
— Кристина...
— Уважаемая соседка, я работаю в фотоателье. Я служу. Я выполняю план. Производство — это производство, жить надо.
— Я вас не обвиняю, Бронюс. Но согласитесь сами, что и карточку для альбома можно сделать по-разному.
— Кому нужны все эти ракурсы? Был бы тут хоть памятник поинтересней... Встали бы рядом, ногу бы его обняли или, извините, залезли бы на него. А с этой птицей не хотят, не знают, что за птица. Хорошо еще, что хоть несколько белок осталось, да и то кошки их вот-вот переловят, и курортники чем-то закармливают. Все не так просто, уважаемая соседка.
— Удачи вам!— пожелала Кристина.
— Уважаемая соседка, а может, все-таки... Завтра бы получили в подарок. Крупным планом, а?
— Нет, нет, спасибо.
— А знаете,— Бронюс пригляделся к Кристине,— я бы хотел вас сфотографировать, на века.
— Вы серьезно? На века?
— Для цикла «Закатов». Мне почему-то кажется, что у меня получилось бы...
Кристина направилась в глубь парка. Для цикла «Закатов», усмехнулась. Ах ты господи, закатов...
Дорожка неожиданно вывела ^е к Неману. Было еще только три часа, и она уселась на лавочку, загляделась на спокойную воду, на залитый солнцем сосняк на том берегу. Вспомнила Паулюса; он, наверное, на кладбище, а может, у родителей Ангела. Паулюс вылетел у нее из головы. Но почему она должна?.. Ах ты господи, Криста... Подумала о Гедре и услышала ее вопрос: «Слыхала, что твоя Индре... Где она теперь?» Перед глазами появились мать и дом на Родниковой улице, как из тумана вынырнул Марцелинас, его пронизывающий взгляд...
— Ты правда так думаешь, Кристина?
— ...Ты правда так думаешь, Кристина?
Она не смотрит на Марцелинаса, избегает его взгляда. Но разве ему не все равно, что она думает, что творится у нее в душе? За эти годы трудов праведных, семейного счастья и яркой, насыщенной жизни иная бы давно спятила, только она, Кристина, все еще не теряет надежды и изредка бухается лбом о каменную стену — авось прошибет. Ясное дело, прошибить-то не прошибет, однако, когда гаснут посыпавшиеся из глаз искры, когда стихает боль, она испытывает какое-то облегчение и даже замечает, что за окном светит солнце. Увы, это длится недолго: небо заволакивают тучи, а поселившийся в сердце древоточец снова принимается за дело, и тогда не надейся, Марцелинас, что тебе удастся спокойно посидеть у телевизора или почитать книгу. Запрись ты хоть в ванной или в туалете, все равно помешаешь, как не на место положенная вещь, заступишь дорогу.
Такой ли жизни ждала Кристина? О таких ли деньках она мечтала когда-то? В памяти еще раздаются иногда слова товарища Думсене о том, что для молодежи открыты все дороги, о труде, возвышающем женщину, о всеобщей заботе о человеке и внимании к
нему, об уважении, любви, доверии... Но этими воспоминаниями, как пламенем чужого очага, даже озябшие руки не согреешь. За чьей мощной спиной укрыться, за чью сильную руку ухватиться? Марцелинас... Ах, Марцелинас Рандис. Совсем еще нёдавно с гордостью обмолвился, что вместе с группой инженеров представлен к премии («Внедрение автоматической линии — эффект в миллион рублей!»); несколько недель спустя — что приглашают заместителем начальника конструкторского бюро («Желанием не горю, но, может, все-таки имеет смысл сразиться с разгильдяйством и бестолковщиной, как по-твоему, Криста?»). И вот ни с того ни с сего схлестнулся с «твердолобыми». Хоть бы с глазу на глаз, когда дверь кабинета закрыта. А то публично, при гостях из министерства. Не диктуйте, мол, прописи, как детям, позвольте самим решать, не заставляйте, мол, обманывать ни себя, ни государство навязанным планированием и корректировкой планов. Погорячился. Марцелинас ведь молчит, молчит, стиснув зубы, а когда взорвется, теряет и меру, и такт, и самообладание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67