Вот я и говорю, детонька, мало того, что людишки своей смертью помирают, а сколько еще всякие беды, хвори, аварии прибирают. Уже и кладбище новое огородили, за сосняком, на старом, сказывают, не позволят больше хоронить...
Вкусно запахло шипящим на сковороде сливочным маслом, задребезжала крышка чайника.
— Криста, детонька!..
Кристина развернула цветастый материал.
— Это тебе, тетя.
— Мне?— Гражвиле вытерла руки о передник, двумя пальцами осторожно коснулась краешка отреза.
— Платье сошьешь.
— Горе ты мое! И зачем так тратиться! Мне, старухе, всего хватает, успела бы сносить то, что уже пошито. Ну, ей-богу, боюсь даже брать. Лучше себе придержи, детонька, мне и не к лицу такая красотища...
Чмокнув Кристину в щеку, приложила к себе отрез, повернулась на одной ноге, бросилась к зеркалу, вгляделась.
— Красота. Ну и красотища...— Гражвиле умиленно поджала губы, покивала и, отвернувшись, разложила на кровати отрез, аккуратно скатала.— Вот спасибо так спасибо, детонька. Если бы не ты... Дочка ты для меня, родная дочка. Знаешь, я иногда думаю: нету у меня детей, не дождалась, в старости не у кого голову приклонить. Но у меня же есть ты, Криста! Видишь, какая я дуреха иногда бываю, стыд и срам. А как твоя доченька-то, Индре? Такую девочку вырастила, на всю жизнь радость. Хорошо тебе, ты не одна.
Мне хорошо, тетя,— не произнесла, потому что горло свела судорога. Мне ужасно хорошо — даже зубы стиснула.
— Почему не привезла дочку-то? Так давно не видела, ужас как соскучилась.
Кристина подняла с пола сумку, тяжело шагнула к белой двери.
На низком столике у кровати светил ночник, и абажур цвета мха притенял пространство, продолговатую комнату, в углу которой высилась глазурованная кафельная печка. Кристина трогает ее кончиками пальцев, потом прикладывает к ней ладони, прислоняется горящим лбом — прохлада, исходящая от глины, струится по ее телу, течет по жилам, леденя кровь,
заставляя сердце биться все чаще, все сильнее, как тогда... тогда...
— Попрощайся с бабушкой.
Индре напряглась, сжала кулачки, втянула голову в узенькие плечики и застыла так без движения, точно в столбняке.
— Погладь бабушке руку.
Лицо девочки еще больше побледнело.
Кристина наклонилась к лежащей в гробу матери, коснулась ее рук, сложенных на груди, потрогала высокий лоб. Ее зазнобило. В трепетном свете свечей лицо матери поблескивало, словно подернутое ледком. Как глазурованный кафель, подумала. И обеими руками взяла дочурку за плечи, привлекла к себе.
— Посмотри в последний раз...
— Мама!
— Никогда больше...
— Мне зябко,— пожаловалась Индре, будто и ей передалось то ощущение, которое испытала Кристина, когда прикоснулась к телу матери.
Когда они вернулись с кладбища, Индре ни на шаг не отходила от Кристины. Ночью обе легли в одну кровать (в ту же самую кровать у стены), Индре прижималась к матери, тряслась.
— Мне зябко,— снова пожаловалась она.
Кристина подтолкнула одеяло, обняла дочурку.
— Согреешься.
— Я никогда не согреюсь,— проговорила Индре. Ей было уже двенадцать, надо же сказать такую нелепость.
— Закрой глаза и спи,— вспылила Кристина.
— А если я засну и не проснусь? Никогда, никогда не проснусь...
— Какая чушь.
— Мне так кажется, мама.
— Успокойся и спи...
— А если человек... умерший человек, вдруг возьмет и воскреснет? Через год, десять или через сто лет. Он подумает, что спал, правда? Что заснул недавно.
Кристина стиснула дочкину руку и спросила себя: могут ли остановиться годы, десятилетия? Может ли человек увязнуть во времени, которое течет, как кровь? Но кровь спекается. А дни, годы?
— Он проснулся бы такой же, ничуть не изменившись. Ты слышишь, мама?
— Но вокруг него все было бы другим, дочка.
— Другим.
— Он не нашел бы никого из тех, кого знал, с кем дружил, ради кого жил.
— Как страшно, мама.
— Страшно.
Индре лежала, уткнувшись лбом в грудь Кристине, изредка вздрагивала, ее тельце напрягалось как струна, потом обмякало, расслаблялось. И снова напрягалось: Кристина не спала. Смерть матери и совсем не детские мысли дочурки так придавили ее, что она, не удержавшись, заплакала — тихо, без стона, без всхлипов, боясь потревожить дочку. Пускай заснет, бедненькая, пускай успокоится. И когда уже была уверена, что Индре спит, вдруг услышала:
— Но и жить страшно, когда заснешь...
Она не договорила, вздохнула, как старуха, и Кристина снова кончиками пальцев, всем телом ощутила глянцевитый холод трупа.
Вздрогнув от озноба, Кристина отходит от печки. Комната еще не выстыла, солнце в конце августа не скупилось на лучи и лишь желтеющая листва, тяжелое бремя садов показывали, что близится осень. Впущу свежего воздуха, подумала Кристина, но не подошла к окну, не открыла — стояла посреди комнаты в полумраке, прислушиваясь к звукам позднего вечера. По улице с ревом пронесся мотоцикл, пьяные мужчины, стараясь перекричать друг друга, пытались подхватить услышанную по транзистору песню, однако забыли слова и орали как кто умел. Когда галдеж удалился, за стеной загромыхала чем-то тетя Гражвиле. Укладывается. Наверное, тетя недовольна — за столом Кристина мало говорила, ничего не рассказала, даже ела немного, будто чужими зубами откусила чего-то, чаю отхлебнула, и спасибо. Но что Кристина могла ей сказать? Почему приехала? Отдохнуть приехала, в отпуск, говорит она себе. Но почему говорит так нетвердо, неуверенно? Отдохнуть, произносит по складам, отвлечься... от- дохнуть...
Такого еще не бывало! — спохватилась Кристина. Если бы не звонок подруги, наверное, она бы вообще не вспомнила об отпуске. «Вот отпуск и тю-тю! — защебетала Марта Подерене, и Кристина обрадовалась, услышав ее голос. Марта была давнишней подругой, по правде говоря, не такой, которой можно доверить любую тайну, но Марта всегда была готова дать совет, помочь.— Дни просто чудо, вода в море теплая, как чай, хорошо еще, что волны освежают, делают массаж. Ах, Криста, какое нынче лето! Только уже нету его, опять вкалывай. Кстати, а ты-то как, золотце? Что, еще не брала? И не знаешь, где будешь отдыхать? Даже путевки нету? Криста, Криста, ну как же это ты?.. Чем тебе помочь? Я же ничего не могу... как бы ни хотела...» И впрямь, где Кристина была раньше? Весной, когда начальник отдела составлял график отпусков, она сказала: «Не знаю... я еще ничего толком не знаю, обо мне не заботьтесь». Каждый день шла на работу, не замечая лета: казалось, это не ей улыбались разноцветные улицы, казалось, это не ее звали к себе зеленые холмы за городом. Марта Подерене, еще раз вспомнив морское солнце и весело проведенные вечера, пригласила Кристину на свой день рождения («Все-таки не просто очередной день рождения, страшновато признаться, однако скрывать не стану, как бы ни хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Вкусно запахло шипящим на сковороде сливочным маслом, задребезжала крышка чайника.
— Криста, детонька!..
Кристина развернула цветастый материал.
— Это тебе, тетя.
— Мне?— Гражвиле вытерла руки о передник, двумя пальцами осторожно коснулась краешка отреза.
— Платье сошьешь.
— Горе ты мое! И зачем так тратиться! Мне, старухе, всего хватает, успела бы сносить то, что уже пошито. Ну, ей-богу, боюсь даже брать. Лучше себе придержи, детонька, мне и не к лицу такая красотища...
Чмокнув Кристину в щеку, приложила к себе отрез, повернулась на одной ноге, бросилась к зеркалу, вгляделась.
— Красота. Ну и красотища...— Гражвиле умиленно поджала губы, покивала и, отвернувшись, разложила на кровати отрез, аккуратно скатала.— Вот спасибо так спасибо, детонька. Если бы не ты... Дочка ты для меня, родная дочка. Знаешь, я иногда думаю: нету у меня детей, не дождалась, в старости не у кого голову приклонить. Но у меня же есть ты, Криста! Видишь, какая я дуреха иногда бываю, стыд и срам. А как твоя доченька-то, Индре? Такую девочку вырастила, на всю жизнь радость. Хорошо тебе, ты не одна.
Мне хорошо, тетя,— не произнесла, потому что горло свела судорога. Мне ужасно хорошо — даже зубы стиснула.
— Почему не привезла дочку-то? Так давно не видела, ужас как соскучилась.
Кристина подняла с пола сумку, тяжело шагнула к белой двери.
На низком столике у кровати светил ночник, и абажур цвета мха притенял пространство, продолговатую комнату, в углу которой высилась глазурованная кафельная печка. Кристина трогает ее кончиками пальцев, потом прикладывает к ней ладони, прислоняется горящим лбом — прохлада, исходящая от глины, струится по ее телу, течет по жилам, леденя кровь,
заставляя сердце биться все чаще, все сильнее, как тогда... тогда...
— Попрощайся с бабушкой.
Индре напряглась, сжала кулачки, втянула голову в узенькие плечики и застыла так без движения, точно в столбняке.
— Погладь бабушке руку.
Лицо девочки еще больше побледнело.
Кристина наклонилась к лежащей в гробу матери, коснулась ее рук, сложенных на груди, потрогала высокий лоб. Ее зазнобило. В трепетном свете свечей лицо матери поблескивало, словно подернутое ледком. Как глазурованный кафель, подумала. И обеими руками взяла дочурку за плечи, привлекла к себе.
— Посмотри в последний раз...
— Мама!
— Никогда больше...
— Мне зябко,— пожаловалась Индре, будто и ей передалось то ощущение, которое испытала Кристина, когда прикоснулась к телу матери.
Когда они вернулись с кладбища, Индре ни на шаг не отходила от Кристины. Ночью обе легли в одну кровать (в ту же самую кровать у стены), Индре прижималась к матери, тряслась.
— Мне зябко,— снова пожаловалась она.
Кристина подтолкнула одеяло, обняла дочурку.
— Согреешься.
— Я никогда не согреюсь,— проговорила Индре. Ей было уже двенадцать, надо же сказать такую нелепость.
— Закрой глаза и спи,— вспылила Кристина.
— А если я засну и не проснусь? Никогда, никогда не проснусь...
— Какая чушь.
— Мне так кажется, мама.
— Успокойся и спи...
— А если человек... умерший человек, вдруг возьмет и воскреснет? Через год, десять или через сто лет. Он подумает, что спал, правда? Что заснул недавно.
Кристина стиснула дочкину руку и спросила себя: могут ли остановиться годы, десятилетия? Может ли человек увязнуть во времени, которое течет, как кровь? Но кровь спекается. А дни, годы?
— Он проснулся бы такой же, ничуть не изменившись. Ты слышишь, мама?
— Но вокруг него все было бы другим, дочка.
— Другим.
— Он не нашел бы никого из тех, кого знал, с кем дружил, ради кого жил.
— Как страшно, мама.
— Страшно.
Индре лежала, уткнувшись лбом в грудь Кристине, изредка вздрагивала, ее тельце напрягалось как струна, потом обмякало, расслаблялось. И снова напрягалось: Кристина не спала. Смерть матери и совсем не детские мысли дочурки так придавили ее, что она, не удержавшись, заплакала — тихо, без стона, без всхлипов, боясь потревожить дочку. Пускай заснет, бедненькая, пускай успокоится. И когда уже была уверена, что Индре спит, вдруг услышала:
— Но и жить страшно, когда заснешь...
Она не договорила, вздохнула, как старуха, и Кристина снова кончиками пальцев, всем телом ощутила глянцевитый холод трупа.
Вздрогнув от озноба, Кристина отходит от печки. Комната еще не выстыла, солнце в конце августа не скупилось на лучи и лишь желтеющая листва, тяжелое бремя садов показывали, что близится осень. Впущу свежего воздуха, подумала Кристина, но не подошла к окну, не открыла — стояла посреди комнаты в полумраке, прислушиваясь к звукам позднего вечера. По улице с ревом пронесся мотоцикл, пьяные мужчины, стараясь перекричать друг друга, пытались подхватить услышанную по транзистору песню, однако забыли слова и орали как кто умел. Когда галдеж удалился, за стеной загромыхала чем-то тетя Гражвиле. Укладывается. Наверное, тетя недовольна — за столом Кристина мало говорила, ничего не рассказала, даже ела немного, будто чужими зубами откусила чего-то, чаю отхлебнула, и спасибо. Но что Кристина могла ей сказать? Почему приехала? Отдохнуть приехала, в отпуск, говорит она себе. Но почему говорит так нетвердо, неуверенно? Отдохнуть, произносит по складам, отвлечься... от- дохнуть...
Такого еще не бывало! — спохватилась Кристина. Если бы не звонок подруги, наверное, она бы вообще не вспомнила об отпуске. «Вот отпуск и тю-тю! — защебетала Марта Подерене, и Кристина обрадовалась, услышав ее голос. Марта была давнишней подругой, по правде говоря, не такой, которой можно доверить любую тайну, но Марта всегда была готова дать совет, помочь.— Дни просто чудо, вода в море теплая, как чай, хорошо еще, что волны освежают, делают массаж. Ах, Криста, какое нынче лето! Только уже нету его, опять вкалывай. Кстати, а ты-то как, золотце? Что, еще не брала? И не знаешь, где будешь отдыхать? Даже путевки нету? Криста, Криста, ну как же это ты?.. Чем тебе помочь? Я же ничего не могу... как бы ни хотела...» И впрямь, где Кристина была раньше? Весной, когда начальник отдела составлял график отпусков, она сказала: «Не знаю... я еще ничего толком не знаю, обо мне не заботьтесь». Каждый день шла на работу, не замечая лета: казалось, это не ей улыбались разноцветные улицы, казалось, это не ее звали к себе зеленые холмы за городом. Марта Подерене, еще раз вспомнив морское солнце и весело проведенные вечера, пригласила Кристину на свой день рождения («Все-таки не просто очередной день рождения, страшновато признаться, однако скрывать не стану, как бы ни хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67