— Что все?
— Этого парня проверить, и вообще.
— И где же ты собираешься проверять? — допытывался отец.
— Пока не знаю. Надо думать. Конечно, не в институте.
— Зачем же вас учили десять лет? Ничему не научили? Если так, иди дальше, в институт иди, раз не ясно тебе.
— Одной теории мне недостаточно...
Дед притих, навострил ухо, Катерина и баба Оля потихоньку стали терять интерес к разговору, стали перешептываться, пропускать отдельные места.
— Это какой же теории? — вполне серьезно забеспокоился Борис Михайлович.
-- Теории, основанной на насилии.
— Вот так ты и с учителем спорил? На обществоведении?
— Так.
— И за это он ставил пятерки?
— За это.
— И до сих пор стоишь, значит, на своем?
— В каком-то смысле.
— Вот видишь, отец,— обратился Борис Михайлович к деду,— со мной-то тебе легко было, ты вот с ними попробуй поговори.
— Ну, ну, копай, внучек, копай,— не терпелось деду,— давай дальше, дальше.
Однако заговорил снова отец, Борис Михайлович.
— Значит,— сказал он,— тебе насилие не подходит? Значит, ты согласен жить под царем, под татарами, под фа шистами? Без силы их ведь не сгонишь с места?
— Ты говоришь о случаях частных, а я говорю о принципе. Насилие рождает только насилие. Откуда все началось, непросто вывести. Ты из середины берешь.
— Лельки тут нет, она бы тебе сказала, ты меня тут запутаешь. Только в одном меня не запутаешь: на земном шаре нету другой дороги для людей, кроме нашей дороги, ты плохо газеты читаешь, а то бы и сам понял, что это так... «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...» — так говорится в нашем «Интернационале». Мы насилье разрушим. А ты говоришь, мы стоим на насилье. Нет, тут Лелька нужна, она бы тебе доказала. Вот интересно, Витек! Почему, раз ты такой ученый, почему Лелька, сестренка твоя, вписывается, а ты не вписываешься?
— Куда?
— Как куда? В нашу систему жизни.
— Это вопрос сложный. Просто у Лельки ума не хватает.
— А у тeбя хватает.
— У меня тоже не хватает, но не так, а по-другому.
— Нет, она дочь рабочего и внучка крестьянина. Да ведь и ты тоже!
— А ты, папа, отец интеллигента, и тебе тоже не мешает побольше думать и хоть немножко читать, кроме своих газет.
— Ладно, надумал проверять нас, проверяй, мы этого не боимся. Только береги голову, не сломай.
Катерина отвлеклась от перешептывания с бабой Олей.
— Ну что вы на самом деле,— притворно возмутилась она,— завели волынку? Витек, что ты связался с отцом, он же неученый у нас, не запутывай его, ради бога.
— Нет, нет, внучек, копай, копай! Там копаешь, ты у меня до воды обязательно дойдешь. Может, мы не дошли, а ты дойдешь обязательно,— дед заговорил.— Вот я тебе отвечу, зачем я ногу на войне оставил, я же тебе не ответил еще. Сам пошел, по своей охоте, и вот отец твой по своей охоте, хотя и призывались, конечно. А не пустил б, все одно пошел. Почему? А потому что под фашистом не хотел жить.
— Ваша правда, дедушка, легче была,— сказал Витек.— Наша трудная. Ты кто: красный или белый? Красный. Значит, ложись за пулемет, стреляй по белым. Пришел немец. Не хочешь под немцем, ложись, стреляй.
Думали, когда садились за стол, не рано ли, до Нового года вон сколько времени, ждать до двенадцати долго. А тут глянули, за спором-разговором, а уж и двенадцатый подобрался, ударит сейчас.
— А ну-ка, отец, открывай шампанское!
Заскрипела старая пружина, и ударил первый удар двенадцатого часа, последнего часа старого года, земля поворачивалась к новому.
— Ну?! — подняла тонкий стакан с шампанским Катерина.— Ну?!
Глаза ее сияли от счастья. Витеньке было хорошо в деревне. Мысль о возвращении в Москву, когда она приходила в голову, в первые дни казалась даже страшной. И вот прошли новогодние праздники, родители собрались домой, и Витенька подумал, что они уедут, а он останется, им надо, а ему еще рано, и было приятно, что еще рано, что не надо ему ехать в Москву. Он пошел провожать родителей до автобусной остановки, до шоссейной дороги. Уже вечерело, снега справа и слева от проселка до самого леса лежали густо-синие. Солнце еще пряталось где-то за лесными кряжами, но где именно, нельзя было понять в точности, потому что понизу стлались плотные неподвижные тучи. Морозило хорошо, снег под ногами скрипел сильно и приятно. Мать отставала то и дело, тяжело было ей идти, да и отец пыхтел в теплом своем пальто с барашковым воротником, Витеньке это пальто казалось непомерно тяжелым, он нес сумки и все время останавливался, поджидая родителей, какое-то время шел в ногу, вместе с ними. Разговаривали? Да. Почти всю дорогу разговаривали, но ничего интересного в их разговоре не было, так, всякая мелочь, необязательные слова. Правда, в одном месте, когда Витек подождал родителей и они поравнялись с ним, Борис Михайлович то ли вспомнил разговор за новогодним столом, то ли вообще хотел закрепить отношения, возникшие тогда, за тем столом, словом, ни с того как бы и ни с сего спросил Витеньку:
— Вот скажи ты мне, Витек, ты постой немного, дай мать отдохнет пока, вот скажи мне. Встаешь ты утром, ну, хоть завтра утром, а я назначаю тебя президентом, а если хочешь, королем, премьером, кем хочешь, вот назначаю, скажи мне: что ты начнешь делать? Что сделаешь, ну то, чего тебе не хватает сейчас или с чем ты не хочешь считаться, что неправильно, по-твоему, и так далее. Давай, полная
тебе власть! Давай! Вот о чем я забыл у тебя спроси и,. Витек улыбнулся.
— Если бы я знал,— сказал Витек.
— Значит, не знаешь?
— Не знаю.
— Тогда давай вписывайся. Учись хорошо, в институт поступай, отца-мать слушайся и так далее.
— Ладно, папа, ты не волнуйся, я буду все делать, что надо и как положено, даже лучше, ты не беспокойся.
Катерина слушала и улыбалась.
— А что, Витек, если бы ты действительно стал у нас первым руководителем в государстве? А?
— Я бы,— сказал Витек,— вернул бы отцу пыжиковую шапку, чтобы он вернул ее Лельке, чтобы она вернула ее туда? где взяла, а к тебе, мама, послал бы ревизию, непьющую.
Борис Михайлович хмыкнул, а Катерина посумрачнела.
— Нет,— сказала она,— не будешь ты, сынок, хорошим сыном. Ладно, пошли.
Борис Михайлович, перед тем как тронуться с места, сказал невесело:
— Значит, ты нас с матерью и Лельку в том числе считаешь жуликами.
— Ничего я не считаю. Вы как все.
— Хорошо, что не хуже всех,— сказала Катерина. И они пошли, растянувшись в цепочку.
И когда подошел автобус, и когда сели мать с отцом, и когда автобус, фырча и набирая обороты, отошел, Витеньке было хорошо, что он остался, а они уехали. Но когда автобус скрылся за выпуклостью шоссе, а Витек повернулся в сторону проселочной дороги, в сторону деревни, чтобы идти назад, вдруг показалось бессмысленным и невыносимым идти через этот взгорок, возвращаться к дедушке и бабушке, в сиротливую эту деревню, зажатую зимними лесами, засыпанную снегом, отгороженную от всего мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76