Он переживал в эту минуту что-то сложное и чуть-чуть пугающее.
- А эта? — спросил он наконец, осмелев немного.
— Эта хорошая.— Дед подвинул здоровую ногу, вытянул ее так, что за коротким носком показалось тело в рыжих
волосках.
— А эта? — показал Витек пальчиком снова на деревяшку.
— Этой нету, на войне осталась.
— На войне?
— Да, на войне.
Витек не знал, что это такое, но хотелось запомнить и понять, он снова спросил, на этот раз почти радостно:
— На войне?
— На войне,— ответил дед.
- Там? — спросил Витек, показывая пальчиком в сторону.
Дед задумался — как бы получше объяснить? — но ответил утвердительно:
— Там, Витенька, на войне.
Их позвали обедать, они, взявшись за руки, отправились в дом.
Перед тем как сесть за стол, Витек все приставал к отцу, к матери и к бабушке.
— Ты видал, папа? Ты видала, мама? А ты, бабушка, видала?
— Что, Витенька? Что такое?
нались занятия — осталась с Евдокией Яковлевной в Москве, Деда своего, Михаила Борисовича, Витек уже знал, встречался с ним, знаком был и со своей деревенской бабкой, бабой Олей, но самой деревни, где жили старики, и вообще никакой деревни никогда не видел. Все тут было внове. И маленькие домики, как будто ненастоящие, и красная церковь за луговинкой, на бугре, с ее небесно-синими луковками куполов и золотыми крестами, и огромная лужа перед дедовым плетнем, и канава с мостиком — вода текла вдоль садовой изгороди, и особенно гуси, несметное белое стадо. Расплющенные розовые клювы, красные круглые глаза, покачивающиеся головы на длинных шеях. Больше всего, конечно, они ошеломили Витька, потому что сильно кричали, хлопали огромными крыльями, гоготали, шипели, вытягивали шеи. Эта гогочущая крикливая толпа взбучивала красными лапами чуть ли не всю лужу, разносила мокрые следы по берегу, усеянному белыми перышками. А главное, они были на уровне Витенькиного роста и все — от красных глаз и красного клюва до красных лап — без всяких с Витенькиной стороны усилий входили в его поле зрения. Другое же — церковь, например, зеленый бугор, темная стена леса за деревней, высокие ветлы или церковные березы — не сразу схватывалось глазом, надо было прилаживаться, задирать голову, вглядываться.
— Видишь? — говорил отец.— Видишь лес? А вон церква, видишь?
Но Витек резко опускался на корточки, срывал какую-нибудь былинку, или поднимал гусиное перышко, или схватывал ползущую божью коровку и говорил в тон отцу:
— А вот, видишь?
Он явно уклонялся, отвлекая внимание отца от всего этого малопонятного и слишком непомерного для него мира. Даже от гусей пытался отвлечь свое внимание, хотя все время держал их в голове, слышал их несмолкающий гвалт.
И было ему хорошо. Одного только не понимал Витек: зачем летают над этой дедушкиной деревней такие страшные самолеты? Они ему сразу не понравились. Он боялся их. Когда они поднимались с аэродрома, который был недалеко, за лесом, и проползали по небу над Витенькой с каким-то непонятным, разрушительным громом, он приседал, втягивал голову в плечи, закрывал руками уши. Бывало, Борис или Катерина еще ничего не слышат, а Витенька уже садится и закрывает руками уши.
— Ты чего, Витек?
— У дедушки нога не такая, деревянная.
Бабушка рассмеялась, а Борис и Катерина сказали, что они, конечно, видели эту ногу.
— На войне?
— На войне, Витенька.
— А вот топорик, да?
— Хороший топорик. Кто это сделал?
— Дедушка. Я не буду бить топориком.
— Кого бить?
— Дедушкину ногу не буду бить.
— Зачем же ее бить?
— Я, дедушка, не буду бить.
После обеда пошли на речку, на Незнайку. Витек выскочил за калитку первым и радостно бросился к белому стаду, но тут же с криком отпрянул назад. Страшный гусь, шипя и вытягивая шею, угрожающе стал наступать на Витька и уже хотел было проглотить его, но Витек так заорал, что гусь обратно втянул свою голову и нехотя отступил, да и Катерина подоспела, схватила Витька за руку и окончательно спасла его. Витек долго потом оглядывался, когда перешли мостик, долго вздыхал от горькой обиды: почему этот гусь хотел его проглотить, почему так шипел расщепленным клювом с черными ноздрями? Витек же ничего не хотел сделать плохого. В конце концов он утешился тем, что шел с мамой и папой, держась за их руки, на речку. На какую же это речку? Может, она тоже будет шипеть, как гусь? Дедушка не захотел идти, зато он идет с папой и мамой и никого не боится, а папа говорит, что гусь этот глупый, что он просто ничего не понял, думал, что Витек плохой, но он же хороший мальчик, а глупый гусь этого не знает.
— Не знает, папа?
— Конечно, не знает. Когда он узнает, драться не будет.
— Не будет?
— Нет, не будет.
Витек остановил родителей и, вскинув личико, сказал:
— Он не будет драться, мама.
Катерина подхватила Витька на руки, а тот сразу развернулся к отцу.
— Ты, папа, никогда, никогда не пойдешь на работу? Борис покачал головой:
— Пока никогда.
— Пока никогда, никогда? — Витек потянулся к отцу, и Борис принял его и посадил к себе на шею.
Высоко-высоко над землей покачивался Витек верхом на папиной шее, смотрел перед собой на дорогу, на еще зеленые деревья, на крыши амбаров, на темную стену леса и голу бое небо над лесом. Ему было ни капельки не страшно. Даже самолет пролетел — и не страшно.
Потом они свернули с дороги, прошли лугом и оказались на травянистом берегу маленькой речушки с желтыми кувшинками в тихих заводях, с ряской и водяными растениями и с чистым журчащим стреженьком посередине. Они выбрали место перед круглым омутом, где плескались деревенские ребята, и присели на жесткую травку, плотно оплетавшую береговую землю.
— Вот и речка наша, Незнайка.
— Вода, папа?
— Водяная речка. Видишь, ребята купаются в речке? идишь, она бежит? — Борис показал на бурный, сплетающийся текучими жгутами стрежень, который начинался сразу осле омута, в суженном руслице.— Если вода бежит, значит, то речка.
— Куда бежит, папа?
— Далеко, в другую речку.
— И другая бежит?
— Другая бежит в море.
— Не надо ребенку голову забивать,— вмешалась Катерина, по Витек строго взглянул на нее и поднял руку. Потом снова к отцу:
— А море там, папа?
— Во-он там, далеко.
Витьку было приятно, что он все понимает, решительно все, и обо всем может разговаривать.
— А ты, мама, не знаешь, где море?
— Куда уж мне знать.
— Я тебе покажу. Та-ам, далеко.
Борис снял рубашку, пощурился на солнце, сбросил туфли, брюки.
— Ну что, Катерина, купеческая дочь? Раздевайся!
— Мама, ты не боишься в речке купаться? Катерина с улыбкой смотрела на плотного, мускулистого
Бориса, даже немножко поиграла бровью, очень довольная своим мужем.
— Витек, смотри, какой папка у нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
- А эта? — спросил он наконец, осмелев немного.
— Эта хорошая.— Дед подвинул здоровую ногу, вытянул ее так, что за коротким носком показалось тело в рыжих
волосках.
— А эта? — показал Витек пальчиком снова на деревяшку.
— Этой нету, на войне осталась.
— На войне?
— Да, на войне.
Витек не знал, что это такое, но хотелось запомнить и понять, он снова спросил, на этот раз почти радостно:
— На войне?
— На войне,— ответил дед.
- Там? — спросил Витек, показывая пальчиком в сторону.
Дед задумался — как бы получше объяснить? — но ответил утвердительно:
— Там, Витенька, на войне.
Их позвали обедать, они, взявшись за руки, отправились в дом.
Перед тем как сесть за стол, Витек все приставал к отцу, к матери и к бабушке.
— Ты видал, папа? Ты видала, мама? А ты, бабушка, видала?
— Что, Витенька? Что такое?
нались занятия — осталась с Евдокией Яковлевной в Москве, Деда своего, Михаила Борисовича, Витек уже знал, встречался с ним, знаком был и со своей деревенской бабкой, бабой Олей, но самой деревни, где жили старики, и вообще никакой деревни никогда не видел. Все тут было внове. И маленькие домики, как будто ненастоящие, и красная церковь за луговинкой, на бугре, с ее небесно-синими луковками куполов и золотыми крестами, и огромная лужа перед дедовым плетнем, и канава с мостиком — вода текла вдоль садовой изгороди, и особенно гуси, несметное белое стадо. Расплющенные розовые клювы, красные круглые глаза, покачивающиеся головы на длинных шеях. Больше всего, конечно, они ошеломили Витька, потому что сильно кричали, хлопали огромными крыльями, гоготали, шипели, вытягивали шеи. Эта гогочущая крикливая толпа взбучивала красными лапами чуть ли не всю лужу, разносила мокрые следы по берегу, усеянному белыми перышками. А главное, они были на уровне Витенькиного роста и все — от красных глаз и красного клюва до красных лап — без всяких с Витенькиной стороны усилий входили в его поле зрения. Другое же — церковь, например, зеленый бугор, темная стена леса за деревней, высокие ветлы или церковные березы — не сразу схватывалось глазом, надо было прилаживаться, задирать голову, вглядываться.
— Видишь? — говорил отец.— Видишь лес? А вон церква, видишь?
Но Витек резко опускался на корточки, срывал какую-нибудь былинку, или поднимал гусиное перышко, или схватывал ползущую божью коровку и говорил в тон отцу:
— А вот, видишь?
Он явно уклонялся, отвлекая внимание отца от всего этого малопонятного и слишком непомерного для него мира. Даже от гусей пытался отвлечь свое внимание, хотя все время держал их в голове, слышал их несмолкающий гвалт.
И было ему хорошо. Одного только не понимал Витек: зачем летают над этой дедушкиной деревней такие страшные самолеты? Они ему сразу не понравились. Он боялся их. Когда они поднимались с аэродрома, который был недалеко, за лесом, и проползали по небу над Витенькой с каким-то непонятным, разрушительным громом, он приседал, втягивал голову в плечи, закрывал руками уши. Бывало, Борис или Катерина еще ничего не слышат, а Витенька уже садится и закрывает руками уши.
— Ты чего, Витек?
— У дедушки нога не такая, деревянная.
Бабушка рассмеялась, а Борис и Катерина сказали, что они, конечно, видели эту ногу.
— На войне?
— На войне, Витенька.
— А вот топорик, да?
— Хороший топорик. Кто это сделал?
— Дедушка. Я не буду бить топориком.
— Кого бить?
— Дедушкину ногу не буду бить.
— Зачем же ее бить?
— Я, дедушка, не буду бить.
После обеда пошли на речку, на Незнайку. Витек выскочил за калитку первым и радостно бросился к белому стаду, но тут же с криком отпрянул назад. Страшный гусь, шипя и вытягивая шею, угрожающе стал наступать на Витька и уже хотел было проглотить его, но Витек так заорал, что гусь обратно втянул свою голову и нехотя отступил, да и Катерина подоспела, схватила Витька за руку и окончательно спасла его. Витек долго потом оглядывался, когда перешли мостик, долго вздыхал от горькой обиды: почему этот гусь хотел его проглотить, почему так шипел расщепленным клювом с черными ноздрями? Витек же ничего не хотел сделать плохого. В конце концов он утешился тем, что шел с мамой и папой, держась за их руки, на речку. На какую же это речку? Может, она тоже будет шипеть, как гусь? Дедушка не захотел идти, зато он идет с папой и мамой и никого не боится, а папа говорит, что гусь этот глупый, что он просто ничего не понял, думал, что Витек плохой, но он же хороший мальчик, а глупый гусь этого не знает.
— Не знает, папа?
— Конечно, не знает. Когда он узнает, драться не будет.
— Не будет?
— Нет, не будет.
Витек остановил родителей и, вскинув личико, сказал:
— Он не будет драться, мама.
Катерина подхватила Витька на руки, а тот сразу развернулся к отцу.
— Ты, папа, никогда, никогда не пойдешь на работу? Борис покачал головой:
— Пока никогда.
— Пока никогда, никогда? — Витек потянулся к отцу, и Борис принял его и посадил к себе на шею.
Высоко-высоко над землей покачивался Витек верхом на папиной шее, смотрел перед собой на дорогу, на еще зеленые деревья, на крыши амбаров, на темную стену леса и голу бое небо над лесом. Ему было ни капельки не страшно. Даже самолет пролетел — и не страшно.
Потом они свернули с дороги, прошли лугом и оказались на травянистом берегу маленькой речушки с желтыми кувшинками в тихих заводях, с ряской и водяными растениями и с чистым журчащим стреженьком посередине. Они выбрали место перед круглым омутом, где плескались деревенские ребята, и присели на жесткую травку, плотно оплетавшую береговую землю.
— Вот и речка наша, Незнайка.
— Вода, папа?
— Водяная речка. Видишь, ребята купаются в речке? идишь, она бежит? — Борис показал на бурный, сплетающийся текучими жгутами стрежень, который начинался сразу осле омута, в суженном руслице.— Если вода бежит, значит, то речка.
— Куда бежит, папа?
— Далеко, в другую речку.
— И другая бежит?
— Другая бежит в море.
— Не надо ребенку голову забивать,— вмешалась Катерина, по Витек строго взглянул на нее и поднял руку. Потом снова к отцу:
— А море там, папа?
— Во-он там, далеко.
Витьку было приятно, что он все понимает, решительно все, и обо всем может разговаривать.
— А ты, мама, не знаешь, где море?
— Куда уж мне знать.
— Я тебе покажу. Та-ам, далеко.
Борис снял рубашку, пощурился на солнце, сбросил туфли, брюки.
— Ну что, Катерина, купеческая дочь? Раздевайся!
— Мама, ты не боишься в речке купаться? Катерина с улыбкой смотрела на плотного, мускулистого
Бориса, даже немножко поиграла бровью, очень довольная своим мужем.
— Витек, смотри, какой папка у нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76