Нет, не стала учиться. Борис даже и не просил дочку, раз уж нету от бога, значит, и нечего, пускай вот уж Витек подрастет. Вообще-то Борис не хотел, чтобы на пианино разные «собачьи вальсы» разыгрывались, природой было дано ему другое понятие. Лично он считал, что музыка — это тайна, что пианино и гитара — вещи совсем не одинаковые, пианино — тайна, гитара — так себе, развлечение, хотя он любил гитару, любил играть, любил слушать. Катя все просила сперва, чтобы Борис подобрал что-нибудь — «Синий платочек» или «Соколовский хор у Яра». «Ты что, помешалась? Как можно говорить это?» Почему нельзя говорить, он не объяснял и не мог объяснить. Когда случалось, что один дома оставался, подсаживался к инструменту, открывал крышку. Любовался клавишами, черным лаком, золотыми буквами «Лира», самим словом этим, «лира», любовался и как будто чуда ждал: вот положит сейчас пальцы на клавиши — но, увы! Он выбирал какой-нибудь белый клавиш, белый удобней, нажимал на него и слушал. Слушал, пока не кончался звук. Потом нажимал на два клавиша, а то даже на четыре, так, чтобы созвучно было, и слушал себя, слушал. Между прочим, мог сидеть так, брать созвучия и слушать часами, пока не приходила Катерина с Витенькой или Лелька. Но чтобы подбирать — боже упаси.
Катерина тоже любила в своей квартире это пианино за его вид, за его черный лакированный блеск, оно выделялось из всей мебели, дорогая вещь.Приходила Наталья, Катина подруга, мать Вовки, садилась играть. Хорошо. Борис не показывал, что наслаждался Натальиной игрой. Когда слушал по телевизору, получалось хуже, Наталья больше нравилась, сильно мешало только то, что ногти у нее неприятно стучали по клавишам. Руки тоже у нее немножко легкомысленно летали над клавишами, у тех пианистов руки посерьезней, а так-то Наталью слушать лучше, чем телевизионную игру. Наталья говорит, что инструмента нет, вот и ногти отпустила. Да ты их обрежь, у нас будешь играть. Нет, поздно теперь. Муж у нее был непутевый, то уходил от нее, то приходил, и Наталье с Вовкой не до пианино было. Пианино было давно, в прошлом.
Один раз как-то поиграла Наталья, а потом пошла на кухню чай пить. Было воскресенье, красного вина взяли, сидели на кухне, а пианино закрыли на ключик. Витек с Вовкой играли в комнате. Переиграли все игры и захотели открыть пианино, но оно не открывалось. Тогда Витек принес
из прихожей железные распрямители для обуви, вынул их из отцовских туфель. Взяли они эти распрямители и стали рубить по черной крышке. Распрямители пружинили, ими очень удобно было бить по полированной поверхности. Струны потихоньку отзывались из пианининой утробы. А на кухне было весело, никто ничего не слышал, смеялись, анекдоты рассказывали, красное вино пили, но в конце концов услышали, как-то все разом услышали и притихли. Катерина догадалась, кинулась в комнату, а они рубят, один с одной стороны, другой — с другой, по всей крышке, чтобы ровненько было, чтобы нигде не оставалось гладкого места. Катерина обмерла, но ребятишки не остановились, а принялись пуще нахлестывать, хотели понравиться. Тогда она сгребла Витеньку и уж надавала так, как не приходилось ему ни разу быть битым, и он взревел тоже нестерпимо. Борис, Наталья выскочили на крик, но Катерина уже сама ревела белугой, лежала на кровати, уткнувшись в подушку, и ревела в голос. Никто не мог понять, как ей было жалко, душа на части рвалась, а Борис, увидев ребячью работу, сначала подумал о высоком качестве пианино — до дерева ведь не достали рубцы, только белая грунтовка с трудом выкрошилась, а до дерева не дошло, и отлакировано на совесть,— погладил рукой порубцам, крошку смахнул. Да, сделано-то на совесть, иодумал, а уж вторая мысль была о том, что музыка вообще-то не пострадала, а это главное. «Ладно, Катерина, перестань, подумаешь, дело какое, поправлю, перестань и ты хныкать, сам виноват». Наталья быстренько оделась, закутала Вовку (который впоследствии застрелился из охотничьего ружья) и ушла, наскоро и неловко распрощавшись, чувствуя себя виноватой. Катерина действительно считала виноватой Наталью, ее Вовку, потому что Витек сам не смог бы додуматься, обиделась на подругу, так что потом даже совсем почти расстроились их отношения, видеться стали редко. Посеченное пианино и сейчас стоит в Витенькиной комнате, после пятого класса Витек бросил заниматься, не подходил к нему, оно стояло со старыми шрамами, слегка подправленными Борисом, стояло заброшенным. И две стопки хороших нот, аккуратненько сложенных, годы и годы лежали без движения. Заброшенное пианино как бы знаменовало собой, может быть, больше, чем что-нибудь другое, разлад с Витенькой, оно было как бы символом этого разлада, все время напоминало. Потому что, когда Витек играл еще, когда ходила два раза в неделю Елизавета Александровна, тогда все было хорошо. Теперь пианино молчит. И сам Борис
Михайлович все реже и реже открывал крышку, а потом и вовсе перестал подходить к нему. На праздники и под весе лую минуту играл на верной своей гитаре. К пустому пианино постепенно привыкли. Иногда лишь напоминало оно, да и то одному только Борису Михайловичу, о чем-то несостоявшемся, вроде что-то должно было состояться, но не состоялось.
Борис Михайлович не спал, не мог уснуть, он думал. Катерина давно уже затихла, сон сморил ее, а он все думал. Собственно, это так только говорится: думал. На самом деле ему не давала уснуть память. Она бросала его из одного дня в другой, из события в событие. Давно прошедшее и совсем недавнее одинаково было доступно и легко перемещалось в его растревоженной голове. А как еще это можно назвать? Конечно, думал, а все время память вертелась вокруг одного и того же, вокруг Витеньки, и все чего-то искала, все искала, все уловить чего-то хотелось ей. Вот пианино теперь. Заброшенное. Стоит там за стенкой, в Витенькиной комнате, они вдвоем молчат там, каждый сам по себе. Спит Витек или тоже думает себе что-нибудь? Дурачок, ну что ему надо?
Все самое лучшее там осталось, на Ленинском проспекте, в той двухкомнатной квартире, где этот коридор сапожком. Там Лелька университет заканчивала, Елизавета Александровна к Витьку приходила два раза в неделю, там он играл еще. Да и сами с Катей помоложе были. Там было хорошо. Сперва, как приехали, с Витенькой помучились немного, не с кем было оставлять его. Сам с Катериной на работу, Лелька в школу, Евдокия Яковлевна у себя на Потешной, а Витеньку не с кем оставить. Один дама оставался, душа у всех болела, помучились, конечно, пока не устроили с великим трудом в детский сад. Только тогда и вздохнули, началась хорошая жизнь. А садик был тут же, во дворе, в огромном зеленом дворе. А вышло вон как, вроде сдали его, вот-де не нужен нам Витек, чужой он нам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76