Заступитесь за меня! Раздавите муравья!
Повернулся и пошел к елке. Его проводили веселым смехом и бурными, долго не смолкавшими аплодисментами.
— Тогда и я прочитаю,— встала с пылающими щеками Лелька.— На Витенькину тему, про бога. Один детский поэт читал нам.
Легко сорвать небесную звезду, Поймать комету на ходу, Подергать бога за усы, все очень просто! Но только надо быть большого роста.
— Вот это верно, дочь,— сказал Борис Михайлович солидно.— Что верно, то верно. За это надо выпить, за большой рост.
Дружно поддержали Бориса Михайловича, похлопали в ладоши, Лельку похвалили.
— Да,— сказала Наталья,— для всего надо быть большого роста.— Вздохнула и выпила вместе со всеми, потом поднялась, подошла к пианино, открыла посеченную два года назад крышку, шевельнулось неприятное в памяти, но она тронула рукой лоб свой, волосы и опять со вздохом сказала:
— Сен-Сане. «Болеро».— И забегали ее легкомысленные пальцы по белым и черным клавишам, чуть слышно, но все же слышно застучали по ним ухоженные и выкрашенные красным лаком ногти.
Под Натальиного Сен-Санса хорошо молчалось за столом, у каждого по-своему сладко томилась душа. Катерину не столько сама музыка, сколько этот Сен-Сане, этот благородный звук, мягко тронул за сердце и вернул ее почему-то в далекий госпиталь на Стромынке, к белым халатам сестер и врачей, к стонам раненых, и в угловой палате, перед окном койка, которая уже держалась отдельно в ее усталой голове, в нежном сердце, потому что лежал на этой койке раненый сержант со смешной фамилией — Мамушкин, Боря Мамуш-кин.
А Витек с Вовкой возились под разукрашенной елкой.
Первую ночь, после того, как сожгли Вовку, Катерина осталась ночевать у Натальи. Нарыдались обе, наплакались. На другой день Борис Михайлович с Катериной, не заходя домой, прямо с работы опять пришли к Наталье. Разделись, стали ужин готовить. Наталью заставили затеять блины, Катерина взялась картошку чистить, Бориса Михайловича за чем-то в магазин послали. Лишь бы не сидеть сложа руки, не надрывать душу, а как-нибудь отойти от Вовки, от того, что нет его больше у Натальи, уже никогда он не придет больше ни из школы и ни с улицы, ни от товарища какого, ниоткуда больше не придет он. Нельзя сидеть на одном MecVe, ничего не делать, стали над ужином хлопотать. А потом стали ужинать. Долго сидели, разговаривали потихонечку, отвлекали Наталью. Прежние годы вспоминали, даже Вовку маленького вспомнили, приучались вспоминать Вовку, ведь о нем теперь всю жизнь Наталья будет только вспоминать. И вот начали потихонечку. Новый год вспоминали, как сидели тогда, как ребята, Вовка и Витек, на машинах деда-мороза возили под елкой, а потом стишки читали. Борис Михайлович басом вспомнил: «Заступитесь за меня, раздавите муравья». И Наталья, хотя глаза были наплаканные, первый раз раздвинула губы, улыбнулась немножечко. Значит, скоро жить будет, спаслась Наталья, первый раз немножечко улыбнулась. И уже поспокойней сама стала говорить, дневник Принесла, положила на стол, вслух сама не могла еще, но слушала, как читали Катерина, Борис Михайлович. Умный какой парень, а так поглядишь — и не подумаешь, что у него в голове было. Борис Михайлович прочитал:
— «Наконец-то я задал себе вопрос: есть ли смысл жить и стоит ли? Получилось, что нет. И вот интересно, ничуть не страшно. Совершенно не страшно. Так в чем же дело? За чем остановка?» Все. Больше ничего нет.
— Наталья,— сказала Катерина.— Ты спрячь пока этот дневник, пусть пока полежит один.
Наталья вздохнула. Нет, не будет она прятать. С чем же она жить тогда будет, если спрячет?
— Нет, я теперь всегда с ним буду,— сказала Наталья.
А Борис Михайлович вроде успокоил, сказал:
— Теперь время такое. Вот мы, я, например, мог ли я задавать себе такие вопросы? Да когда было-то? Когда задавать? Надо было пробиваться в люди, кусок хлеба зарабатывать, да и вообще все тогда вперед смотрели, такие вопросы и в голову не приходили. А теперь все у них есть...
— Боря,— взмолилась Наталья,— ну мне-то лепче от этого?
— А правда что,— поддержала Наталью Катерина.
Но Борис Михайлович говорил для того, чтобы увести от мысли, что Наталья вроде виновата, что она вроде проглядела Вовку, не дай бог, чтобы не думала так и чтобы знала, что и никто так не думает. Поэтому он и дальше стал развивать свою мысль:
— Вот посылали нас с завода на выставку, устроили эти стиляги самоволку, навезли картин своих, железок всяких, радиаторов, вроде скульптура, по-ихнему, смех один, а люди смотрят. Послали нас повлиять. «Мало вам Третьяковки?» Это я говорю одному бородатому. Есть, правда, нарисовано хорошо, портреты и так вообще, но этого мало, больше все мазня какая-то, ничего не поймешь, то узоры, то решетки, то вообще не разберешь. Радуги какие-то, кляксы. А то еще в нише висит пальто, обыкновенное пальто, сильно поношенное, зимнее, видать, на вате, но без воротника, висит передом к публике, серое, и кашне длинное висит, вроде на нем надето, кашне малиновое, тоже сильно полиняло уже и потерлось. Ну, что это? Остановились мы с нашим, заводским. Что это? Глядим, подпись под этим пальто, вроде как под картиной, фамилия этого горе-художника и название картины, то есть пальто. Не помню, как называется. Ну что это? Я спрашиваю, а наш заводской говорит: «Смотри, говорит, рукав-то в карман засунут, правый, значит, говорит, правой руки нету у него, наш брат, фронтовик. А из другого кармана бутылка с кефиром выглядывает. Из магазина, что ли, шел? Бутылку кефира нес, одну бутылку. Один, что ли, живет? Наверно, один, попалась какая-нибудь дура, бросила безрукого, главное, ведь правой руки нету».— «Наверно, не так уж сладко живется бедолаге»,— это я говорю. А наш заводской говорит: «Да уж наверно, не икрой-колбасой питается, а вот кефир несет». Так мы расстроились, что хоть беги, ищи его, наш же брат, фронтовик. Вот понавешали! Выставка называется. Но это не все. В самом начале на полу сидят трое, девка и двое парней, сидят в гнезде, как грачи делают, из палок, веточек, но большое гнездо, на трех человек. Сидят. А написано так: «Высиживайте яйца!» И еще: «Тише, идет эксперимент!» До чего додумались, мазурики. Парень крикнул кого-то, чтобы подменили его, чтобы посидел кто-нибудь, а ему выйти, что ли, надо было, в туалет, наверно, встал он, л под ним действительно яйца лежат. Ну что ты скажешь? Как тут влиять? А потом еще попадались сидячие. Этих
штук шесть было. Сперва подумал я, одни девочки, потому что волосы аж на спину спускаются, вроде косы расплели. Нет, гляжу, девок всего-две только, остальные ребята, чуть, может, Витька нашего постарше, но сильно немытые, джинсы на всех латаные, свитерочки грязненькие, на шее у кого рубашка перекинута и под подбородком узлом завязана, одна зашивает что-то, вроде заплату ставит на чем-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76