— А куда же вы, Алексей Никитич?
— На учебу... Получиться, говорят, надо... А сюда тебя собираемся рекомендовать. Людей ты знаешь...
— Кое-кого уже узнаю,— согласился Егор.— Кропота вот видел...
— Это он ко мне с ходатайством был. Гарнцевый сбор просит увеличить. Но о Кропоте потом... Теперь о тебе поговорим, Егор. По рукам, что ли?
— Это обдумать надо, Алексей Никитич.
— А чего же обдумывать: народ тут, говорю, для тебя знакомый. Соберем исполком и решим... Так что отдохни с дорожки денек-другой и заходи на исполком. Дела тут разворачиваются самые интересные. Без тебя, Егор, не обойдемся.
И Ветлугин остался в Коврижках.
Теперь каждый день у него был до отказа заполнен новой интересной и нужной работой. Вставал Егор обычно рано, седлал лошадь и ехал в какую-нибудь деревню— в одной с разделом нелады, в другой — примирить кого-то надо. Потом, вернувшись, принимал в своем кабинете посетителей, а там, как только приближались сумерки, то заседание исполкома, то какое-нибудь собрание. И только поздно вечером, уставший и проголодавшийся, он возвращался домой.
Так в заботах и хлопотах промелькнуло лето. Прошла и зима, на редкость холодная — морозы ударили по голу, и в деревнях забеспокоились: того гляди вымерзнет озимь.
Весной, в марте месяце, коммунисты послали Егора на съезд партии в Москву. Это было радостно и в то же время неожиданно. Егор быстро собрался, Фанька за-
пряг лошадь и отвез свояка до станции, а там по чугунке тот добрался и до самой столицы.
В деревне в те дни только было и разговоров: что-то привезет наш Егор из Москвы.
Через три недели Егор вернулся домой, вернулся с кучей новостей. И первым услышали эти новости ржа-нополойцы. В тот день они так и не отпустили его в вол-исполком, просили рассказать о Москве, о съезде. И Егор рассказывал... Рассказывал о том, как открыл партийный съезд сам Ленин, как шли делегаты по льду Финского залива на выручку Кронштадта, где враги подняли мятеж, как Ленин говорил па съезде о продналоге...
Вначале мужики слушали Егора молча, но как только он сказал, что теперь крестьянин волен распоряжаться излишками хлеба сам, оживились. Петруня даже привскочил на лавке:
— Эта непа-то, выходит, по нам, мужики...
— А не обманная? — усомнился было Прялка, но на него зашикали остальные: кури, мол, табак да слушай хорошего человека, а вопросы задавай потом.
Оживился и Фанька, повеселел, даже стал словно выше ростом и уже не казался таким уродливым коробом, как раньше. Приходя домой, он доставал с по-лицы толстую тетрадь и вносил в нее новые цифры. Ковал он в кузнице теперь вместе с Федяркой и втайне радовался: не кормил — не воспитывал, а такой помощник появился. И, радуясь, хвалил его: смышленый парень-то!
Однажды, поужинав, Фанька надел белую рубаху, подпоясал ее пояском крученым и пошел к Егору.
— Извиняюсь, Егор Евлампьич,— сказал он, открыв дверь.
— Пожалуйста, входи,— оторвав взгляд от книги, ответил Егор и, встав, подвинул гостю табуретку.
Садясь, Фанька заметил:
— Книга-то у вас какая?
— Это Карл Маркс.
— А-а... Вроде бы это как? О чем?
— О капитале... О прибавочной стоимости...
— Понятно... Толстенная, как Библия...
— Да, верно, это Библия и есть — Библия революционного пролетариата,— ответил Егор и, разглаживая рукой страницу, добавил: — Неплохо бы эту Библию почитать и тебе, Фанаил.
— Конечно, книга, как и газетки, всегда на пользу,— согласился Фанька.
И, помолчав, будто себе возразил:
— Говорят, Библию читай, да сам не плошай. Об этом теперь и непа толково пояснила. Чтоб каждый трудовой люд жил в полную силу,— и, повертев в руках кепку с крученым ремешком у козырька, продолжил: — Вот и думаю, согласно непе, неплохо бы и нам с вами, Егор Евлампьевич, вести хозяйство каждому в отдельности.
— Ну что ж, давай поделим,—ответил Егор.
В ту ночь большой Евлахин дом разошелся на три части. Егору достались по жребию изба-боковушка, первотелок да баран, которого из-за здоровенных рогов в деревне многие побаивались.
У Фаньки теперь оказались доли в двух домах: по Глафиной линии ему досталась изба с горницей да лошадь с упряжкой. От отца же своего по жребию он получил избу-зимовку и мезонин с терраской, из живности— лошадь, телку и две суягные овцы. Животных он быстро свел в один хлев, а вот как из двух домов собрать один — тут сложнее, тут у Егора, говорят, законы есть: в каком случае, скажем, из-под крыши можно отломать избу с горницей, в каком — нельзя. Фанька разыскал эти законы и, шастая глазами по параграфам, вдумывался в их мудреное толкование.
Наконец, отыскав для себя выгодный параграф, пошел в волисполком.
— Строиться хочу,— сказал он Егору.— По закону имею я право- на отлом своей части дома иль не имею?
— По закону не имеешь,— ответил Егор.— Но поскольку этот вопрос касается лично меня, решай так, как захочешь, возражать не стану.
— Значит, разрешаете?..
В конце лета Фанька начал строиться. Год выдался тяжелый, неурожайный, и плотники из-за пуда муки искали работы. А хлеб у Фаньки был, и плотников он подобрал быстро и совсем недорого: муки по пуду дал каждому да горячим приварком пообещал кормить во время стройки досыта.
Место для дома он выбрал на краю деревни, возле Гаври.Прялки — земля уж тут больно породистая, жирная. Под оклад Фанька привез из-за угора несколько камеей, они с незапамятных времен лежали на развилке дорог, как круглые столы, на них всегда отдыхали бабы, возвращавшиеся с грибами или ягодами из поскотины. Окладные бревна па камни положил крепкие, комлистые, выстоявшиеся, а потом уже взялся и за остальное.
Но тут, когда плотники пришли разламывать Евлахин дом, произошло самое неожиданное для Фаньки.
А произошло вот что.
Вместе с плотниками и с Фанькой пришел с топором и Федярка. Ему уже шел тринадцатый год, он вытянулся, и не только лицом, но и всей фигурой стал походить на своего отца. Пока плотники перед началом работы затягивались табаком, Федярка с тоской и болью в душе ходил по пустым избам, разглядывал стены, косяки с пометками деда, потолок, усеянный знакомыми сучками, с которыми когда-то он разговаривал, ка'к с живыми. И вдруг ему стало нестерпимо жалко этот дом, с ним у него связано было самое лучшее, самое дорогое в жизни, и вот его собираются ломать.
Федярка повернулся к отчиму, который в эту минуту был не только неприятен ему, но и ненавистен, и спросил:
— Которая моя изба?
— Не изба, а горенка тебе выпала,— ответил Фанька.—Горенка еще лучше зимовки.
— Тогда не трогай горницу!
— Как не трогать! Не ломать, что ли?
— Не ломать! — отрезал Федярка.— Это мое дело, дедово наследье...
— Чего пустое-то говоришь? Ты ведь теперь в моей семье?
— Нет, не в твоей,— еще больше ожесточился Федярка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99