Затоптались и другие. Круг стал шире. Каждый нашел свое место, приладился, кто вытянул руки вперед, кто на корточки присел с цигаркой. Кузовков — тот как стоял, так и остался стоять, высокий и прямой, как жердь, в куцем паджачке-недоро-сточке, в белых полотняных штанах, зазелененных на коленках, в кожаных уледях,— оттого и быстр на ногу он — в таких калошах все одно что босиком.
— Зря дозор не поставили,— подосадовал он и обвел взглядом соседей.— А то, не ровен час,— и взмахнул рукой.— Серега, ты смотрел бы в ту сторону, коя к дороге. А ты, Фанаил, на веретею поглядывай. Так-то понадеж-нее будет.
Сказал Алешка—тоненькие ножки, и все смолкло: мужики курили и молчали; подходили без слов к огню за головешками, освещая усталые, изборожденные морщинами лица, прикуривали.
— А вот что я спрошу,— вдруг прервал тишину Ваня-чудотворец, не выпускавший изо рта цигарку.—Я спрошу вас, а Ленин кто таков? С кем он идет, с нашим Ложенцовым аль как?
— С тобой он идет, Иван Васильевич.
— Нет, правду. Керенский тоже говорили, за нас. А что с ним получилось? Замусорил деньгами народ. Теперь избу хоть сверху донизу оклеивай его бумажками.
— Не надо было хоронить в сундуке деньги-то.
— Да где там хоронить! За телку получил, пришел домой, а мне говорят, деньги не ходячие.
— Вот и ловко, теперь они у тебя всегда при себе, как в банке.
— Не говори уж: мужику как-то приснился банк, да хлоп его по темени кунак. А кунак-то этот вовсе не кунак, а Керенский.
— Ха-ха-ха-а...
— Он, говорят, Керенской-то этот, в сарафане бабьем за границу убежал. Золото да серебро в карманы понахватал, а бумажки тебе, Ваня, на помин души оставил, потому что ты по призванию чудотворец.
— Бросьте Керенского оплакивать. Вас всерьез спрашивают, кто таков Ленин?
— Из рабочих он,— пояснил за всех Евлаха.— От сына слышал, от Егория.
— Крестьянину, значит, теперя крышка?
— Пошто?
— Как пошто? Видел сегодня, кто в деревню приходил? Мы, говорят, рабочие... нархисты... Грабь, значит, крестьянина до последней нитки.
— Не то плетешь, Ваня! Кто землю тебе нарезал? Ленин. Кто за мир заступился? Опять же Ленин...
— А пошто сегодня с грабежом пришли? Кто послал на такое разорение?
— Да неужели Ленин из Москвы так и сказал: пойдите, мол, товарищи, в Полой и берите то-то и то-то?
— Дак чьих же это рук дело? Местных властев, значит? Ложенцова да твоего, Евлантий, сына дело?
— Не точи лясы, буржуй ты этакий,— взъелся Евлаха,— Ложенцова я знаю... И сына своего Егория — тоже... Скажу — тут суть да дело в командире этом, Степанове...
— Ох, и Степаха этот, ошметок ему в рот, натворит,видать, чудес до небес.
— А ему и заботы мало о тебе. По два десятка, говорят, яиц за присест выпивает.
— Яйца полезно, ребята, особенно сырые.
— И дурак знает... Но ты пей, да чтоб не задевай нас, не клеви матерей, дитев малых...
— А Степаха-то, говорят, хромый.
— Хромый — не хромый, а на попову дочку, слышь, заглядывается.
— А ты бы, поди, отвернулся от нее?
— И отвернулся бы, а что? Ежели он революционер, где у него пролетарское чутье? В тенета попал поповские...
— А я бы не отвернулся,— стоял па своем парень.— Я, признаюсь, видел эту дочку. У-ух... Коса до пят, глаза — все одно что твои блюдца... с проголубью...
— Толково говоришь,—--поддержал другой.— Посколь власть наша, надо всех классов нам изведать. И тут, по-моему, ничего такого прочего подозрительного нет. Любовь же комиссары не опровергают.
— Брось ты с этой... любовью. Разве может революционер любить попа?
— Не попа, а попадью. Кругом засмеялись, закашляли.
— А дочку еще лучше.
— Достанется тебе дочка: от степановской пушки в лоб свинцовая точка... Долго будешь памятовать...
Вспомнив разбойный набег степановцев, все как-то вдруг поутихли, опять полезли в карманы за кисетами, щепотками принялись мерить табак.
На рассвете выяснилось, что степановцы ушли за речку и остановились в соседней деревне, в школе.
— Снимайсь! — скомандовал Алешка — тоненькие ножки.— Пока дрыхнут, тепленькими их схватим...
До деревни Пестерьки версты две — две с половиной. А может, и больше — никто не мерил.
— С кого начнем? — подходя к деревне, спросил на ходу Алешка Кузовков.— Оцепим школу иль прихватим заодно и деревню?
— Силенок на деревню не хватит.
— Тогда школу... Задача такова: отбить свое добро — и обратно подобру-поздорову восвояси. Так что ль?
— Хватит на первый раз и этого. Пужнем разок—на другой раз не придут.
Полукаменная одноэтажная школа стояла на краю деревни. Одна сторона окнами выходила на проселочную дорогу, другая упиралась в чахлый болотистый лес. Мужики у деревни остановились, разделились надвое: одна группа, что поменьше, пошла низинкой, по-под деревней, другая, прячась,— в обход лесом. Побудку решили им дать со стороны леса, а потом уже, под крики «ура», с двух сторон броситься в атаку. Так распорядился «командующий» Алешка — тоненькие ножки.
Прошло с полчаса.
— Чего ж мы ждем? Давай, Алексей,— подзадоривая, шепнул рыжеволосый Павлуха, когда они, пройдя лес, тайком подползли к школьной изгороди и залегли тут же в канаву.— Чего там медлить, дуй по окнам...
— Так по окнам-то разве льзя? — спросил Кузовков.— Сначала в воздух пальнем. Не отдадут добро, тогда и взаправду будем пугать.
Щелкнули затворы. Немного помедлили. Алешка Кузовков перекрестился и первый выпалил в воздух.
— Сдавайсь, мародеры! — заорали что есть мочи мужики и, неожиданно для ржанополойского «командира», кинулись к школе.
— Сдавайся-я!..
Застигнутые врасплох, спавшие после попойки степановцы суматошно хватались за оружие, совались в двери, в окна. На ходу отстреливались.
— Евлаха, забирай телеги! — крикнул Кузовков, подбегая к колодцу.
Нырнув за деревянный омшелый сруб, он оглянулся и увидел позади себя лежавшего на земле окровавленного Павлуху.
— Жив ли, Паша?
А степановцы тем временем от обороны перешли в наступление.
Усатый, должно быть, он и был командир, выскочил из школы босиком, в белых подштанниках, в папахе и крикнул, чтоб стреляли, а сам бросился с ручным пулеметом в канаву.
«Скосит ведь, стерва, наших»,— с ужасом подумал Кузовков и взял его на мушку.
— А ну, держи папаху!
Щелкнул курок, и в тот же миг он увидел, как усатый в папахе ткнулся носом в землю.
— Ура-а-а! — раздалось рядом.— Ура-а-а!..
Алешка — тоненькие ножки подбежал к.замолчавшему пулемету, не обращая внимания на свалившегося усача, ухватился за приклад и, повернув пулемет в обратную сторону, пустил очередь по убегавшим степанов-цам.
Степанов, казалось, только этого и ждал. Узнав о столкновении крестьян с его солдатами, он тотчас же решил отозвать из деревень свои отряды по заготовке хлеба и привести полк в боевую готовность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Зря дозор не поставили,— подосадовал он и обвел взглядом соседей.— А то, не ровен час,— и взмахнул рукой.— Серега, ты смотрел бы в ту сторону, коя к дороге. А ты, Фанаил, на веретею поглядывай. Так-то понадеж-нее будет.
Сказал Алешка—тоненькие ножки, и все смолкло: мужики курили и молчали; подходили без слов к огню за головешками, освещая усталые, изборожденные морщинами лица, прикуривали.
— А вот что я спрошу,— вдруг прервал тишину Ваня-чудотворец, не выпускавший изо рта цигарку.—Я спрошу вас, а Ленин кто таков? С кем он идет, с нашим Ложенцовым аль как?
— С тобой он идет, Иван Васильевич.
— Нет, правду. Керенский тоже говорили, за нас. А что с ним получилось? Замусорил деньгами народ. Теперь избу хоть сверху донизу оклеивай его бумажками.
— Не надо было хоронить в сундуке деньги-то.
— Да где там хоронить! За телку получил, пришел домой, а мне говорят, деньги не ходячие.
— Вот и ловко, теперь они у тебя всегда при себе, как в банке.
— Не говори уж: мужику как-то приснился банк, да хлоп его по темени кунак. А кунак-то этот вовсе не кунак, а Керенский.
— Ха-ха-ха-а...
— Он, говорят, Керенской-то этот, в сарафане бабьем за границу убежал. Золото да серебро в карманы понахватал, а бумажки тебе, Ваня, на помин души оставил, потому что ты по призванию чудотворец.
— Бросьте Керенского оплакивать. Вас всерьез спрашивают, кто таков Ленин?
— Из рабочих он,— пояснил за всех Евлаха.— От сына слышал, от Егория.
— Крестьянину, значит, теперя крышка?
— Пошто?
— Как пошто? Видел сегодня, кто в деревню приходил? Мы, говорят, рабочие... нархисты... Грабь, значит, крестьянина до последней нитки.
— Не то плетешь, Ваня! Кто землю тебе нарезал? Ленин. Кто за мир заступился? Опять же Ленин...
— А пошто сегодня с грабежом пришли? Кто послал на такое разорение?
— Да неужели Ленин из Москвы так и сказал: пойдите, мол, товарищи, в Полой и берите то-то и то-то?
— Дак чьих же это рук дело? Местных властев, значит? Ложенцова да твоего, Евлантий, сына дело?
— Не точи лясы, буржуй ты этакий,— взъелся Евлаха,— Ложенцова я знаю... И сына своего Егория — тоже... Скажу — тут суть да дело в командире этом, Степанове...
— Ох, и Степаха этот, ошметок ему в рот, натворит,видать, чудес до небес.
— А ему и заботы мало о тебе. По два десятка, говорят, яиц за присест выпивает.
— Яйца полезно, ребята, особенно сырые.
— И дурак знает... Но ты пей, да чтоб не задевай нас, не клеви матерей, дитев малых...
— А Степаха-то, говорят, хромый.
— Хромый — не хромый, а на попову дочку, слышь, заглядывается.
— А ты бы, поди, отвернулся от нее?
— И отвернулся бы, а что? Ежели он революционер, где у него пролетарское чутье? В тенета попал поповские...
— А я бы не отвернулся,— стоял па своем парень.— Я, признаюсь, видел эту дочку. У-ух... Коса до пят, глаза — все одно что твои блюдца... с проголубью...
— Толково говоришь,—--поддержал другой.— Посколь власть наша, надо всех классов нам изведать. И тут, по-моему, ничего такого прочего подозрительного нет. Любовь же комиссары не опровергают.
— Брось ты с этой... любовью. Разве может революционер любить попа?
— Не попа, а попадью. Кругом засмеялись, закашляли.
— А дочку еще лучше.
— Достанется тебе дочка: от степановской пушки в лоб свинцовая точка... Долго будешь памятовать...
Вспомнив разбойный набег степановцев, все как-то вдруг поутихли, опять полезли в карманы за кисетами, щепотками принялись мерить табак.
На рассвете выяснилось, что степановцы ушли за речку и остановились в соседней деревне, в школе.
— Снимайсь! — скомандовал Алешка — тоненькие ножки.— Пока дрыхнут, тепленькими их схватим...
До деревни Пестерьки версты две — две с половиной. А может, и больше — никто не мерил.
— С кого начнем? — подходя к деревне, спросил на ходу Алешка Кузовков.— Оцепим школу иль прихватим заодно и деревню?
— Силенок на деревню не хватит.
— Тогда школу... Задача такова: отбить свое добро — и обратно подобру-поздорову восвояси. Так что ль?
— Хватит на первый раз и этого. Пужнем разок—на другой раз не придут.
Полукаменная одноэтажная школа стояла на краю деревни. Одна сторона окнами выходила на проселочную дорогу, другая упиралась в чахлый болотистый лес. Мужики у деревни остановились, разделились надвое: одна группа, что поменьше, пошла низинкой, по-под деревней, другая, прячась,— в обход лесом. Побудку решили им дать со стороны леса, а потом уже, под крики «ура», с двух сторон броситься в атаку. Так распорядился «командующий» Алешка — тоненькие ножки.
Прошло с полчаса.
— Чего ж мы ждем? Давай, Алексей,— подзадоривая, шепнул рыжеволосый Павлуха, когда они, пройдя лес, тайком подползли к школьной изгороди и залегли тут же в канаву.— Чего там медлить, дуй по окнам...
— Так по окнам-то разве льзя? — спросил Кузовков.— Сначала в воздух пальнем. Не отдадут добро, тогда и взаправду будем пугать.
Щелкнули затворы. Немного помедлили. Алешка Кузовков перекрестился и первый выпалил в воздух.
— Сдавайсь, мародеры! — заорали что есть мочи мужики и, неожиданно для ржанополойского «командира», кинулись к школе.
— Сдавайся-я!..
Застигнутые врасплох, спавшие после попойки степановцы суматошно хватались за оружие, совались в двери, в окна. На ходу отстреливались.
— Евлаха, забирай телеги! — крикнул Кузовков, подбегая к колодцу.
Нырнув за деревянный омшелый сруб, он оглянулся и увидел позади себя лежавшего на земле окровавленного Павлуху.
— Жив ли, Паша?
А степановцы тем временем от обороны перешли в наступление.
Усатый, должно быть, он и был командир, выскочил из школы босиком, в белых подштанниках, в папахе и крикнул, чтоб стреляли, а сам бросился с ручным пулеметом в канаву.
«Скосит ведь, стерва, наших»,— с ужасом подумал Кузовков и взял его на мушку.
— А ну, держи папаху!
Щелкнул курок, и в тот же миг он увидел, как усатый в папахе ткнулся носом в землю.
— Ура-а-а! — раздалось рядом.— Ура-а-а!..
Алешка — тоненькие ножки подбежал к.замолчавшему пулемету, не обращая внимания на свалившегося усача, ухватился за приклад и, повернув пулемет в обратную сторону, пустил очередь по убегавшим степанов-цам.
Степанов, казалось, только этого и ждал. Узнав о столкновении крестьян с его солдатами, он тотчас же решил отозвать из деревень свои отряды по заготовке хлеба и привести полк в боевую готовность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99