.. И в одну из них будто бы вошел и Илья Калиныч...
— Об этом я уже осведомлен.
— Потому и говорю, винтовочки тут в надежных руках. Да и не только здесь, Анатолий Ананьич, нас поддержат наши верные люди повсюду — в Яранске, На-линоке, Прислоне... В Нолинске один Сафаней Вьершов чего стоит!.. Только подожги фитиль —и кругом заполыхает. И тогда, товарищ командир полка, бог нам дорогу— на Котельнич...
Риторик все больше и больше горячился, из его рта летели брызги, и Степанов, морщась, отворачивался от
него.
— Мы с вами, Анатолий Ананьевич, должны взять на себя здесь эту освободительную миссию.— Риторик вскочил с кресла и, воздев руки, опустил их на голову и принялся приглаживать волосы.— Пусть Ложенцов со своим мертворожденным парламентом заседает — бодливой корове бог рог не дает...— и вдруг замялся: — А как ваш комиссар, не помешает?
— Не та фигура, чтобы мог нам помешать,— заметил небрежно Степанов.— Такие, как Хомак, способны усыплять речами бдительность противника, и не больше. Мы же, напротив, до поры до времени будем молчать, но оружие держать при себе. Не так ли? Оружие-то ведь стреляет, а у Хомака — один маузер. Конечно, и он может ему пригодиться, чтобы пустить себе пулю в лоб...
— Совершенно правильно...
— Вот насчет Ветлугина — другое дело. Неплохо бы кое-где подбросить о нем <в костер горячий уголек. Комис-
сар, мол, а с Ксенкой водится. Она дочь бывшего торговца...
— Понимаю вас, Анатолий Ананьин... Как известно, рыба портится с головы,— и Риторик деланно усмехнулся.— А ведь девчонка-то и впрямь недурна собой, а?
— Ничего... аппетитная... Но она меня интересует как морзистка... Придет время — пригодится в нашем деле,— и, взглянув на шкаф, предложил:—Может, Николай Евгеньевич, протянем по рюмочке?
— С превеликим удовольствием,— согласился Риторик.— Так сказать, за наше общее дело. Сейчас, как говорится, все, все силы па объединение... Мы должны забыть временные распри: кто эсер, кто кадет, кто кем был... У пас один общий враг — коммунисты,— принимая рюмку с позолоченным ободком, сказал он.— Я верю, что скоро на телефонных столбах будут висеть Ложенцо-вы...— и, подняв рюмку, воскликнул: — С нами бог! — и, запрокинув голову, Риторик блеснул тусклыми стеклышками пенсне.
Когда Риторик ушел домой, Степанов заглянул в комнату хозяйки и, увидев сидевшую за книгой Ксену, спросил:
— Не помузицируем, Ксения Павловна?
— С удовольствием послушаю, Анатолий Ананьевич,— вскочила та.
Степанов сел на круглый винтовой стул у рояля и заиграл свой любимый романс. Потом, повернувшись к девушке, спросил:
— Ксения, скажите по совести, вас не обижают местные власти.
— Ничуть.
— Но у ваших родителей, как мне известно, была лавка. Ужель вы так-таки и не вспоминаете...
— А чего же вспоминать? Мы сами после смерти отца так решили.
— Я слышал это. Однако время — лучший ценитель наших поступков. Не стесняйтесь, если что нужно, я к вашим услугам... Теперь, видите ли, много такого привходящего... Вашей больной матушке все не объяснишь, а вам можно. Вы скажите, и я сделаю все для вас.
И его пальцы опять заскользили по клавишам. - Кстати,— снова обратился он к девушке.— Я давно хотел вас спросить. Мой комиссар — человек молодой
и, скажу, видный. Но вы почему-то сторонитесь его. Ужели вас больше интересует этот мужлан Ветлугин?
— Зачем вы, Анатолий Ананьевич, об этом спрашиваете?— вспыхнула Ксена.
— В интересах, так сказать, вашего благополучия, дорогая Ксения. Вы молоды, прелестны... Мне в вашем доме живется как в своем родном, и я имею право на то, чтобы заботиться и о вас, не правда ли?
Что ты, пташ-ка, при-у-ны-ла, Что ты гром-ко не поешь? —пропел он вполголоса и, встав, дотронулся рукой до Ксениного плеча.
— Наверное, уже есть тот ловец, который приготовил для вас клетку,— и, хитровато усмехнувшись, прошел к себе.
С каждым днем упорнее и настойчивее ползли по округе слухи: степановцы забирают не только хлеб, а все, что попадется под руку,— белье, полотно, деньги. Докатились эти недобрые слухи и до Ржаного Полоя. Но он, Полой, хоть и назывался Ржаным, был не особенно хлебный, и (бог миловал, говорили бабы) степановцы пока что не показывались.
Однако тревога от этого не уменьшалась, а— в ожидании неизвестности — росла. В домах уже кое-что заранее попрятали, в сусеках оставили одни лишь семена на озимый клин — их-то никто не увезет — и, уходя работать на поля, наказывали старухам да голопузым ребятишкам не отлучаться из деревни, за домами смотреть в оба.
Глафира Ветлугина каждое утро тоже наставляла сына:
— Сиди у крыльца, Федяра. Ежели кто спросит, скажи, никого, мол, дома нет, ни деда, ни мамки. И в дом чужих не пускай.
Федярка уже который день крутился около дома. Было страшно и в то же время любопытно увидеть этих самых степановцев. А они не появлялись. Вместо них по-прежнему приходилось гоняться за соседскими курицами, которые то и дело совершали набеги на луковые грядки.
Однажды утром, когда мать ушла в дальнее поле жать, а дед уехал в лес за жердями, Федярка по-хозяйски оглядел двор и, приставив к дверям метлу—знак того, что дома никого нет,— хотел было добежать до Алешкиного внука Лаврушки, как вдруг увидел: из-за увала показалось несколько подвод в сопровождении множества людей. Дорога была сухая, и за подводами стлался густой хвост пыли. На развилках, где дорога двоилась,— одна шла в волостное село Коврижки, другая — к ним,— подводы остановились, а потом тронулись улочкой прямо в Ржаной Полой.
Сорвавшись с места, Федярка бросился вдоль дерев-пи с криком:
— Степахи! Степахи едут!
Старухи, сидевшие дома, всполошились: они закрывали окна, запирали двери, пестуньи, нянчившиеся с малыми ребятишками, сзывали их к себе и, подхватывая самых маленьких на руки, уносили в избы. Федярка, придерживая на боку свое ружьецо, бежал к амбарам, продолжая кричать:
— Берегись, степахи едут!
А отряд степановцев был уже рядом.
Остановившись у амбаров, солдаты стащили с телеги пулемет и, поставив его на сошки, для острастки направили ствол вдоль улицы.
— А зачем пушку-то, дядя? — подбежав, из любопытства спросил Федярка.
— Кто супротив нас пойдет — стрелять начнем,— ответил усатый в белой мохнатой папахе и крикнул на возившегося около пулемета солдата: — А ну, чего долго тут? Сбивай с амбаров замки!
— А у нас ничего и нет,— сказал Федярка.
— А ты не врешь?
— Сам ты врешь!
— Хо-хо-о, вот это храбрый хлопиц,— и усатый, шагнув к Федярке, щелкнул его по лбу ногтистым пальцем, аж вышибло искры из глаз.
— Ну, чего надулся? — подскочил к мальчишке другой— низенький и веснушчатый, с белыми поросячьими ресницами.— Мамка-то у тебя где?
— Хватит с ним! — крикнул повелительно усатый, должно быть, старшой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— Об этом я уже осведомлен.
— Потому и говорю, винтовочки тут в надежных руках. Да и не только здесь, Анатолий Ананьич, нас поддержат наши верные люди повсюду — в Яранске, На-линоке, Прислоне... В Нолинске один Сафаней Вьершов чего стоит!.. Только подожги фитиль —и кругом заполыхает. И тогда, товарищ командир полка, бог нам дорогу— на Котельнич...
Риторик все больше и больше горячился, из его рта летели брызги, и Степанов, морщась, отворачивался от
него.
— Мы с вами, Анатолий Ананьевич, должны взять на себя здесь эту освободительную миссию.— Риторик вскочил с кресла и, воздев руки, опустил их на голову и принялся приглаживать волосы.— Пусть Ложенцов со своим мертворожденным парламентом заседает — бодливой корове бог рог не дает...— и вдруг замялся: — А как ваш комиссар, не помешает?
— Не та фигура, чтобы мог нам помешать,— заметил небрежно Степанов.— Такие, как Хомак, способны усыплять речами бдительность противника, и не больше. Мы же, напротив, до поры до времени будем молчать, но оружие держать при себе. Не так ли? Оружие-то ведь стреляет, а у Хомака — один маузер. Конечно, и он может ему пригодиться, чтобы пустить себе пулю в лоб...
— Совершенно правильно...
— Вот насчет Ветлугина — другое дело. Неплохо бы кое-где подбросить о нем <в костер горячий уголек. Комис-
сар, мол, а с Ксенкой водится. Она дочь бывшего торговца...
— Понимаю вас, Анатолий Ананьин... Как известно, рыба портится с головы,— и Риторик деланно усмехнулся.— А ведь девчонка-то и впрямь недурна собой, а?
— Ничего... аппетитная... Но она меня интересует как морзистка... Придет время — пригодится в нашем деле,— и, взглянув на шкаф, предложил:—Может, Николай Евгеньевич, протянем по рюмочке?
— С превеликим удовольствием,— согласился Риторик.— Так сказать, за наше общее дело. Сейчас, как говорится, все, все силы па объединение... Мы должны забыть временные распри: кто эсер, кто кадет, кто кем был... У пас один общий враг — коммунисты,— принимая рюмку с позолоченным ободком, сказал он.— Я верю, что скоро на телефонных столбах будут висеть Ложенцо-вы...— и, подняв рюмку, воскликнул: — С нами бог! — и, запрокинув голову, Риторик блеснул тусклыми стеклышками пенсне.
Когда Риторик ушел домой, Степанов заглянул в комнату хозяйки и, увидев сидевшую за книгой Ксену, спросил:
— Не помузицируем, Ксения Павловна?
— С удовольствием послушаю, Анатолий Ананьевич,— вскочила та.
Степанов сел на круглый винтовой стул у рояля и заиграл свой любимый романс. Потом, повернувшись к девушке, спросил:
— Ксения, скажите по совести, вас не обижают местные власти.
— Ничуть.
— Но у ваших родителей, как мне известно, была лавка. Ужель вы так-таки и не вспоминаете...
— А чего же вспоминать? Мы сами после смерти отца так решили.
— Я слышал это. Однако время — лучший ценитель наших поступков. Не стесняйтесь, если что нужно, я к вашим услугам... Теперь, видите ли, много такого привходящего... Вашей больной матушке все не объяснишь, а вам можно. Вы скажите, и я сделаю все для вас.
И его пальцы опять заскользили по клавишам. - Кстати,— снова обратился он к девушке.— Я давно хотел вас спросить. Мой комиссар — человек молодой
и, скажу, видный. Но вы почему-то сторонитесь его. Ужели вас больше интересует этот мужлан Ветлугин?
— Зачем вы, Анатолий Ананьевич, об этом спрашиваете?— вспыхнула Ксена.
— В интересах, так сказать, вашего благополучия, дорогая Ксения. Вы молоды, прелестны... Мне в вашем доме живется как в своем родном, и я имею право на то, чтобы заботиться и о вас, не правда ли?
Что ты, пташ-ка, при-у-ны-ла, Что ты гром-ко не поешь? —пропел он вполголоса и, встав, дотронулся рукой до Ксениного плеча.
— Наверное, уже есть тот ловец, который приготовил для вас клетку,— и, хитровато усмехнувшись, прошел к себе.
С каждым днем упорнее и настойчивее ползли по округе слухи: степановцы забирают не только хлеб, а все, что попадется под руку,— белье, полотно, деньги. Докатились эти недобрые слухи и до Ржаного Полоя. Но он, Полой, хоть и назывался Ржаным, был не особенно хлебный, и (бог миловал, говорили бабы) степановцы пока что не показывались.
Однако тревога от этого не уменьшалась, а— в ожидании неизвестности — росла. В домах уже кое-что заранее попрятали, в сусеках оставили одни лишь семена на озимый клин — их-то никто не увезет — и, уходя работать на поля, наказывали старухам да голопузым ребятишкам не отлучаться из деревни, за домами смотреть в оба.
Глафира Ветлугина каждое утро тоже наставляла сына:
— Сиди у крыльца, Федяра. Ежели кто спросит, скажи, никого, мол, дома нет, ни деда, ни мамки. И в дом чужих не пускай.
Федярка уже который день крутился около дома. Было страшно и в то же время любопытно увидеть этих самых степановцев. А они не появлялись. Вместо них по-прежнему приходилось гоняться за соседскими курицами, которые то и дело совершали набеги на луковые грядки.
Однажды утром, когда мать ушла в дальнее поле жать, а дед уехал в лес за жердями, Федярка по-хозяйски оглядел двор и, приставив к дверям метлу—знак того, что дома никого нет,— хотел было добежать до Алешкиного внука Лаврушки, как вдруг увидел: из-за увала показалось несколько подвод в сопровождении множества людей. Дорога была сухая, и за подводами стлался густой хвост пыли. На развилках, где дорога двоилась,— одна шла в волостное село Коврижки, другая — к ним,— подводы остановились, а потом тронулись улочкой прямо в Ржаной Полой.
Сорвавшись с места, Федярка бросился вдоль дерев-пи с криком:
— Степахи! Степахи едут!
Старухи, сидевшие дома, всполошились: они закрывали окна, запирали двери, пестуньи, нянчившиеся с малыми ребятишками, сзывали их к себе и, подхватывая самых маленьких на руки, уносили в избы. Федярка, придерживая на боку свое ружьецо, бежал к амбарам, продолжая кричать:
— Берегись, степахи едут!
А отряд степановцев был уже рядом.
Остановившись у амбаров, солдаты стащили с телеги пулемет и, поставив его на сошки, для острастки направили ствол вдоль улицы.
— А зачем пушку-то, дядя? — подбежав, из любопытства спросил Федярка.
— Кто супротив нас пойдет — стрелять начнем,— ответил усатый в белой мохнатой папахе и крикнул на возившегося около пулемета солдата: — А ну, чего долго тут? Сбивай с амбаров замки!
— А у нас ничего и нет,— сказал Федярка.
— А ты не врешь?
— Сам ты врешь!
— Хо-хо-о, вот это храбрый хлопиц,— и усатый, шагнув к Федярке, щелкнул его по лбу ногтистым пальцем, аж вышибло искры из глаз.
— Ну, чего надулся? — подскочил к мальчишке другой— низенький и веснушчатый, с белыми поросячьими ресницами.— Мамка-то у тебя где?
— Хватит с ним! — крикнул повелительно усатый, должно быть, старшой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99