Азии все еще стоял в тамбуре и смотрел на них. Потом бросил взгляд на Лаврушку с красной лентой на картузе, подозвал его.
— А тебе чего тут? — спросил он и вдруг что-то вспомнил: — Слушай, ты не тот ли, что был на окопах, не Лавр?
— Я самый, товарищ Азии, — ответил Лаврушка и, схватив Федярку за руку, ринулся к вагону.
— Как оказался здесь?
— Коров мы вот с дружком пригнали на поставку, для вашей армии.
— Заходите ко мне в гости, товарищи, — и, взяв Лаврушку за руку, подтянул его на вагонную лесенку, а за Лаврушкой и Федярка подцепился.
Войдя в вагон, Азии сказал:
— Теперь мы чай с вами будем пить. Посидите малость, я сейчас вернусь, — и вышел.
Комнат-то тут сколько,— удивились Лаврушка с Фе-дяркой. И между лавками у окна — столик на косой упо-ринке. А над головой, как дома, полати... А над ними еще полатцы есть.
А тут и Азии вернулся, за ним — подросток, — он принес чайник с кипятком, две кружки, булку пшеничную, кружок колбасы и даже сахар...
— Ну вот, угощайтесь, — сказал Азии. — Да только ешьте поплотнее, не торопитесь. Окопы-то ты, Лавра, хорошо рыл и смотрел в оба... А теперь вот и продовольствие для моих орлов доставили. Молодцы, ребята. Не стесняйтесь, будьте как дома, — и, взяв с полатей полевую сумку, раскрыл се. — А пока вы тут заправляетесь, я приведу немного себя в порядок,— и он провел ладонью по подбородку.
Не снимая с головы папахи, Азии кончиком бритвы настругал в стакан мыла, потом из чайника налил немного воды, размешал все это, взбил помазком и, покрыв смуглые щеки густой мыльной пеной, принялся бриться — в одной руке держал поблескивавшее на солнце перо
бритвы, другой оттягивал на щеке кожу. Федярка, держа в руках кружку, видел, как командир, кося карие глаза в осколок зеркала, ловко сдирал шуршавшей бритвой со щеки белую пену. Но вот в коридоре хлопнули двери, и тотчас же в вагон влетел запыхавшийся красноармеец и доложил, что на той стороне реки у железнодорожного моста сосредоточились беляки.
Азии быстро смахнул полотенцем с небритой щеки мыльную пену, схватив висевшую на крючке саблю, сказал ребятам:
— Вы, орлы, не опешите. Тут мой заместитель поухаживает за вами, — он указал глазами на подростка и быстро вышел.
Федярка взглянул в окно и увидел, как Азии вскочил в седло, вороной конь под ним рванулся с места, и командир, будто птица, полетел вдоль улицы.
Тем временем «заместитель», на которого Азии оставил своих гостей, подсел к столу. Он был рыжий, веснушчатый, чуть постарше Лаврушки. И наверно, давно тут жил, потому и чувствовал себя полным хозяином.
— Ну, если вы гости самого Азина, давайте знакомиться,— мальчишка протянул руку.— Меня Жоркой зовут... Жорка Рыжик, а тебя? Как, как? Лавром? Святое имя — сменить надо б... А тебя? Федяркой, по-нашему, значит, Федька. Давно знакомы с моим командиром?
— Да не шибко давно, — сдирая кожицу с кружка колбасы, ответил смущенно Лаврушка. — Я ведь из деревни...
— Ну, как там у вас, в деревне-то?
— А чего —сеем... Мужики все ушли на Колчака, фортикации делают, а мы —сеем, жить-то ведь надо...
— Верно говоришь. Фамилия-то твоя как?
— Моралев...
— Не слыхал такую. А твоя?
— Ветлугины мы,—ответил Федярка.
— Не брат ли у тебя тут Ветлугин?
— Егор?—даже привскочил Федярка. — Так это же дядя, Ветлугин-то!
— Комиссаром он у нас. На реке Казанке две недели в боях с Северихиным был. — Жив, значит?
— Комиссар живой... А вот командир Северихин—тот погиб, — и Рыжик, вскочив, сдернул с головы картуз: — Вечная память герою!
Ребятишки, поняв его, тоже стянули оо лба свои картузы. Потом снова уселись, Федярка спросил:
— А повидать дядю-то нельзя?
— Не-е... Это, однако, далеконько. Вот с Колчаком разделаемся, тогда уж и с дядей встретишься...
— А разделаемся-то скоро? — спросил Лаврушка.
— Не знаю, про это надо самого товарища Азина спросить.
— Так что же? — не унимался Лаврушка. — На правый-то берег, слышь, все мужики наши подались... Ужель не устоим?
— Устоять — мало, надо гнать его за Казань и дальше, Колчака-то...
— Ну, и гнать,— по-взрослому поддержал Федярка.— Так эвон у нас какие люди... У одной Макухи — четверо... А сколь таких ушло! Вот и мой дядя, говоришь, тут же... Разве мало тут людей... По тракту-то нашему каждый день нескончаемо шли и шли...
— По тракту? Да разве тут одним трактом отделаешься?— сказал Рыжик и спохватился: — Ты чего без сахару пьешь?
Он взял кусок сахару, ловко ножом разбил его на три части, одну подал Федярке, другую — Лаврушке, а третью — себе в рот.
Федярка, держа в руке сахар, подумал: «А Рыжик-то этот жирно живет. Дома вон маманька водицу сладкую, настоянную на сахарине, давала мне макать, а тут, смотри-ка, целый кусок не жалеет». Он лизнул свой кусочек языком — вкуснотища-то какая! И незаметно опустил его в карман, где лежала квитанция, которую отдала на сохранение Макуха,—-у нее карманов-то не было. «А сахарок этот маманьке унесу, пусть хоть маленько полакомится».
— А ты слушай, за что тебя-то Азии полюбил?— спросил Рыжик.
— Чего меня любить, я не девка, — ответил холодно Лаврушка.
— Вахлак ты деревенский, да разве девон одних любят? А за храбрость... Вот и спрашиваю, за какую-такую храбрость тебя-то? Если он не увидит храбрости, к себе не привечает.
— А я не знаю за какую...
— Как это ты не знаешь? Я вот так о себе помню, чем пришелся ему по душе.
— А чем?
— Ехал с ним из Вятки на пароходе. Ехал, да у одного ночью и очистил табак...
— Ну-у, — удивился Лаврушка и опасливо взглянул на лавку — тут ли его картуз-то.
— Да ты не бойся, я не вор, я только шибко справедливый.
— Как это?
— А вот так... За что, скажем, Азии сражается? За революцию нашу. А революция за что? Она за справедливость, парень. Вот и я тоже, значит, по справедливости табак-то взял. Слушай вот. Плыл тогда с нами на пароходе один из солдат, так себе, кержак-куркуль. Все таскался с мешком. И вот, когда приулеглись, начал он щепотками торговать табаком, как солью. Только всего-то продать не успел, шибко уж дорого брал. Как только ночью уснул он, ну, я этот мешок-то у него из-под головы—и того... Утром хватился куркуль — нет мешка, поднял шум. Азии тут как тут: «Найти виновного». Я и выхожу: «Это я, товарищ командир, сделал». Почему, говорит Азии, ты дисциплину разлагаешь? А я, не будь глуп, и ответь прямо: они, мол, эти табачники, тут спекуляцию табаком развели... Я взял—-и реквизировал, как положено...
— Ну, а он, Азии, что?
— Молодец, говорит. Эксплуататоров, говорит, всех ногтем надо давить, как вшу. С куркуля этого пояс снял... И на губу посадил его... С тех пор вот я и с Ази-ным заодно... Полюбил, значит, меня за справедливость.
— Оо мной этого не было... — и Лаврушка опять взглянул на свой картуз с лентой. — Я как-то так попал. Нежданно-негаданно получилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99