— Разрешите обратиться.
— В чем дело? — остановившись, сухо спросил Степанов и поднес два пальца к козырьку фуражки.
— Я из Уржума, продкомиссар...
— Комиссар по продовольствию? — словно удивившись, переспросил Степанов, и угрюмоватые глаза на скуластом, пышущем здоровьем безусом лице вдруг затеплились веселым блеском.— Ну что ж, рад познакомиться. . Вы тоже, полагаю, едете с нами?
— Да, я только что из губкома,— ответил Егор.— Сказали, что вы отправляетесь к нам, вот я и...
— И хорошо, что пришли. Прошу ко мне в салон.
— Спасибо,— поблагодарил Ветлугин и, кивнув в сторону баржи, не без одобрения добавил: — Веселый, видать, подобрался у вас народец.
— Да, народ у меня бывалый,— с достоинством согласился Степанов и, слегка прихрамывая на правую нору, свернул к пароходу.
А над вятским причалом все шире и шире разгоралось задорное:
И эх-х, с крутым кипятком, Да без за-ва-роч-ки-и...
В салоне все — и скатерть, и полотняные чехлы на диване и двух креслах, стоящих по углам, и легкие шелковые шторы, закрывающие окна,— все было непривычно для Егора Ветлугина, сковывало его. Он в своей поношенной солдатской одежде сидел на краешке дивана и, слушая командира полка, казалось, боялся двинуться.
Степанов, откинув крупную голову с коротко стриженными русыми волосами, одной рукой расстегнул ворот хорошо пригнанного офицерского кигеля, другой стряхнул в блюдце пепел с папиросы.
— Итак, как я понимаю, хлеб в вашем уезде есть? — спросил он испытующе.
— Лет на пять, товарищ Степанов, хлеба тут хватит,— ответил Ветлугин.— По десять годов кой у кого скирды стоят, почернели, проросли уж все...
— Так чего же вы медлите? Надо реквизировать! Разве вы не знаете, что Москва и Питер ждут его.
— Знаем, но взять-то хлеб быстро не можем.... Товаров у нас па обмен мало. К тому же, и кулачье сопротивляется. Вон и Шалайках на днях четверых наших товарищей убили...
— Даже до этого дело доходит? — настороженно заинтересовался Степанов,
— В том-то и дело, что кулаки за оружие берутся. Л у пас сил маловато,— пожаловался Ветлугин.— Есть у нас вон такой Сбоев, так этот Сбоев, не поверите, вол-исполком, и тот чуть не разогнал.
— Как же это могло произойти? — снова удивился Степанов.— А беднота, так сказать, опора нашей новой власти, где была?
— Подкуплена там беднота.
— Вот как! Любопытно...
— Дело в том, что этот Сбоев старый предприниматель, пимокатную имел. Держал наемную силу. Мы стали именем революции браться за пего, а он собрал бедняков, открыл свой склад и раздал им бесплатно восемьдесят нар валенок. А те за бердаши — и в волисполком: не троньте, мол, Сбоева, он о пас денно и нощно печется...
— И чем же кончился этот инцидент?
— Пришлось опять-таки военкому вмешиваться,— ответил Ветлугин.— Военком-то у нас местный, только таких военных из народа еще мало. Некому еще держать дисциплину. Л наш товарищ Ленин как об этом говорит; либо мы подчиним своему контролю мелкого буржуа, либо он скинет нашу рабочую власть, как скидывали революцию разные там Наполеоны и Кавеньяки...
— Кто же это такие — Кавеньяки? — слегка улыбнувшись, поинтересовался Степанов и достал из кармана блестящую зажигалку.
— Наполеоны — это понятно,— сказал не задумыва-ясь Ветлугин.-—Ну, а Кавеньяки... по-моему, они все та-кие же контрреволюционеры, что и наша белоофицерская
Сволочь... Все эти сынки купеческие да поповские и прочие...
— Разрешите, однако, вам заметить: как известно, большинство офицеров уже прочно встало на сторону революции,— спокойно и твердо сказал Степанов.— Не скрою, я тоже в прошлом офицер старой армии, но смею уверить, вместе с другими делал эту революцию. Если б не ранение, я бы и теперь не здесь был...
— Конечно, я же не обо всех говорю,— поправился Ветлугин и не без любопытства взглянул на Степанова.
Широкое и открытое, без единой морщинки лицо его — Степанову было не больше тридцати восьми — сорока— вызывало доверие и располагало к откровенности. Егор хотел спросить командира полка, где тот воевал, но в этот момент отворилась дверь, и в салон вошел тот самый матрос, который остановил его на трапе. В руках он держал два чайника, один побольше — с кипятком, другой маленький — для заварки.
— Наконец-то и чай! — весело воскликнул Степанов и, встав, оживленно потер руки.— А ну-ка, Малыш, нет ли у нас в закромах чего-нибудь погорячее?
«Малыш» — он был выше командира на полголовы — склонился к саквояжу, стоящему у двери, щелкнув замком, достал оттуда граненую бутыль из темного стекла, выложил на стол кольцо колбасы, хлеб. Потом поставил тут же два стакана, две с золотыми ободками рюмки и, спросив, не надо ли еще чего, вышел.
— Женщины всегда предусмотрительнее нас, мужчин,— откупоривая бутыль, пояснил Степанов.— Поехал вот, а жена, как видите, ничего не забыла... Да вы подвигайтесь к столу, комиссар, не стесняйтесь, теперь работать нам вместе придется.
Наполнив рюмки наполовину спиртом и разбавив его водой, Степанов взял одну из них и, подняв, залюбовался стайкой пузырьков, взметнувшихся со дна.
— Итак, за наше знакомство, комиссар!
Блеснув крепкими зубами, он опрокинул рюмку в рот, приятно крякнул и, взяв бутерброд с колбасой, принялся есть.
— А скажите, пожалуйста,— спустя некоторое время спросил он,— в такой обстановке, я полагаю, нелегко приходится вашим руководителям? В губисполкоме товарищи рассказывали мне кое-что. Но вы живой свиде-
тель... Участник, так сказать, становления на местах новой жизни.
— Видите, какое дело,— опорожнив рюмку и взяв кружочек колбасы, начал Ветлугин.— Разные у нас в Уржуме люди. Председатель Ложенцов — коммунист. Военком тоже... А вот, скажем, Сипягин... Парень он хороший, и матрос, а эсер... левый эсер...
— Ну, а вы, комиссар, кем себя считаете? — полушутя-полусерьезно спросил Степанов.
— Я... Я, конечно, во фракции Ложенцова.
— У вас даже и фракция своя! — со скрытой усмешкой воскликнул Степанов И откинул крупную голову на спинку кресла,—Да разве при таком соотношении сил может вам помешать какой-то один-единственный эсер Сипягин? К тому же вы сказали, что он еще и матрос, по сути своей — революционная косточка...
— В том-то и дело, что косточка, да не та... Еще и покрупнее кости тут есть. Местная-то буржуазия почти вся в эсеры переметнулась. Один Березинский чего стоит... Этот риторик везде со своими речами лезет.
— Как-как? Риторик, вы сказали?
— Да... Очки такие носит, без оправы,— немного смутившись, пояснил Егор.— Вот и получается: и с кулачьем бороться надо, и с эсерами... А эсеры эти да разные там максималисты — это же знаете что за люди? Прямо надо сказать, они языком побойчее нас, потому — из интеллигенции больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
— В чем дело? — остановившись, сухо спросил Степанов и поднес два пальца к козырьку фуражки.
— Я из Уржума, продкомиссар...
— Комиссар по продовольствию? — словно удивившись, переспросил Степанов, и угрюмоватые глаза на скуластом, пышущем здоровьем безусом лице вдруг затеплились веселым блеском.— Ну что ж, рад познакомиться. . Вы тоже, полагаю, едете с нами?
— Да, я только что из губкома,— ответил Егор.— Сказали, что вы отправляетесь к нам, вот я и...
— И хорошо, что пришли. Прошу ко мне в салон.
— Спасибо,— поблагодарил Ветлугин и, кивнув в сторону баржи, не без одобрения добавил: — Веселый, видать, подобрался у вас народец.
— Да, народ у меня бывалый,— с достоинством согласился Степанов и, слегка прихрамывая на правую нору, свернул к пароходу.
А над вятским причалом все шире и шире разгоралось задорное:
И эх-х, с крутым кипятком, Да без за-ва-роч-ки-и...
В салоне все — и скатерть, и полотняные чехлы на диване и двух креслах, стоящих по углам, и легкие шелковые шторы, закрывающие окна,— все было непривычно для Егора Ветлугина, сковывало его. Он в своей поношенной солдатской одежде сидел на краешке дивана и, слушая командира полка, казалось, боялся двинуться.
Степанов, откинув крупную голову с коротко стриженными русыми волосами, одной рукой расстегнул ворот хорошо пригнанного офицерского кигеля, другой стряхнул в блюдце пепел с папиросы.
— Итак, как я понимаю, хлеб в вашем уезде есть? — спросил он испытующе.
— Лет на пять, товарищ Степанов, хлеба тут хватит,— ответил Ветлугин.— По десять годов кой у кого скирды стоят, почернели, проросли уж все...
— Так чего же вы медлите? Надо реквизировать! Разве вы не знаете, что Москва и Питер ждут его.
— Знаем, но взять-то хлеб быстро не можем.... Товаров у нас па обмен мало. К тому же, и кулачье сопротивляется. Вон и Шалайках на днях четверых наших товарищей убили...
— Даже до этого дело доходит? — настороженно заинтересовался Степанов,
— В том-то и дело, что кулаки за оружие берутся. Л у пас сил маловато,— пожаловался Ветлугин.— Есть у нас вон такой Сбоев, так этот Сбоев, не поверите, вол-исполком, и тот чуть не разогнал.
— Как же это могло произойти? — снова удивился Степанов.— А беднота, так сказать, опора нашей новой власти, где была?
— Подкуплена там беднота.
— Вот как! Любопытно...
— Дело в том, что этот Сбоев старый предприниматель, пимокатную имел. Держал наемную силу. Мы стали именем революции браться за пего, а он собрал бедняков, открыл свой склад и раздал им бесплатно восемьдесят нар валенок. А те за бердаши — и в волисполком: не троньте, мол, Сбоева, он о пас денно и нощно печется...
— И чем же кончился этот инцидент?
— Пришлось опять-таки военкому вмешиваться,— ответил Ветлугин.— Военком-то у нас местный, только таких военных из народа еще мало. Некому еще держать дисциплину. Л наш товарищ Ленин как об этом говорит; либо мы подчиним своему контролю мелкого буржуа, либо он скинет нашу рабочую власть, как скидывали революцию разные там Наполеоны и Кавеньяки...
— Кто же это такие — Кавеньяки? — слегка улыбнувшись, поинтересовался Степанов и достал из кармана блестящую зажигалку.
— Наполеоны — это понятно,— сказал не задумыва-ясь Ветлугин.-—Ну, а Кавеньяки... по-моему, они все та-кие же контрреволюционеры, что и наша белоофицерская
Сволочь... Все эти сынки купеческие да поповские и прочие...
— Разрешите, однако, вам заметить: как известно, большинство офицеров уже прочно встало на сторону революции,— спокойно и твердо сказал Степанов.— Не скрою, я тоже в прошлом офицер старой армии, но смею уверить, вместе с другими делал эту революцию. Если б не ранение, я бы и теперь не здесь был...
— Конечно, я же не обо всех говорю,— поправился Ветлугин и не без любопытства взглянул на Степанова.
Широкое и открытое, без единой морщинки лицо его — Степанову было не больше тридцати восьми — сорока— вызывало доверие и располагало к откровенности. Егор хотел спросить командира полка, где тот воевал, но в этот момент отворилась дверь, и в салон вошел тот самый матрос, который остановил его на трапе. В руках он держал два чайника, один побольше — с кипятком, другой маленький — для заварки.
— Наконец-то и чай! — весело воскликнул Степанов и, встав, оживленно потер руки.— А ну-ка, Малыш, нет ли у нас в закромах чего-нибудь погорячее?
«Малыш» — он был выше командира на полголовы — склонился к саквояжу, стоящему у двери, щелкнув замком, достал оттуда граненую бутыль из темного стекла, выложил на стол кольцо колбасы, хлеб. Потом поставил тут же два стакана, две с золотыми ободками рюмки и, спросив, не надо ли еще чего, вышел.
— Женщины всегда предусмотрительнее нас, мужчин,— откупоривая бутыль, пояснил Степанов.— Поехал вот, а жена, как видите, ничего не забыла... Да вы подвигайтесь к столу, комиссар, не стесняйтесь, теперь работать нам вместе придется.
Наполнив рюмки наполовину спиртом и разбавив его водой, Степанов взял одну из них и, подняв, залюбовался стайкой пузырьков, взметнувшихся со дна.
— Итак, за наше знакомство, комиссар!
Блеснув крепкими зубами, он опрокинул рюмку в рот, приятно крякнул и, взяв бутерброд с колбасой, принялся есть.
— А скажите, пожалуйста,— спустя некоторое время спросил он,— в такой обстановке, я полагаю, нелегко приходится вашим руководителям? В губисполкоме товарищи рассказывали мне кое-что. Но вы живой свиде-
тель... Участник, так сказать, становления на местах новой жизни.
— Видите, какое дело,— опорожнив рюмку и взяв кружочек колбасы, начал Ветлугин.— Разные у нас в Уржуме люди. Председатель Ложенцов — коммунист. Военком тоже... А вот, скажем, Сипягин... Парень он хороший, и матрос, а эсер... левый эсер...
— Ну, а вы, комиссар, кем себя считаете? — полушутя-полусерьезно спросил Степанов.
— Я... Я, конечно, во фракции Ложенцова.
— У вас даже и фракция своя! — со скрытой усмешкой воскликнул Степанов И откинул крупную голову на спинку кресла,—Да разве при таком соотношении сил может вам помешать какой-то один-единственный эсер Сипягин? К тому же вы сказали, что он еще и матрос, по сути своей — революционная косточка...
— В том-то и дело, что косточка, да не та... Еще и покрупнее кости тут есть. Местная-то буржуазия почти вся в эсеры переметнулась. Один Березинский чего стоит... Этот риторик везде со своими речами лезет.
— Как-как? Риторик, вы сказали?
— Да... Очки такие носит, без оправы,— немного смутившись, пояснил Егор.— Вот и получается: и с кулачьем бороться надо, и с эсерами... А эсеры эти да разные там максималисты — это же знаете что за люди? Прямо надо сказать, они языком побойчее нас, потому — из интеллигенции больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99