роман
Ой, река ты, реченька, Вятушка глубокая, Ты куда,
Вятка, спешишь, куда катишься,
Зачем слезы льешь?
Когда здесь появились люди, кто первым облюбовал этот каменистый угор и назвал деревню Ржаным Полоем, никто не знал. Многим казалось, что их деревушка с тремя десятками друг на друга непохожих домов появилась на свет одновременно с землей, с лесами и оврагами,— иначе кому бы пришло в голову селиться именно здесь, на самом косогоре? Да и поселились как-то не в лад, врассыпную: один дом придвинулся к оврагу, другой повернулся передом на солнечную сторону, будто стараясь погреться, третий подбежал к самой речке, словно собирался испить воды. А дом Евлахи Ветлугина уставился низенькими подслеповатыми оконцами на рыжий глинистый бугор, точно любуясь им. Кажется, чем бы там можно любоваться: бугор как бугор, кое-где зарос чахлыми кустами можжевельника, а вот поди ты, встанет, бывало, Евлаха утром, и первым делом к окну — каждое деревцо на бугре приметит, каждый кустик.
Как ни мала была деревушка, но и ее делила надвое дорога, спускавшаяся с горы, неудобная и гулкая. Когда шли дожди, эта дорога превращалась в речку. Хлеставшая сверху вода вылущивала ее, делала корытом. И если бы не каменистое дно, давно быть бы тут оврагу. Пришлось бы тогда убирать амбары, что стояли внизу, на самом повороте дороги. Стояли они у всей деревни на виду —из каждого дома хозяин стерег свой амбар, в любую минуту мог приметить, все ли там в порядке.
Любили здесь, около амбаров, поиграть в прятки ребятишки. Но взрослые предостерегающе говорили: за ребятами, мол, нужно смотреть — чикнут кремень о кремень, загорится чага, и пойдешь с сумой по миру.
Чистенько бывал тут и Евлахин внук, восьмилетний Федярка, круглоголовый, коренастый — весь в деда. А ходит он, как дед, вразвалочку, руки, будто ухватики, слегка согнуты в локтях.
Сегодня Федярка с утра толкется у амбаров. Он и дедушкином широком, как решето, выцветшем картузе; за спиной на мочальной веревке — самодельное ружье: березовая ложа с желобком посредине, на конце ложи отверстие, в которое просунут вересовый прут, пружинисто согнутый веревочной тетивой. Со своим ружьем теперь Федярка не расстается. Еще бы: вон дядя Егор,— тот даже из Уржума на побывку с ружьем приезжал. И дед тоже, как только дядя уехал, принес из чулана свой бердаш и повесил в избу на гвоздь. А рядом на стене большая бумага, разрисованная красками, на той бумаге люди на конях, с ружьями. Дед нет-нет да и подойдет к картине, ткнет в нее пальцем, прочитает: «С ружьем И плугом отстоим революцию». И понятно, кому не хо-чется отстоять революцию? Потому-то Федярка и старается во всем подражать деду. Поедет дед пахать, и Фе-дярка с ним. Только плуга у него нет настоящего, но это не иода. Со временем и у него все будет. Нынче он разы-скал на подволоке кусок блестящей жести, выпрямил ее камнем на бревне, прибил гвоздем на шестик. Края жести слегка загнул — и получился лемех. Побежал Федярка к амбарам. Земля здесь песчанистая. Присел он на коле-пи, вонзил лемех в землю, и поползла за отвалом узкой лептой бороздка, вздыбилась повлажневшим гребешком. Сбегает потом Федярка в поле за ржаными колосками, иылущит из них зернышки и посеет их тут, как сеет дед на новину. Пройдет зима, и вырастут у самого амбара новые колоски. Посеет он, скажем, зернышко, а уродится горсть, а может, и больше. Может, целое лукошко, а то
и мешок...
Федярка даже шмыгнул от удовольствия носом. Большой дедов картуз съехал на глаза, но Федярке не до Этого — эвон сколько сковырнул земельки, уж к Алеш-киному амбару подобрался.
— Ты это чего тут делаешь?
Федярка вздрогнул от неожиданного окрика, оглянулся: па дороге стоял сам Алешка— тоненькие ножки. Худой и длинный, как жердь, с жидкой рыжей бороден-кой, он стоял, широко расставив тонкие ноги в узеньких домотканых штанах-дудочках, и смотрел на Федярку по-лунасмешливо-полусерьезно. Не поймешь, то ли сердится старик, то ли готов рассмеяться.
Чего, говорю, землю роешь у мово анбара? — снова спросил уже строже Алешка и, подойдя к амбару, ужаснулся: кто-то иод самый склад прорыл лаз. Ужели ребятишки туда ползают? Того и гляди откроют тайник! А время теперь беспокойное, через день да каждый день комиссары наведываются за хлебом. Его, Алексея Кузов-кова, пока еще бог милует. Придут, бывало, из волости С продразверсткой, ОН откроет амбар, разведет руками — пустые сусеки, да и только! Никто и не догадывается, что хлеб-то у пего под полом, в землю упрятан. И на вот — пора прорыта под амбар, черт возьми...
- Ты тут чего ищешь? — наливаясь гневом, приступил старик к мальчишке.
- Ну-к чего, зернышки сею,— потупясь, не без опаски ответил тот и вскочил.
— Я вот возьму эту твою вересину-хворостину, выдерну из стреляла, да по спине тебя, да пониже... Тогда поймешь, где можно рыть, где не можно...
Шагнув к Федярке, Алешка — тоненькие ножки дернул за козырек картуза и, надвинув его на глаза мальчика, принялся притоптывать ногами взрыхленную непрошеным пахарем землю. Потоптался, ругнулся для порядка разок-другой и, пригрозив пожаловаться деду Евлам-пию, зашагал по вылущенной дороге вверхи.
Федярка, надувшись, метнул взгляд на узкоплечего длинноногого старика, взглянул на притоптанную им землю— и, сорвав с плеча свое ружьецо, вздернул тетиву. «Цвирк...» — пропела она, стрела взвилась в воздухе и клюнула Алешкин картуз.
Старик, охнув, схватился за голову и, кособочась, обернулся, но Федярки и след простыл — он уже нырнул в лаз под Алешкин амбар.
Старик похолодел.
— Я тебе, злыдень,— бросившись к амбару, закричал Кузовков.— Вылазь, говорю, антихрист, отседова, из-под мово анбара!
Затаив дыхание, Федярка через лаз видел, как почти что рядом сучил старик ногами, обутыми в кожаные уледи — легкие низкие обувки из кожи, специально сшитые для лета. Поверх уледей голенастые сухие ноги были аккуратно обвиты полотняными портянками.
— Вот я тебе, сдеру с тебя кожу, злыдень ты этакий!—сунувшись на колени и стараясь заглянуть в лаз, не унимался Алешка.
«И впрямь сдерет, ручищи-то вон какие длинные»,— струхнул Федярка.
Но Алешкины ноги в белых подвертках шагнули в сторону и исчезли. Федярка выглянул из укрытия: старик стоял у изгороди и примерялся, какую сподручнее вытянуть жердь из прясла. Мальчишка понял — жердью хочет его вытурить из укрытия. Но не тут-то было. Припав к земле, Федярка ящерицей скользнул через лаз обратно, схватил свое ружьецо и метнулся за угол амбара.
По крутой, отполированной босыми ногами тропке Федярка сбежал к шустрой, со множеством омутов Ветлужке. Остановился у ближнего омута, присел на корточки и принялся разглядывать песчаное дно. Сидит и не дышит— не спугнуть бы рыбок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Ой, река ты, реченька, Вятушка глубокая, Ты куда,
Вятка, спешишь, куда катишься,
Зачем слезы льешь?
Когда здесь появились люди, кто первым облюбовал этот каменистый угор и назвал деревню Ржаным Полоем, никто не знал. Многим казалось, что их деревушка с тремя десятками друг на друга непохожих домов появилась на свет одновременно с землей, с лесами и оврагами,— иначе кому бы пришло в голову селиться именно здесь, на самом косогоре? Да и поселились как-то не в лад, врассыпную: один дом придвинулся к оврагу, другой повернулся передом на солнечную сторону, будто стараясь погреться, третий подбежал к самой речке, словно собирался испить воды. А дом Евлахи Ветлугина уставился низенькими подслеповатыми оконцами на рыжий глинистый бугор, точно любуясь им. Кажется, чем бы там можно любоваться: бугор как бугор, кое-где зарос чахлыми кустами можжевельника, а вот поди ты, встанет, бывало, Евлаха утром, и первым делом к окну — каждое деревцо на бугре приметит, каждый кустик.
Как ни мала была деревушка, но и ее делила надвое дорога, спускавшаяся с горы, неудобная и гулкая. Когда шли дожди, эта дорога превращалась в речку. Хлеставшая сверху вода вылущивала ее, делала корытом. И если бы не каменистое дно, давно быть бы тут оврагу. Пришлось бы тогда убирать амбары, что стояли внизу, на самом повороте дороги. Стояли они у всей деревни на виду —из каждого дома хозяин стерег свой амбар, в любую минуту мог приметить, все ли там в порядке.
Любили здесь, около амбаров, поиграть в прятки ребятишки. Но взрослые предостерегающе говорили: за ребятами, мол, нужно смотреть — чикнут кремень о кремень, загорится чага, и пойдешь с сумой по миру.
Чистенько бывал тут и Евлахин внук, восьмилетний Федярка, круглоголовый, коренастый — весь в деда. А ходит он, как дед, вразвалочку, руки, будто ухватики, слегка согнуты в локтях.
Сегодня Федярка с утра толкется у амбаров. Он и дедушкином широком, как решето, выцветшем картузе; за спиной на мочальной веревке — самодельное ружье: березовая ложа с желобком посредине, на конце ложи отверстие, в которое просунут вересовый прут, пружинисто согнутый веревочной тетивой. Со своим ружьем теперь Федярка не расстается. Еще бы: вон дядя Егор,— тот даже из Уржума на побывку с ружьем приезжал. И дед тоже, как только дядя уехал, принес из чулана свой бердаш и повесил в избу на гвоздь. А рядом на стене большая бумага, разрисованная красками, на той бумаге люди на конях, с ружьями. Дед нет-нет да и подойдет к картине, ткнет в нее пальцем, прочитает: «С ружьем И плугом отстоим революцию». И понятно, кому не хо-чется отстоять революцию? Потому-то Федярка и старается во всем подражать деду. Поедет дед пахать, и Фе-дярка с ним. Только плуга у него нет настоящего, но это не иода. Со временем и у него все будет. Нынче он разы-скал на подволоке кусок блестящей жести, выпрямил ее камнем на бревне, прибил гвоздем на шестик. Края жести слегка загнул — и получился лемех. Побежал Федярка к амбарам. Земля здесь песчанистая. Присел он на коле-пи, вонзил лемех в землю, и поползла за отвалом узкой лептой бороздка, вздыбилась повлажневшим гребешком. Сбегает потом Федярка в поле за ржаными колосками, иылущит из них зернышки и посеет их тут, как сеет дед на новину. Пройдет зима, и вырастут у самого амбара новые колоски. Посеет он, скажем, зернышко, а уродится горсть, а может, и больше. Может, целое лукошко, а то
и мешок...
Федярка даже шмыгнул от удовольствия носом. Большой дедов картуз съехал на глаза, но Федярке не до Этого — эвон сколько сковырнул земельки, уж к Алеш-киному амбару подобрался.
— Ты это чего тут делаешь?
Федярка вздрогнул от неожиданного окрика, оглянулся: па дороге стоял сам Алешка— тоненькие ножки. Худой и длинный, как жердь, с жидкой рыжей бороден-кой, он стоял, широко расставив тонкие ноги в узеньких домотканых штанах-дудочках, и смотрел на Федярку по-лунасмешливо-полусерьезно. Не поймешь, то ли сердится старик, то ли готов рассмеяться.
Чего, говорю, землю роешь у мово анбара? — снова спросил уже строже Алешка и, подойдя к амбару, ужаснулся: кто-то иод самый склад прорыл лаз. Ужели ребятишки туда ползают? Того и гляди откроют тайник! А время теперь беспокойное, через день да каждый день комиссары наведываются за хлебом. Его, Алексея Кузов-кова, пока еще бог милует. Придут, бывало, из волости С продразверсткой, ОН откроет амбар, разведет руками — пустые сусеки, да и только! Никто и не догадывается, что хлеб-то у пего под полом, в землю упрятан. И на вот — пора прорыта под амбар, черт возьми...
- Ты тут чего ищешь? — наливаясь гневом, приступил старик к мальчишке.
- Ну-к чего, зернышки сею,— потупясь, не без опаски ответил тот и вскочил.
— Я вот возьму эту твою вересину-хворостину, выдерну из стреляла, да по спине тебя, да пониже... Тогда поймешь, где можно рыть, где не можно...
Шагнув к Федярке, Алешка — тоненькие ножки дернул за козырек картуза и, надвинув его на глаза мальчика, принялся притоптывать ногами взрыхленную непрошеным пахарем землю. Потоптался, ругнулся для порядка разок-другой и, пригрозив пожаловаться деду Евлам-пию, зашагал по вылущенной дороге вверхи.
Федярка, надувшись, метнул взгляд на узкоплечего длинноногого старика, взглянул на притоптанную им землю— и, сорвав с плеча свое ружьецо, вздернул тетиву. «Цвирк...» — пропела она, стрела взвилась в воздухе и клюнула Алешкин картуз.
Старик, охнув, схватился за голову и, кособочась, обернулся, но Федярки и след простыл — он уже нырнул в лаз под Алешкин амбар.
Старик похолодел.
— Я тебе, злыдень,— бросившись к амбару, закричал Кузовков.— Вылазь, говорю, антихрист, отседова, из-под мово анбара!
Затаив дыхание, Федярка через лаз видел, как почти что рядом сучил старик ногами, обутыми в кожаные уледи — легкие низкие обувки из кожи, специально сшитые для лета. Поверх уледей голенастые сухие ноги были аккуратно обвиты полотняными портянками.
— Вот я тебе, сдеру с тебя кожу, злыдень ты этакий!—сунувшись на колени и стараясь заглянуть в лаз, не унимался Алешка.
«И впрямь сдерет, ручищи-то вон какие длинные»,— струхнул Федярка.
Но Алешкины ноги в белых подвертках шагнули в сторону и исчезли. Федярка выглянул из укрытия: старик стоял у изгороди и примерялся, какую сподручнее вытянуть жердь из прясла. Мальчишка понял — жердью хочет его вытурить из укрытия. Но не тут-то было. Припав к земле, Федярка ящерицей скользнул через лаз обратно, схватил свое ружьецо и метнулся за угол амбара.
По крутой, отполированной босыми ногами тропке Федярка сбежал к шустрой, со множеством омутов Ветлужке. Остановился у ближнего омута, присел на корточки и принялся разглядывать песчаное дно. Сидит и не дышит— не спугнуть бы рыбок:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99