– Вернемся к этому на ближайшем сеансе, – предложил Арт. – Встретимся в пятницу, идет? Только не в конторе. Там дезинфекция. Может, где-нибудь в кафе? Вы знаете кафе «Pain et Beurre»?
– Я бы хотела поговорить об этом сейчас.
– Сейчас? – переспросил он упавшим голосом. – По телефону?
Я с трудом заставила себя надавить на него. Честно говоря, мне тоже в тот момент меньше всего на свете хотелось работать. Почему-то навалилась усталость. Была еще только среда – точнее, всего лишь утро среды, – а я уже глаз не могла отвести от банкетки в фойе за кабинетом Шейлы. Ее было видно из-за моего стола, и она казалась неотразимо удобной.
– Инкубус горибилиа фокус-покус аут психологус, – с выражением произнес Арт. – Мулюс латина вульгарис, сеанс номер два.
– Простите, что?
Я кое-как заставила себя отвлечься от манящей красной кожи банкетки. И вовремя. Голос Арта на другом конце провода вновь стал рождать членораздельные фразы:
– Я сказал, можно поговорить и сейчас, но это будет уже второй сеанс.
– Вы хотите, чтобы я заплатила за телефонный разговор по полной ставке, как за сеанс?
До чего же меня раздражал этот тип! Жаль, что я не додумалась записать нашу беседу на диктофон. Самое то для Шейлы.
– Но на повестке дня один-единственный вопрос, – напомнила я.
– Зато какой вопрос, солнышко! Супружеский застой – большая проблема. Необъятная! Мы приступаем ко второму сеансу, это уж точно. Что скажете? Согласны?
– Я до сих пор сомневаюсь, что «супружеский застой» – это принятый термин, – буркнула я. – В Интернете ничего такого не нашлось.
– Естественно, солнышко. – В его голосе звучало оскорбленное достоинство. – Оригинальность – одно из его главных достоинств.
Пауза затягивалась.
– Ну ладно, – отмер Арт. – Хватит плясать вокруг да около. На самом деле вы просто не хотите платить за беседу. Так?
– Да, я бы предпочла не платить.
– Вообще?
– За этот звонок? Нет уж, благодарю.
Как ни странно, он очень легко с этим смирился. Сначала всеми правдами и неправдами выбивал деньги, а потом ни с того ни с сего плюнул на них – и все дела. Я услышала, как он присосался к сигарете, прежде чем пуститься в объяснения.
– Уговорили. В конце концов, вы не в офис звоните. Забудьте про психоанализ. Сейчас я просто мужчина. Я даже не настаиваю на своей правоте. Однако вы спрашиваете, что в вашем поведении навело меня на мысль о «супружеском застое». Отвечаю: я это почувствовал. Никакой туфты. Просто почуял, и все.
– То есть как – почуяли? Сердцем, что ли?
– Нет-нет, сердце в таких случаях не годится. Оно не дает нужной информации.
– Тогда чем же, головой?
– Нет. Пусть это прозвучит грубо, но… если честно, то у меня просто встает на эти дела. Мои коллеги вообще-то не любят в таком признаваться.
Он меня шокировал.
– У вас… э-э… встает на меня?
Теперь я шокировала его.
– Нет! Встает на случаи вроде вашего. Это совсем другое. Я говорил про особое мужское знание. Врожденное чувственное знание. – Он помедлил, словно решая, достойна ли я таких откровений. – У нас в штанах очень чуткий инструмент, солнышко. Он действует вне логики или разума. Как бы вам лучше объяснить… Слышали про всяких типов, которые ходят по пустыне с рогатиной из прутьев? Ну, эти, как их?
– Которые ищут воду?
– Они самые. Рогатина вибрирует у них в руках, и дрожь отдается выше, в плечи, потом в грудь, потом расходится по всему телу. И тогда они точно знают, что прямо у них под ногами, под выжженной бесплодной почвой, что-то течет, бурлит, изливается – что-то мощное и первобытное, чему нет удержу.
– Мы все еще говорим про инструмент в штанах?
– Ну да, в переносном смысле. Этот водоискатель держит прут в руках и через него чувствует воду, как она бьет и пульсирует.
– Кажется, начинаю понимать вашу мысль.
– Чудненько! Вот и мужской инструмент – он как антенна. Иногда он улавливает некие скрытые токи, глубокие и сладкие. Но там, где есть какая-то плотина, ничего не течет. Так понятно?
– Значит, ваш инструмент сообщил, что я безводна? Что у меня внутри засуха?
– Это не упрек, – объяснил он. – И я не утверждаю, что мой инструмент точен на сто процентов. Вовсе нет. Не все инструменты равно надежны. Просто некоторые чувствительнее остальных.
– И это все? К этому шли все ваши объяснения?
– Осталось что-то непонятное? Нужно подробнее?
– То есть когда вы заявили, что у меня не все в порядке – сексуальные проблемы, супружеский застой, – у вас не было никаких конкретных оснований? Ничего? Вы не проводили в этой области никаких исследований? Это был просто…
– Ну да. Голос гениталий.
– И кто-то вам за такое платит?
– Кое-кто платит. К сожалению, не вы.
Тупик. Полный тупик. Никаких ответов.
А скорее всего, и никаких вопросов-то не было. Я отнеслась ко всему чересчур серьезно, приняла слишком близко к сердцу. Я потерла глаза. Они горели. Какие тяжелые веки. Очень тяжелые. Дать бы им закрыться… сомкнуться…
– Бог с ним, солнышко. Знаете, как говорят… – Голос Арта доносился как из тоннеля. – Не в том… трам пам тарарам фикус бум.
– Простите, что?
– Уговор? Плюм там сарсапарилла мумбо-юмбо.
– Простите?
– Пятница. Четыре тридцать. Кафе «Pain et Beurre». До встречи.
Щелчок. Он повесил трубку.
Стрелки часов показывали половину пятого, когда я уселась за столик в «Pain et Beurre». Солнце расплескалось по полу и окатило меня.
Я опять устала. Так сильно, что не помог бы даже сон – тут нужно было что-то другое. Я устала умом. Устала сердцем. Как будто подхватила экзотическую сонную болезнь – из тех, что разносят быстрокрылые тропические москиты с длинным хоботком.
Сидеть на солнце и впитывать его всей кожей было так приятно, что меня, видимо, сморило прямо за столом. Сквозь сон я слышала далекую трель телефона и честно пыталась открыть глаза. Но дремота была такой сладкой, что мне никак не удавалось заставить себя… заставить…
– Oh, non, mon Dieu! – истошно завопил мужской голос. – Мадемуазель! Мадемуазель!
Меня бесцеремонно стащили на пол. Теперь я вполне ясно воспринимала окружающее. Исцарапанные ножки стола на полированных досках пола; белые мужские сандалии, заляпанные соусом; настойчивый звон мобильника; застарелый запах «Голуаза» и трюфелей. Затем теплое чесночное дыхание на моем лице, колкая щетина, и к моему рту прижимаются полные мясистые губы.
– Пошел вон! Слезай! – Я молочу кулаками по груди мужика надо мной.
Марсель Ришелье, шеф-повар и владелец французской кафешки, вскочил на ноги и широко разинул перепуганный рот, из которого рвались невнятные галльские возгласы. Он прикрыл рот обеими руками, потом схватился за щеки, потом снова прикрыл рот.
– Ви жив? – выдохнул он и наконец сообразил помочь мне подняться. – Oh, non! Pardon, mademoiselle! Это биль ужжас, ужжас, ужжас какой ошибка!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64