Но от Гордона?
– Ну что, доволен? – возопила Мишель, когда выяснилось, что Гордон впал в кому. – Ты убиваешь его! Понял? Убиваешь собственного брата!
Она, конечно, перегнула палку, хотя после моего визита у Гордона действительно случился повторный приступ, а потом наступила кома. Но можно ли с уверенностью сказать, что этот приступ вызвал я? Я вовсе не хотел его расстраивать, наоборот, думал, что от моих слов ему полегчает. Думал, Гордону нужна поддержка. Кто ж знал, что он так отреагирует на мою речь? Кто ж знал, что он выдернет капельницу из вены, сорвет датчики с груди и отшвырнет одеяло? Кто ж знал, что он кинется бежать по коридору мимо кабинета сестер – крылья больничной рубашки хлопают, голый белый зад трясется мячиком?
Кто бы мог подумать, что недавний покойник сможет долететь до самой двери в вестибюле? И даже пробежать по аллее? И кто мог знать, что он свалится на капот той самой машины, что доставила его в больницу четырьмя часами раньше? И что дежурить в машине будет та же смена (тот самый санитар, который заинтересовался моей теорией насчет свинины)?
– Уж теперь это точно не из-за свинины, друг, – сказал мне санитар, пока катил Гордона назад, в больницу. – Разве что кто-то выжал свиную отбивную ему в капельницу.
Он пошутил, чтобы разрядить обстановку, только и всего. Может, этот парень покажется вам бесчувственным (как и мне поначалу), но, думаю, у него были свои резоны. Он ведь каждый день видит людское горе и, наверное, знает, что нужно человеку в такие моменты. И шутка была, если уж на то пошло, остроумной, а показалась бы мне еще остроумнее, если б ее не услышала Мишель.
Даже в лучшие времена у Мишель туго с чувством юмора. Шуток она не любит. Шутки для типов вроде меня.
– Ты что, кормил его животными жирами?! – взвизгнула Мишель. – Господи, Стори, это же твой брат! Ты убиваешь родного брата!
С этой минуты события вышли из-под контроля. Ей-богу, я ничего не мог с этим поделать. Судите сами.
После сеанса с Джули я пошел к агенту по недвижимости и отсрочил свое изгнание из мастерской. Затем прямиком отправился в больницу. Увидев Мишель в отделении интенсивной терапии, я искренне поверил, что все обошлось. Я даже позволил себе расслабиться (непростительная глупость вблизи Мишель).
Мишель листала глянцевый каталог мебели и обоев. Я счел это добрым знаком – кто станет думать об отделке квартиры, если в прихожей поджидает Смерть? Еще лучше было то, что Мишель со мной не поздоровалась. Она только подняла на меня глаза, перевернула страницу, тяжко вздохнула и снова уткнулась в каталог. После чего я отбросил мысль о братских объятиях, которые, учитывая исключительность момента, уже готов был раскрыть. Я молча сел напротив Мишель и стал ждать.
Рядом с Мишель сидели ее родители, Сандра и Тони. Сандра деловито снимала со своей синей юбки налипшие ворсинки и аккуратно отправляла их в чашку из-под кофе. Сандра – миниатюрная, сухонькая, болезненно опрятная женщина; взгляд у нее неизменно опущен, а воротничок неизменно поднят. Ее муж, Тони, здорово сохранился для своих семидесяти: он загорелый и подтянутый. Представьте себе куклу «Кен на пенсии» – и получите вылитого Тони. Он спокойно угнездился у двери палаты, сложив руки на коленях, и ничего не делал, только иногда указывал Сандре на пропущенные ворсинки.
– Вот, смотри… здесь… и здесь… ты пропустила целый участок. Тут нужна система.
– Привет, Сандра. – Я улыбнулся.
По-моему, улыбка как раз подходила к случаю: не слишком широкая, но все же заметная. Скорее этакая мужественная усмешка с оттенком горького понимания. Сначала я сомневался, нужно ли вообще улыбаться в такие минуты (если спросить Мишель, ответом было бы категорическое «нет!»), но в итоге решил, что, как единственный кровный родственник больного, могу сам устанавливать правила поведения.
Признаться, меня подогрело и то соображение, факт, что улыбка наверняка разъярит Мишель. Невестка из себя выпрыгивает, если мне удается сойти за воспитанного человека.
– Здравствуй, Арт. – Сандра тоже слегка улыбнулась, после чего покосилась на Мишель, словно спрашивая, не слишком ли она со мной дружелюбна. (Судя по ответному взгляду, слишком.)
Я улыбнулся и отцу Мишель:
– Привет, Тони. Все работаем?
Едва договорив, я готов был пнуть себя за эти слова. Я сделал непоправимое: дал Тони возможность поговорить о себе.
– Кто работает? Я? – Тони самодовольно фыркнул, потянулся и вольготно закинул руки на спинки соседних кресел. – Мне нечего делать и некуда торопиться. На тот свет не опоздаешь!
Тони гордится своим бездельем. Три года назад он отошел от дел (его фирма специализировалась на производстве рекламных шапочек и футболок). В тот день, когда Тони навсегда закрыл за собой дверь офиса, он поклялся, что пальцем больше не пошевелит до гробовой доски.
– Сорок пять лет я вставал по утрам и знал, что у меня куча дел. И я их делал. И не жаловался. Спроси Сандру. Я жаловался, Сандра? Ты хоть раз слышала, чтобы я хныкал? Видишь? Она качает головой. Хныкать – не мужское дело. Мужское дело – выполнять то, что должен. Согласен, Артур?
Тони зовет меня Артуром. Ему так проще. Он не может смириться с тем, что Арт – это полное имя.
– Я так думаю, Артур, – продолжал Тони, – что заработал право ничего не делать. Сорок пять лет гнул спину, а теперь вот могу посидеть и отдохнуть. Но ты совсем молодой, у тебя впереди еще годы работы. Небось трудно представить, каково это – сидеть и ничего не делать?
– Ему-то как раз труда не составляет. – Мишель удалось вклиниться в разговор. – Правда же, Стори, тебе не надо сильно напрягаться, чтобы представить, как ты бездельничаешь?
Терпеть не могу подобных фортелей. Только что я мог поклясться, что Мишель вся погрузилась в созерцание стеллажа от Терренса Конрана. Так нет же: едва представилась возможность уязвить Арта, как Мишель мигом всплыла на поверхность. И обратно в глубину, похоже, не собиралась.
Мишель вроде настырной мухи: вьется и вьется вокруг тебя, зудит над ухом, норовит сесть на нос – словом, так и напрашивается на удар. Жужжать она уже начала; вопрос только, надо ли было бить?
– Пойду спрошу, можно ли заглянуть к Гордону, – сказал я и встал.
– Пожалуй, не стоит, – отрезала Мишель. Ее крылышки расправились: она готовилась взлететь.
– Почему?
– Ему нуж-ж-жно отдохнуть. – Уж и зажужжала в полную силу. – Доктор сказ-з-зал, к нему нельз-з-зя.
Кажется, она спланировала мне на руку и нахально трет лапки!
– А ты у него была, Мишель?
– Да. Но я ведь его ж-ж-жена!
– А я его брат. Кровным родственникам в таких случаях не надо особого разрешения, – парировал я. – Если ему понадобится пересадка почки, врачи возьмут ее не у тебя, а у меня.
Сандра испуганно встрепенулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
– Ну что, доволен? – возопила Мишель, когда выяснилось, что Гордон впал в кому. – Ты убиваешь его! Понял? Убиваешь собственного брата!
Она, конечно, перегнула палку, хотя после моего визита у Гордона действительно случился повторный приступ, а потом наступила кома. Но можно ли с уверенностью сказать, что этот приступ вызвал я? Я вовсе не хотел его расстраивать, наоборот, думал, что от моих слов ему полегчает. Думал, Гордону нужна поддержка. Кто ж знал, что он так отреагирует на мою речь? Кто ж знал, что он выдернет капельницу из вены, сорвет датчики с груди и отшвырнет одеяло? Кто ж знал, что он кинется бежать по коридору мимо кабинета сестер – крылья больничной рубашки хлопают, голый белый зад трясется мячиком?
Кто бы мог подумать, что недавний покойник сможет долететь до самой двери в вестибюле? И даже пробежать по аллее? И кто мог знать, что он свалится на капот той самой машины, что доставила его в больницу четырьмя часами раньше? И что дежурить в машине будет та же смена (тот самый санитар, который заинтересовался моей теорией насчет свинины)?
– Уж теперь это точно не из-за свинины, друг, – сказал мне санитар, пока катил Гордона назад, в больницу. – Разве что кто-то выжал свиную отбивную ему в капельницу.
Он пошутил, чтобы разрядить обстановку, только и всего. Может, этот парень покажется вам бесчувственным (как и мне поначалу), но, думаю, у него были свои резоны. Он ведь каждый день видит людское горе и, наверное, знает, что нужно человеку в такие моменты. И шутка была, если уж на то пошло, остроумной, а показалась бы мне еще остроумнее, если б ее не услышала Мишель.
Даже в лучшие времена у Мишель туго с чувством юмора. Шуток она не любит. Шутки для типов вроде меня.
– Ты что, кормил его животными жирами?! – взвизгнула Мишель. – Господи, Стори, это же твой брат! Ты убиваешь родного брата!
С этой минуты события вышли из-под контроля. Ей-богу, я ничего не мог с этим поделать. Судите сами.
После сеанса с Джули я пошел к агенту по недвижимости и отсрочил свое изгнание из мастерской. Затем прямиком отправился в больницу. Увидев Мишель в отделении интенсивной терапии, я искренне поверил, что все обошлось. Я даже позволил себе расслабиться (непростительная глупость вблизи Мишель).
Мишель листала глянцевый каталог мебели и обоев. Я счел это добрым знаком – кто станет думать об отделке квартиры, если в прихожей поджидает Смерть? Еще лучше было то, что Мишель со мной не поздоровалась. Она только подняла на меня глаза, перевернула страницу, тяжко вздохнула и снова уткнулась в каталог. После чего я отбросил мысль о братских объятиях, которые, учитывая исключительность момента, уже готов был раскрыть. Я молча сел напротив Мишель и стал ждать.
Рядом с Мишель сидели ее родители, Сандра и Тони. Сандра деловито снимала со своей синей юбки налипшие ворсинки и аккуратно отправляла их в чашку из-под кофе. Сандра – миниатюрная, сухонькая, болезненно опрятная женщина; взгляд у нее неизменно опущен, а воротничок неизменно поднят. Ее муж, Тони, здорово сохранился для своих семидесяти: он загорелый и подтянутый. Представьте себе куклу «Кен на пенсии» – и получите вылитого Тони. Он спокойно угнездился у двери палаты, сложив руки на коленях, и ничего не делал, только иногда указывал Сандре на пропущенные ворсинки.
– Вот, смотри… здесь… и здесь… ты пропустила целый участок. Тут нужна система.
– Привет, Сандра. – Я улыбнулся.
По-моему, улыбка как раз подходила к случаю: не слишком широкая, но все же заметная. Скорее этакая мужественная усмешка с оттенком горького понимания. Сначала я сомневался, нужно ли вообще улыбаться в такие минуты (если спросить Мишель, ответом было бы категорическое «нет!»), но в итоге решил, что, как единственный кровный родственник больного, могу сам устанавливать правила поведения.
Признаться, меня подогрело и то соображение, факт, что улыбка наверняка разъярит Мишель. Невестка из себя выпрыгивает, если мне удается сойти за воспитанного человека.
– Здравствуй, Арт. – Сандра тоже слегка улыбнулась, после чего покосилась на Мишель, словно спрашивая, не слишком ли она со мной дружелюбна. (Судя по ответному взгляду, слишком.)
Я улыбнулся и отцу Мишель:
– Привет, Тони. Все работаем?
Едва договорив, я готов был пнуть себя за эти слова. Я сделал непоправимое: дал Тони возможность поговорить о себе.
– Кто работает? Я? – Тони самодовольно фыркнул, потянулся и вольготно закинул руки на спинки соседних кресел. – Мне нечего делать и некуда торопиться. На тот свет не опоздаешь!
Тони гордится своим бездельем. Три года назад он отошел от дел (его фирма специализировалась на производстве рекламных шапочек и футболок). В тот день, когда Тони навсегда закрыл за собой дверь офиса, он поклялся, что пальцем больше не пошевелит до гробовой доски.
– Сорок пять лет я вставал по утрам и знал, что у меня куча дел. И я их делал. И не жаловался. Спроси Сандру. Я жаловался, Сандра? Ты хоть раз слышала, чтобы я хныкал? Видишь? Она качает головой. Хныкать – не мужское дело. Мужское дело – выполнять то, что должен. Согласен, Артур?
Тони зовет меня Артуром. Ему так проще. Он не может смириться с тем, что Арт – это полное имя.
– Я так думаю, Артур, – продолжал Тони, – что заработал право ничего не делать. Сорок пять лет гнул спину, а теперь вот могу посидеть и отдохнуть. Но ты совсем молодой, у тебя впереди еще годы работы. Небось трудно представить, каково это – сидеть и ничего не делать?
– Ему-то как раз труда не составляет. – Мишель удалось вклиниться в разговор. – Правда же, Стори, тебе не надо сильно напрягаться, чтобы представить, как ты бездельничаешь?
Терпеть не могу подобных фортелей. Только что я мог поклясться, что Мишель вся погрузилась в созерцание стеллажа от Терренса Конрана. Так нет же: едва представилась возможность уязвить Арта, как Мишель мигом всплыла на поверхность. И обратно в глубину, похоже, не собиралась.
Мишель вроде настырной мухи: вьется и вьется вокруг тебя, зудит над ухом, норовит сесть на нос – словом, так и напрашивается на удар. Жужжать она уже начала; вопрос только, надо ли было бить?
– Пойду спрошу, можно ли заглянуть к Гордону, – сказал я и встал.
– Пожалуй, не стоит, – отрезала Мишель. Ее крылышки расправились: она готовилась взлететь.
– Почему?
– Ему нуж-ж-жно отдохнуть. – Уж и зажужжала в полную силу. – Доктор сказ-з-зал, к нему нельз-з-зя.
Кажется, она спланировала мне на руку и нахально трет лапки!
– А ты у него была, Мишель?
– Да. Но я ведь его ж-ж-жена!
– А я его брат. Кровным родственникам в таких случаях не надо особого разрешения, – парировал я. – Если ему понадобится пересадка почки, врачи возьмут ее не у тебя, а у меня.
Сандра испуганно встрепенулась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64