Красет забылся беспокойным сном.
Когда он проснулся, то долго, до хрипа звал собратьев по несчастью.
- Сайл! Милвер!
Никто так и не отозвался. Красет понял, что остался один. Болели ноги, обрубки опухли, покраснели, воспаление поползло вверх к бедрам, все тело горело, жар выжимал последние запасы воды. Хотелось пить… Красет начал бредить, ему то и дело казалось, что он видит Леклера и Гемму. Рыбак звал их, пытался ползти и тогда образы погибших друзей таяли, и возникала все та же стена с клочьями слабо святящейся плесени. Иногда его окружали толпы свирепых муравьев, готовых сомкнуть жвалы на его шее. Красету чудилось, что они вот-вот съедят его. Тогда он в изнеможении зажмуривался, думал: будь что будет, только бы поскорее… Но ничего не происходило, никто не набрасывался на него, не рвал на части его тело. Пересилив страх, рыбак открывал глаза - вокруг снова было пусто.
Когда на самом деле жесткие зазубрины жвал цапнули его за бок, Красет даже не очнулся. Он так и не понял, что муравьи куда-то носили его. Реальность и бред слились для него воедино. Он уже почти ничего не ощущал, ни голода, ни жажды, только тупую, ноющую боль.
Ночью он умер. На рассвете пробудившийся рабочий муравей, прочесывая Жилище в поисках накопившегося за ночь мусора, подхватил безжизненное тело и вынес его на солнце - подальше от муравейника. * * *
Допрашивать пленных оказалось не так сложно. Он думал, что двуногие будут сопротивляться его напору, попытаются закрыть свой примитивный разум, запрятать поглубже мысли. Он приготовился ломать волю этих ничтожных существ, но они неожиданно легко открылись ему. Двуногие калеки совершенно не сопротивлялись ментальному вторжению - они были обессилены ранами, долгой дорогой, отсутствием пищи.
(Была и еще одна причина, которой повелитель муравьев не знал: за годы владычества пауков люди настолько привыкли, что их сознание открыто смертоносцам, что даже перестали это замечать. А перестав замечать - разучились сопротивляться, прятать свои мысли. Говорят, когда-то Великий Найл тоже приметил эту особенность в разумах паучьих слуг. Тогда он сравнил их насквозь прозрачные мысли с проходной комнатой, двери которой распахнуты настежь. Входи, кто хочешь…)
Битва в каменном Жилище у протоков показала, что ему противостоят две группы врагов. Восьминоги, чем-то отдаленно напоминающие его муравьев - большое число конечностей, та же прочная хитиновая скорлупа, мощные челюсти, похожие на жвалы, - являются высшей кастой. А мягкотелые, слабые двуногие выполняют их приказы, прислуживают. Добывают пищу, строят Жилища. Возможно, что они - просто трудолюбивые, но почти неспособные воевать рабочие особи. Вроде фуражиров-носильщиков или чистильщиков.
Управляет же всем некий Великий Восьминог-Повелитель, чей образ переполнял куцые рассудки двуногих. В их представлении он - огромный, всесильный и всеведущий. Его приказы передаются другим восьминогам, рангом пониже, а они уж руководят низшими. Могут от отчаяния и в бой послать, как это случилось в Жилище у протоков.
И хотя двуногие сопротивлялись, надо признать, упорно, сноровки и сил у них для битвы нет. Они - не воины.
В том сражении за каменное Жилище двуногие слуги, ожесточенно сопротивлявшиеся вначале, неожиданно потеряли всю свою ярость, стоило только уничтожить их повелителей - бурых и черных восьминогов. Конечно, мягкотелые не отступили, продолжали вяло отбиваться, но точно так же повели бы себя и его рабочие муравьи: защищали бы Жилище даже в самой безнадежной ситуации. Это заложено в них и без его приказов…
Муравьиный владыка мыслил своими категориями, мало понятными и людям, и паукам. Он все равнял по себе, даже не задумывался о том, что могут быть и другие формы разума. Образ Великого Восьминога-Повелителя был слишком похож на него самого. Следовательно, ему противостоит другой мощный разум, управляющий тысячами младших разумов. Только его враг волю свою передает не напрямую, а через множество посредников - тех самых восьминогов. Он даже ощутил некоторую зависть к противнику: как ему удается из одинаковых личинок выводить столь непохожих особей?
Главный вывод из этих размышлений нес гибель смертоносцам: двуногих уничтожать по возможности, но бурых и черных восьминогов истреблять ценой любых потерь. Тогда сопротивление рабочих угаснет само собой. Основная же цель - найти Жилище Великого Восьминога-Повелителя. И уничтожить его… * * *
Лимм предпочитал жить один с тех пор, как ушел из семьи. С того времени уже минула дюжина дождей, а он будто и не собирался ничего менять. Родственникам это не нравилось, сестра то и дело пыталась женить его на одной из своих подружек, но парень оставался непреклонен. Благосклонность женщин ему доставалась и так - Лимм был удачливым и щедрым охотником, а больше ему ничего и не надо было.
Содержать в чистоте свою нору он был бы в состоянии и сам, если бы порядок и чистота его хоть сколько-нибудь беспокоили. Больше всего на свете Лимм любил одиночество. Чтобы никто не зудел над ухом, когда, устав после тяжелого охотничьего похода, он заваливался на протертые шкуры своей лежанки. Чтобы никто на нее, эту охоту, не гнал, когда не хочется, - запасов, мол, только на два дня осталось. Всего этого Лимм навидался в детстве. Когда же он вырос, то ушел от своей многочисленной и беспокойной семьи, разыскал к югу от занесенной песком скалы неплохую нору и поселился в ней.
Скала была местной достопримечательностью. Говорили, что таинственные знаки у нее на боку - совсем не игра ветра и воды, а письмена Прежних. Что в этих закорючках, как всегда, заключена мудрость мира. Говорили даже, что, если найдется человек, который сможет прочесть надпись, то она окажется похлеще, чем тайны Белой Башни. Врали, небось. Лимм всерьез эти байки не воспринимал, но все же слазил на скалу из интереса. Ничего особенного. Какие-то трещинки, зазубрины, дыры и дырочки поменьше… Только время зря потерял.
В тот день он не собирался идти в пустыню. Добытого позавчера бегунка на сегодня еще хватит, если не слишком привередничать и не обращать внимание на запах. Геала, нынешняя подруга Лимма, вроде бы обещала научить его коптить мясо под жаркими солнечными лучами. Тогда можно будет на охоту и через пять дней ходить, а не через три, как теперь. Но за водой все-таки придется сходить, пока солнце не успело подняться высоко.
Для воды у него был прекрасный мех из шкуры гусеницы-мохнача, дар одной из воздыхательниц. Лимм улыбнулся. Эта одинокая вдовушка уже пятую луну намеками приглашает его к себе. Все какие-то предлоги выдумывает. В последний раз жаловалась, что подпорка в норе покосилась, грозит, мол, упасть, а ей, бедной, в одиночку, без помощи крепких мужских рук ну никак не справиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Когда он проснулся, то долго, до хрипа звал собратьев по несчастью.
- Сайл! Милвер!
Никто так и не отозвался. Красет понял, что остался один. Болели ноги, обрубки опухли, покраснели, воспаление поползло вверх к бедрам, все тело горело, жар выжимал последние запасы воды. Хотелось пить… Красет начал бредить, ему то и дело казалось, что он видит Леклера и Гемму. Рыбак звал их, пытался ползти и тогда образы погибших друзей таяли, и возникала все та же стена с клочьями слабо святящейся плесени. Иногда его окружали толпы свирепых муравьев, готовых сомкнуть жвалы на его шее. Красету чудилось, что они вот-вот съедят его. Тогда он в изнеможении зажмуривался, думал: будь что будет, только бы поскорее… Но ничего не происходило, никто не набрасывался на него, не рвал на части его тело. Пересилив страх, рыбак открывал глаза - вокруг снова было пусто.
Когда на самом деле жесткие зазубрины жвал цапнули его за бок, Красет даже не очнулся. Он так и не понял, что муравьи куда-то носили его. Реальность и бред слились для него воедино. Он уже почти ничего не ощущал, ни голода, ни жажды, только тупую, ноющую боль.
Ночью он умер. На рассвете пробудившийся рабочий муравей, прочесывая Жилище в поисках накопившегося за ночь мусора, подхватил безжизненное тело и вынес его на солнце - подальше от муравейника. * * *
Допрашивать пленных оказалось не так сложно. Он думал, что двуногие будут сопротивляться его напору, попытаются закрыть свой примитивный разум, запрятать поглубже мысли. Он приготовился ломать волю этих ничтожных существ, но они неожиданно легко открылись ему. Двуногие калеки совершенно не сопротивлялись ментальному вторжению - они были обессилены ранами, долгой дорогой, отсутствием пищи.
(Была и еще одна причина, которой повелитель муравьев не знал: за годы владычества пауков люди настолько привыкли, что их сознание открыто смертоносцам, что даже перестали это замечать. А перестав замечать - разучились сопротивляться, прятать свои мысли. Говорят, когда-то Великий Найл тоже приметил эту особенность в разумах паучьих слуг. Тогда он сравнил их насквозь прозрачные мысли с проходной комнатой, двери которой распахнуты настежь. Входи, кто хочешь…)
Битва в каменном Жилище у протоков показала, что ему противостоят две группы врагов. Восьминоги, чем-то отдаленно напоминающие его муравьев - большое число конечностей, та же прочная хитиновая скорлупа, мощные челюсти, похожие на жвалы, - являются высшей кастой. А мягкотелые, слабые двуногие выполняют их приказы, прислуживают. Добывают пищу, строят Жилища. Возможно, что они - просто трудолюбивые, но почти неспособные воевать рабочие особи. Вроде фуражиров-носильщиков или чистильщиков.
Управляет же всем некий Великий Восьминог-Повелитель, чей образ переполнял куцые рассудки двуногих. В их представлении он - огромный, всесильный и всеведущий. Его приказы передаются другим восьминогам, рангом пониже, а они уж руководят низшими. Могут от отчаяния и в бой послать, как это случилось в Жилище у протоков.
И хотя двуногие сопротивлялись, надо признать, упорно, сноровки и сил у них для битвы нет. Они - не воины.
В том сражении за каменное Жилище двуногие слуги, ожесточенно сопротивлявшиеся вначале, неожиданно потеряли всю свою ярость, стоило только уничтожить их повелителей - бурых и черных восьминогов. Конечно, мягкотелые не отступили, продолжали вяло отбиваться, но точно так же повели бы себя и его рабочие муравьи: защищали бы Жилище даже в самой безнадежной ситуации. Это заложено в них и без его приказов…
Муравьиный владыка мыслил своими категориями, мало понятными и людям, и паукам. Он все равнял по себе, даже не задумывался о том, что могут быть и другие формы разума. Образ Великого Восьминога-Повелителя был слишком похож на него самого. Следовательно, ему противостоит другой мощный разум, управляющий тысячами младших разумов. Только его враг волю свою передает не напрямую, а через множество посредников - тех самых восьминогов. Он даже ощутил некоторую зависть к противнику: как ему удается из одинаковых личинок выводить столь непохожих особей?
Главный вывод из этих размышлений нес гибель смертоносцам: двуногих уничтожать по возможности, но бурых и черных восьминогов истреблять ценой любых потерь. Тогда сопротивление рабочих угаснет само собой. Основная же цель - найти Жилище Великого Восьминога-Повелителя. И уничтожить его… * * *
Лимм предпочитал жить один с тех пор, как ушел из семьи. С того времени уже минула дюжина дождей, а он будто и не собирался ничего менять. Родственникам это не нравилось, сестра то и дело пыталась женить его на одной из своих подружек, но парень оставался непреклонен. Благосклонность женщин ему доставалась и так - Лимм был удачливым и щедрым охотником, а больше ему ничего и не надо было.
Содержать в чистоте свою нору он был бы в состоянии и сам, если бы порядок и чистота его хоть сколько-нибудь беспокоили. Больше всего на свете Лимм любил одиночество. Чтобы никто не зудел над ухом, когда, устав после тяжелого охотничьего похода, он заваливался на протертые шкуры своей лежанки. Чтобы никто на нее, эту охоту, не гнал, когда не хочется, - запасов, мол, только на два дня осталось. Всего этого Лимм навидался в детстве. Когда же он вырос, то ушел от своей многочисленной и беспокойной семьи, разыскал к югу от занесенной песком скалы неплохую нору и поселился в ней.
Скала была местной достопримечательностью. Говорили, что таинственные знаки у нее на боку - совсем не игра ветра и воды, а письмена Прежних. Что в этих закорючках, как всегда, заключена мудрость мира. Говорили даже, что, если найдется человек, который сможет прочесть надпись, то она окажется похлеще, чем тайны Белой Башни. Врали, небось. Лимм всерьез эти байки не воспринимал, но все же слазил на скалу из интереса. Ничего особенного. Какие-то трещинки, зазубрины, дыры и дырочки поменьше… Только время зря потерял.
В тот день он не собирался идти в пустыню. Добытого позавчера бегунка на сегодня еще хватит, если не слишком привередничать и не обращать внимание на запах. Геала, нынешняя подруга Лимма, вроде бы обещала научить его коптить мясо под жаркими солнечными лучами. Тогда можно будет на охоту и через пять дней ходить, а не через три, как теперь. Но за водой все-таки придется сходить, пока солнце не успело подняться высоко.
Для воды у него был прекрасный мех из шкуры гусеницы-мохнача, дар одной из воздыхательниц. Лимм улыбнулся. Эта одинокая вдовушка уже пятую луну намеками приглашает его к себе. Все какие-то предлоги выдумывает. В последний раз жаловалась, что подпорка в норе покосилась, грозит, мол, упасть, а ей, бедной, в одиночку, без помощи крепких мужских рук ну никак не справиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74