И добавил:
– Держись, Мона, у нас это часто случается. Берт – парень крепкий, он не сдастся.
Прилетев в Барселону, Мона тут же помчалась в клинику, куда доставили пострадавших на трассе гонщиков. Медсестра проводила ее в отделение экстренной помощи и предложила подождать, протянув стакан с водой. Мону трясло, она не могла сделать глоток, стуча зубами о тонкое стекло. Страшные подробности катастрофы, в которой разбились, столкнувшись, шесть машин, постоянно муссировались по радио и в телепередачах. Когда на экране телевизора, подвешенного в салоне «Боинга», Мона увидела санитаров, вытаскивающих из металлических обломков окровавленные тела, она едва не потеряла сознание. Только взрыв и столб пламени, взвившийся над одним из разбившихся болидов, вывел ее из шока – Мона уже точно знала, что провидение, обещавшее им обоим так много, обмануло ее: еще не став матерью, она стала вдовой.
В приемной экстренной помощи она дрожала, как затравленный зверь, безуспешно стараясь собрать разбегающиеся мысли. Чувство смертельного ужаса заставляло ее бежать, спрятаться от того, что не в силах перенести потрясенное сознание.
Когда из двери операционной санитары выкатили закрытое простыней тело, Мона направилась по коридору прямо к зияющему в тупике черному окну. Прежде чем люди в холле сообразили, что произошло, молодая женщина с гривой развевающихся волос стояла на подоконнике в раме распахнутого окна. Еще секунда – и женщина исчезла, сделав шаг в пустоту…
Вышедшего из комы на вторые сутки Берта поджидал доктор с печальным смуглым лицом.
– «Фортуна – баба хмельная…» – испанец начал было цитировать Сервантеса, но Берт прервал.
– Знаю, знаю. На этот раз она вышибла меня из седла. Но я в порядке, док. У меня так и чешутся руки разобраться кое с кем из ребят. – Берт побледнел от негодования, вспомнив, как поджал его сзади финский гонщик, толкнув в колесо. Болид развернуло, одна за другой с жутким грохотом врезались в него машины, итальянец на «феррари» рухнул, перевернувшись в воздухе, а японского гонщика вынесло за оградительный барьер. Берт услышал взрыв и свирепый вой взметнувшегося пламени…
– У меня для вас печальная новость, сеньор Уэлси. – Доктор замялся. – Вы действительно чувствуете в себе достаточно сил, чтобы выслушать меня?
– Что еще там? – Поднялся на локтях Берт, потянув прибинтованные к запястьям проводки приборов.
– Ваша жена, сеньор… Она будет жить. Но вы потеряли ребенка. Очень сожалею, сеньор Уэлси, но у нас не было ни единого шанса спасти его…
Покидая с Моной клинику, Берт мельком взглянул на роковое окно и похолодел, представив себе, как тяжело рухнуло тело беременной женщины на бетонный навес у второго этажа. Мона осталась жива… Но радость не захлестывала Берта. Он никогда уже не будет отцом и вряд ли сумеет вернуть себе прежнюю Мону. Хотя, наверно, ее никогда и не было – той окрыленной жизненной радостью, задорной, страстной девушки, которую Берт повстречал в Монако. Врачи установили, что Мона Барроу, перенесшая в детстве тяжелое нервное заболевание, психически неуравновешенна. Негативные изменения, происшедшие под воздействием наркотиков, сделали недуг хроническим, а последствия нервного срыва, по всей вероятности, не замедлят проявиться.
– У вашей супруги возможны рецидивы. Я бы даже сказал, – они неизбежны. – Сказал психиатр. – Бережное отношение со стороны близких, хорошее взаимопонимание с мужем, ну, конечно, – постоянный медицинский контроль, могут со временем придать заболеванию вполне безопасную для жизни, вялотекущую форму.
«Бережное отношение», «взаимопонимание» – да, Берт не мог убедить себя в том, что когда-либо был способен дать это Моне. Тем более – теперь, когда он не находил в себе никаких иных чувств к этой женщине, кроме вины и жалости. Глядя в ее огромные голубые глаза с остановившимися черными зрачками, Берт видел в них свое отражение – хладнокровного убийцы, монстра, загубившего жизнь любимой.
Но, как ни странно, сосуществование Берта и Моны принесло, наконец, желанную стабильность. Они уже знали, что могут ждать от себя и друг от друга, ничему не удивлялись и ничего не боялись. Приступы депрессии, регулярно сражавшие Мону, сменялись периодами агрессии, сочетавшимися с гиперсексуальностью. Она становилась настоящей чертовкой – опасной, жадной, ненавидящей Берта и жаждущей его близости. В такие дни Мона была ненасытна, возбуждая у Берта какие-то новые ощущения, замешанные на садомазохистских комплексах. Отвращение к бешеной фурии, изрыгающей оскорбления и брань, чувство вины перед ней и презрение к самому себе смешивались с сильнейшим желанием. Обладая Моной в такие моменты, он уничтожал что-то в себе – остатки трепетной нежности, ответственной любви, которые мешали ему жить.
Вытащив Берта из швейцарского санатория, Мона заперлась с ним в гостинице Гриндельвельда. Трое суток прошли как в бреду. От выпитого виски у Берта ломило голову, перед глазами стоял туман. Его лицо покрылось колючей щетиной, от слабости подкашивались колени, но он продолжал хотеть Мону, занимаясь любовью, как одержимый.
Под вечер третьего дня, сжимая в объятиях жену, Берт понял, что она в обмороке. Но не мог вспомнить, как долго он обладал покрывшимся холодной испариной, безжизненным телом.
«Так дальше нельзя. Мы погибнем оба», – решил Берт, распахивая окно. Прохладный осенний воздух ворвался в душную, смердящую испарениями комнату.
Вернувшись домой, Берт подумал, что жуткие гостиничные сцены скорее всего приснились ему. Бледная, слабенькая, но нежная и робкая, как Гретхен, Мона ничем не напоминала безумную нимфоманку, завладевшую им в швейцарском отеле.
… Они завтракали на террасе, обсуждая перепланировку цветника и необходимую реконструкцию дома. Запертую детскую комнату, о которой они боялись вспоминать целых три года, было решено превратить в спальню для гостей. Мона все ждала Мартина, который не появлялся после ее попытки самоубийства и последующего лечения в психиатрической больнице. Других гостей, вроде, не предвиделось.
Во время поездки в августе на фестиваль MTV в Лос-Анджелес Мона возобновила кое-какие голливудские знакомства. Но через неделю Берт оказался в больнице и еще почти месяц долечивался в «Кленовой роще». Отснявшись в незначительном эпизоде, Мона ринулась в Гриндельвальд, чувствуя нарастающую агрессивность. Она регулярно навещала искалеченного мужа и пришла в бешенство, когда бинты были сняты. Он все-таки умудрился еще раз насолить ей, изуродовав рубцами свое тело. Он решил ускользнуть от ее притязаний под прикрытие болезни и слабости.
Мона была готова убить этого человека. Но вечером в ресторане Берт ужинал с другой – с несчастной уродиной, глядящей на него влюбленными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
– Держись, Мона, у нас это часто случается. Берт – парень крепкий, он не сдастся.
Прилетев в Барселону, Мона тут же помчалась в клинику, куда доставили пострадавших на трассе гонщиков. Медсестра проводила ее в отделение экстренной помощи и предложила подождать, протянув стакан с водой. Мону трясло, она не могла сделать глоток, стуча зубами о тонкое стекло. Страшные подробности катастрофы, в которой разбились, столкнувшись, шесть машин, постоянно муссировались по радио и в телепередачах. Когда на экране телевизора, подвешенного в салоне «Боинга», Мона увидела санитаров, вытаскивающих из металлических обломков окровавленные тела, она едва не потеряла сознание. Только взрыв и столб пламени, взвившийся над одним из разбившихся болидов, вывел ее из шока – Мона уже точно знала, что провидение, обещавшее им обоим так много, обмануло ее: еще не став матерью, она стала вдовой.
В приемной экстренной помощи она дрожала, как затравленный зверь, безуспешно стараясь собрать разбегающиеся мысли. Чувство смертельного ужаса заставляло ее бежать, спрятаться от того, что не в силах перенести потрясенное сознание.
Когда из двери операционной санитары выкатили закрытое простыней тело, Мона направилась по коридору прямо к зияющему в тупике черному окну. Прежде чем люди в холле сообразили, что произошло, молодая женщина с гривой развевающихся волос стояла на подоконнике в раме распахнутого окна. Еще секунда – и женщина исчезла, сделав шаг в пустоту…
Вышедшего из комы на вторые сутки Берта поджидал доктор с печальным смуглым лицом.
– «Фортуна – баба хмельная…» – испанец начал было цитировать Сервантеса, но Берт прервал.
– Знаю, знаю. На этот раз она вышибла меня из седла. Но я в порядке, док. У меня так и чешутся руки разобраться кое с кем из ребят. – Берт побледнел от негодования, вспомнив, как поджал его сзади финский гонщик, толкнув в колесо. Болид развернуло, одна за другой с жутким грохотом врезались в него машины, итальянец на «феррари» рухнул, перевернувшись в воздухе, а японского гонщика вынесло за оградительный барьер. Берт услышал взрыв и свирепый вой взметнувшегося пламени…
– У меня для вас печальная новость, сеньор Уэлси. – Доктор замялся. – Вы действительно чувствуете в себе достаточно сил, чтобы выслушать меня?
– Что еще там? – Поднялся на локтях Берт, потянув прибинтованные к запястьям проводки приборов.
– Ваша жена, сеньор… Она будет жить. Но вы потеряли ребенка. Очень сожалею, сеньор Уэлси, но у нас не было ни единого шанса спасти его…
Покидая с Моной клинику, Берт мельком взглянул на роковое окно и похолодел, представив себе, как тяжело рухнуло тело беременной женщины на бетонный навес у второго этажа. Мона осталась жива… Но радость не захлестывала Берта. Он никогда уже не будет отцом и вряд ли сумеет вернуть себе прежнюю Мону. Хотя, наверно, ее никогда и не было – той окрыленной жизненной радостью, задорной, страстной девушки, которую Берт повстречал в Монако. Врачи установили, что Мона Барроу, перенесшая в детстве тяжелое нервное заболевание, психически неуравновешенна. Негативные изменения, происшедшие под воздействием наркотиков, сделали недуг хроническим, а последствия нервного срыва, по всей вероятности, не замедлят проявиться.
– У вашей супруги возможны рецидивы. Я бы даже сказал, – они неизбежны. – Сказал психиатр. – Бережное отношение со стороны близких, хорошее взаимопонимание с мужем, ну, конечно, – постоянный медицинский контроль, могут со временем придать заболеванию вполне безопасную для жизни, вялотекущую форму.
«Бережное отношение», «взаимопонимание» – да, Берт не мог убедить себя в том, что когда-либо был способен дать это Моне. Тем более – теперь, когда он не находил в себе никаких иных чувств к этой женщине, кроме вины и жалости. Глядя в ее огромные голубые глаза с остановившимися черными зрачками, Берт видел в них свое отражение – хладнокровного убийцы, монстра, загубившего жизнь любимой.
Но, как ни странно, сосуществование Берта и Моны принесло, наконец, желанную стабильность. Они уже знали, что могут ждать от себя и друг от друга, ничему не удивлялись и ничего не боялись. Приступы депрессии, регулярно сражавшие Мону, сменялись периодами агрессии, сочетавшимися с гиперсексуальностью. Она становилась настоящей чертовкой – опасной, жадной, ненавидящей Берта и жаждущей его близости. В такие дни Мона была ненасытна, возбуждая у Берта какие-то новые ощущения, замешанные на садомазохистских комплексах. Отвращение к бешеной фурии, изрыгающей оскорбления и брань, чувство вины перед ней и презрение к самому себе смешивались с сильнейшим желанием. Обладая Моной в такие моменты, он уничтожал что-то в себе – остатки трепетной нежности, ответственной любви, которые мешали ему жить.
Вытащив Берта из швейцарского санатория, Мона заперлась с ним в гостинице Гриндельвельда. Трое суток прошли как в бреду. От выпитого виски у Берта ломило голову, перед глазами стоял туман. Его лицо покрылось колючей щетиной, от слабости подкашивались колени, но он продолжал хотеть Мону, занимаясь любовью, как одержимый.
Под вечер третьего дня, сжимая в объятиях жену, Берт понял, что она в обмороке. Но не мог вспомнить, как долго он обладал покрывшимся холодной испариной, безжизненным телом.
«Так дальше нельзя. Мы погибнем оба», – решил Берт, распахивая окно. Прохладный осенний воздух ворвался в душную, смердящую испарениями комнату.
Вернувшись домой, Берт подумал, что жуткие гостиничные сцены скорее всего приснились ему. Бледная, слабенькая, но нежная и робкая, как Гретхен, Мона ничем не напоминала безумную нимфоманку, завладевшую им в швейцарском отеле.
… Они завтракали на террасе, обсуждая перепланировку цветника и необходимую реконструкцию дома. Запертую детскую комнату, о которой они боялись вспоминать целых три года, было решено превратить в спальню для гостей. Мона все ждала Мартина, который не появлялся после ее попытки самоубийства и последующего лечения в психиатрической больнице. Других гостей, вроде, не предвиделось.
Во время поездки в августе на фестиваль MTV в Лос-Анджелес Мона возобновила кое-какие голливудские знакомства. Но через неделю Берт оказался в больнице и еще почти месяц долечивался в «Кленовой роще». Отснявшись в незначительном эпизоде, Мона ринулась в Гриндельвальд, чувствуя нарастающую агрессивность. Она регулярно навещала искалеченного мужа и пришла в бешенство, когда бинты были сняты. Он все-таки умудрился еще раз насолить ей, изуродовав рубцами свое тело. Он решил ускользнуть от ее притязаний под прикрытие болезни и слабости.
Мона была готова убить этого человека. Но вечером в ресторане Берт ужинал с другой – с несчастной уродиной, глядящей на него влюбленными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98