Затем нажала на кнопки. Ничего. Я изменила комбинацию – 0-0-1 – и попыталась еще раз. Снова ничего. Прислушиваясь к голосам на улице, чтобы не пропустить возвращения Махмуди, я продолжала трудиться по системе: 0-0-3, 0-0-4, 0-0-5 и так далее. Это однообразное занятие помогало скоротать унылый день, но в то же время усиливало чувство пессимизма.
Я набрала 1-1-0 – безрезультатно. Я продолжала. Мое упорство уже потеряло всякий смысл – да и в портфеле, скорее всего, ничего полезного не окажется. Но у меня в запасе оставалось еще 900 комбинаций, а заняться было все равно нечем.
Я набрала 1-1-4. Ничего.
1-1-5. Ничего. Ну и ладно.
1-1-6. Ничего. А что, если Махмуди неслышно отопрет дверь, проберется сюда и застукает меня на месте преступления?
Я установила цифры 1-1-7 и без всякой надежды нажала на кнопки.
И оба замка со щелчком открылись!
Откинув крышку, я чуть не задохнулась от радости. Здесь был телефон, кнопочный «Тримлайн», со всеми новейшими усовершенствованиями. Маммаль привез его из Германии. На конце провода болтался соединитель, напоминавший двузубую вилку. Он как раз подходил к телефонной розетке.
Я помчалась было к розетке, но тут же остановилась. Ассий была дома, прямо подо мной. Я слышала ее шаги, слышала возню малыша. Я знала, что представляет собой здешняя, никуда не годная телефонная проводка. Если наверху кто-то набирал номер, то внизу раздавалось несколько приглушенных звонков. Ассий поймет. Может, все-таки рискнуть? Нет, однажды она уже доказала свою преданность Махмуди. Она не одобряла его поведения и тем не менее подчинялась ему. Она на меня донесет, если того пожелает даби джан.
Время шло – двадцать минут, полчаса. Я стояла посреди холла с телефоном в руках, мне не терпелось его включить, но я опасалась последствий. Тут я услышала, как открылась и закрылась дверь в квартиру Ассий. Затем – входная дверь в дом. Я подбежала к окну и, прижавшись лицом к жалюзи, увидела, как Ассий с детьми удаляются по улице. Она редко выходила из дома даже на несколько минут. Похоже, моя молитва была услышана.
Я сейчас же включила телефон, позвонила в посольство и, рыдая, рассказала Хэлен все подробности своего ужасного положения.
– Я думала, вы в доме у Эллен, – сказала Хэлен, – пытаетесь уладить дело.
– Нет. Он меня запер. И забрал Махтаб. Я не знаю ни где она, ни что с ней.
– Что я могу для вас сделать? – спросила Хэлен.
– Ничего не предпринимайте до тех пор, пока Махтаб не будет со мной. Иначе я рискую никогда ее больше не увидеть.
– Почему бы вам не поговорить с мистером Винкопом? – предложила Хэлен.
Она соединила меня с ним. Я повторила, что в данной ситуации опасаюсь активной помощи со стороны посольства. Сначала я должна вернуть Махтаб.
– Вы ведете себя неразумно, – сказал он. – Мы должны приехать и попытаться вас вызволить. А также сообщить в полицию, что вас держат взаперти.
– Нет! – заорала я в трубку. – Это мое требование. Ничего не смейте предпринимать. Не пытайтесь со мной связаться. И не пытайтесь мне помочь. Я позвоню вам при первой же возможности, но, когда это произойдет – завтра или через полгода, – я не знаю. Но вы меня не разыскивайте.
Я повесила трубку и раздумывала, стоит ли позвонить Эллен на работу. В этот момент раздался звук отпираемого замка. Вернулась Ассий с детьми. Я быстро выдернула шнур из розетки, сунула телефон в чемоданчик и водворила его на прежнее место.
Тут я спохватилась насчет фотографии – той, где Махмуди уводит от меня Махтаб. На пленке было отснято уже несколько кадров. Если Махмуди ее проявит, то увидит мой снимок и наверняка придет в бешенство. Я порылась в футляре в поисках новой пленки, которую могла бы вставить вместо использованной, но ничего не нашла.
Фотография оказалась бы совершенно бесполезной – на ней было видно лишь спину сидевшей в коляске Махтаб. Из-за этого не стоило навлекать на себя гнев Махмуди. Я открыла фотоаппарат, засветила пленку и вставила ее обратно, в надежде, что важная улика уничтожена.
Через два дня, без всяких объяснений, Ассий вместе с детьми – Мариам и Мехди – куда-то уехала. Из окна наверху я видела, как она садится в такси с телефоном, одновременно сражаясь с чемоданом, неуправляемыми детьми и чадрой. Видимо, она собралась погостить у каких-то родственников. Реза еще не вернулся из командировки. Теперь я осталась в полной изоляции.
Иногда Махмуди возвращался на ночь, иногда – нет. Я не знала, что лучше. Я ненавидела и боялась этого человека, но он был единственным связующим звеном между мной и Махтаб. В те вечера, когда он приходил, нагруженный продуктами, он был груб и мрачен и на все мои вопросы о Махтаб коротко отвечал:
– С ней все в порядке.
– А как у нее дела в школе?
– Она туда не ходит. По твоей милости в школу ее теперь не пускают. Это твоя вина. Ты все вывернула наизнанку. От тебя одни неприятности. – Тут он сменил пластинку. – Ты никудышная жена. Не можешь мне второго ребенка родить. Я собираюсь жениться на другой, которая родила бы мне сына.
Тут я вспомнила о своей спирали. Вдруг Махмуди о ней узнает? Что, если он изобьет меня до такой степени, что потребуется медицинская помощь и какой-нибудь иранский врач обнаружит спираль? Если меня не убьет Махмуди, то это может сделать закон.
– Я приведу тебя к Хомейни и скажу ему, что ты его осуждаешь, – рычал Махмуди. – Я сдам тебя на руки властям на том основании, что ты агент ЦРУ.
В другой ситуации я вряд ли отнеслась бы к этим угрозам всерьез. Но я много раз слышала, как людей бездоказательно обвиняли в чем-либо, а затем казнили или сажали в тюрьму без суда и следствия. Я была во власти этого безумца и столь же безумного иранского правительства. Я знала, что моя жизнь всецело зависит от воли Махмуди или его аятоллы.
Находясь в одной квартире со своим мучителем, я не рискнула спорить. Всякий раз, когда я видела, как в его глазах разгорается болезненный огонь, я заставляла себя прикусить язык и надеялась, что он не слышит стук моего сердца.
Больше всего его выводило из себя то, что я не мусульманка.
– Ты будешь гореть в геенне огненной, – вопил он. – А я попаду в рай. Очнись!
– Мне не дано знать, что случится, – мягко отвечала я, пытаясь его образумить. – Я не судья. Судья только Бог.
Те ночи, что Махмуди проводил со мной, мы спали в одной постели, но он не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Несколько раз – пытаясь заслужить свободу – я придвигалась вплотную к нему и клала голову на плечо, отчего меня буквально тошнило. Но Махмуди оставался безучастен. Он со стоном переворачивался на другой бок.
Утром он оставлял меня одну, унося с собой дипломат – а стало быть, и телефон.
Я сходила с ума от страха и монотонности. Все еще не оправившись от чудовищных побоев, в тоске и отчаянии, я часами лежала в кровати, не в состоянии ни спать, ни подняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Я набрала 1-1-0 – безрезультатно. Я продолжала. Мое упорство уже потеряло всякий смысл – да и в портфеле, скорее всего, ничего полезного не окажется. Но у меня в запасе оставалось еще 900 комбинаций, а заняться было все равно нечем.
Я набрала 1-1-4. Ничего.
1-1-5. Ничего. Ну и ладно.
1-1-6. Ничего. А что, если Махмуди неслышно отопрет дверь, проберется сюда и застукает меня на месте преступления?
Я установила цифры 1-1-7 и без всякой надежды нажала на кнопки.
И оба замка со щелчком открылись!
Откинув крышку, я чуть не задохнулась от радости. Здесь был телефон, кнопочный «Тримлайн», со всеми новейшими усовершенствованиями. Маммаль привез его из Германии. На конце провода болтался соединитель, напоминавший двузубую вилку. Он как раз подходил к телефонной розетке.
Я помчалась было к розетке, но тут же остановилась. Ассий была дома, прямо подо мной. Я слышала ее шаги, слышала возню малыша. Я знала, что представляет собой здешняя, никуда не годная телефонная проводка. Если наверху кто-то набирал номер, то внизу раздавалось несколько приглушенных звонков. Ассий поймет. Может, все-таки рискнуть? Нет, однажды она уже доказала свою преданность Махмуди. Она не одобряла его поведения и тем не менее подчинялась ему. Она на меня донесет, если того пожелает даби джан.
Время шло – двадцать минут, полчаса. Я стояла посреди холла с телефоном в руках, мне не терпелось его включить, но я опасалась последствий. Тут я услышала, как открылась и закрылась дверь в квартиру Ассий. Затем – входная дверь в дом. Я подбежала к окну и, прижавшись лицом к жалюзи, увидела, как Ассий с детьми удаляются по улице. Она редко выходила из дома даже на несколько минут. Похоже, моя молитва была услышана.
Я сейчас же включила телефон, позвонила в посольство и, рыдая, рассказала Хэлен все подробности своего ужасного положения.
– Я думала, вы в доме у Эллен, – сказала Хэлен, – пытаетесь уладить дело.
– Нет. Он меня запер. И забрал Махтаб. Я не знаю ни где она, ни что с ней.
– Что я могу для вас сделать? – спросила Хэлен.
– Ничего не предпринимайте до тех пор, пока Махтаб не будет со мной. Иначе я рискую никогда ее больше не увидеть.
– Почему бы вам не поговорить с мистером Винкопом? – предложила Хэлен.
Она соединила меня с ним. Я повторила, что в данной ситуации опасаюсь активной помощи со стороны посольства. Сначала я должна вернуть Махтаб.
– Вы ведете себя неразумно, – сказал он. – Мы должны приехать и попытаться вас вызволить. А также сообщить в полицию, что вас держат взаперти.
– Нет! – заорала я в трубку. – Это мое требование. Ничего не смейте предпринимать. Не пытайтесь со мной связаться. И не пытайтесь мне помочь. Я позвоню вам при первой же возможности, но, когда это произойдет – завтра или через полгода, – я не знаю. Но вы меня не разыскивайте.
Я повесила трубку и раздумывала, стоит ли позвонить Эллен на работу. В этот момент раздался звук отпираемого замка. Вернулась Ассий с детьми. Я быстро выдернула шнур из розетки, сунула телефон в чемоданчик и водворила его на прежнее место.
Тут я спохватилась насчет фотографии – той, где Махмуди уводит от меня Махтаб. На пленке было отснято уже несколько кадров. Если Махмуди ее проявит, то увидит мой снимок и наверняка придет в бешенство. Я порылась в футляре в поисках новой пленки, которую могла бы вставить вместо использованной, но ничего не нашла.
Фотография оказалась бы совершенно бесполезной – на ней было видно лишь спину сидевшей в коляске Махтаб. Из-за этого не стоило навлекать на себя гнев Махмуди. Я открыла фотоаппарат, засветила пленку и вставила ее обратно, в надежде, что важная улика уничтожена.
Через два дня, без всяких объяснений, Ассий вместе с детьми – Мариам и Мехди – куда-то уехала. Из окна наверху я видела, как она садится в такси с телефоном, одновременно сражаясь с чемоданом, неуправляемыми детьми и чадрой. Видимо, она собралась погостить у каких-то родственников. Реза еще не вернулся из командировки. Теперь я осталась в полной изоляции.
Иногда Махмуди возвращался на ночь, иногда – нет. Я не знала, что лучше. Я ненавидела и боялась этого человека, но он был единственным связующим звеном между мной и Махтаб. В те вечера, когда он приходил, нагруженный продуктами, он был груб и мрачен и на все мои вопросы о Махтаб коротко отвечал:
– С ней все в порядке.
– А как у нее дела в школе?
– Она туда не ходит. По твоей милости в школу ее теперь не пускают. Это твоя вина. Ты все вывернула наизнанку. От тебя одни неприятности. – Тут он сменил пластинку. – Ты никудышная жена. Не можешь мне второго ребенка родить. Я собираюсь жениться на другой, которая родила бы мне сына.
Тут я вспомнила о своей спирали. Вдруг Махмуди о ней узнает? Что, если он изобьет меня до такой степени, что потребуется медицинская помощь и какой-нибудь иранский врач обнаружит спираль? Если меня не убьет Махмуди, то это может сделать закон.
– Я приведу тебя к Хомейни и скажу ему, что ты его осуждаешь, – рычал Махмуди. – Я сдам тебя на руки властям на том основании, что ты агент ЦРУ.
В другой ситуации я вряд ли отнеслась бы к этим угрозам всерьез. Но я много раз слышала, как людей бездоказательно обвиняли в чем-либо, а затем казнили или сажали в тюрьму без суда и следствия. Я была во власти этого безумца и столь же безумного иранского правительства. Я знала, что моя жизнь всецело зависит от воли Махмуди или его аятоллы.
Находясь в одной квартире со своим мучителем, я не рискнула спорить. Всякий раз, когда я видела, как в его глазах разгорается болезненный огонь, я заставляла себя прикусить язык и надеялась, что он не слышит стук моего сердца.
Больше всего его выводило из себя то, что я не мусульманка.
– Ты будешь гореть в геенне огненной, – вопил он. – А я попаду в рай. Очнись!
– Мне не дано знать, что случится, – мягко отвечала я, пытаясь его образумить. – Я не судья. Судья только Бог.
Те ночи, что Махмуди проводил со мной, мы спали в одной постели, но он не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Несколько раз – пытаясь заслужить свободу – я придвигалась вплотную к нему и клала голову на плечо, отчего меня буквально тошнило. Но Махмуди оставался безучастен. Он со стоном переворачивался на другой бок.
Утром он оставлял меня одну, унося с собой дипломат – а стало быть, и телефон.
Я сходила с ума от страха и монотонности. Все еще не оправившись от чудовищных побоев, в тоске и отчаянии, я часами лежала в кровати, не в состоянии ни спать, ни подняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116