Мы с Махтаб жались друг к другу под одеялами.
– Мы в Турции. Мы в Турции, – повторяла я словно заклинание. – Ты можешь в это поверить?
Обняв меня, Махтаб крепко уснула. Было таким счастьем прижимать ее к себе; видя ее доверчивый сон, я немного успокоилась. Однако голова у меня шла кругом. В каждой частичке моего тела пульсировала боль. Я умирала от голода. В течение последующих нескольких часов я спала лишь урывками. А как только просыпалась, молилась Богу – благодарила Его за то, что помог нам, и просила большего. Пожалуйста, Господи, не оставляй нас до самого конца. Только с твоей помощью мы одержим победу.
Я впала в полузабытье, когда около восьми часов утра пришел Мосейн. Он выглядел посвежевшим всего лишь после нескольких часов сна. Я никак не могла добудиться Махтаб, однако в какой-то момент она вспомнила, что мы в Турции. И тут же вскочила на ноги, готовая продолжать путь.
Я тоже немного ожила. Ведь мы и в самом деле были в Турции. И притом вдвоем. Все мое тело ныло, словно после тяжелых побоев, однако пальцы на руках и ногах вновь обрели чувствительность. Я могла идти дальше. Мосейн подвел нас к сравнительно новому микроавтобусу с противозаносными цепями на шинах. Один из контрабандистов уже сидел за рулем.
Мы ехали по узкой горной дороге, которая извивалась по самому краю обрыва. И это при том, что она не была обнесена защитным барьером. Нас спасали опыт водителя и цепи на колесах. Мы спускались все ниже и ниже, углубляясь в Турцию и удаляясь от Ирана.
Вскоре мы остановились у крестьянского дома, лепившегося к скале, здесь нас ждал завтрак: хлеб, чай и острый, прогорклый сыр. Несмотря на голод, я съела совсем чуть-чуть. Однако выпила несколько стаканов чаю, всыпав в него как можно больше сахара.
Вошла женщина со стаканом парного козьего молока для Махтаб. Сделав глоток, Махтаб заявила, что предпочитает чай.
Тут появилась невероятно толстая, беззубая, сморщенная и седая – результат суровой жизни в горах – старуха. Ей можно было дать лет восемьдесят. Она принесла для нас охапку одежды и обрядила нас с Махтаб все в те же курдские костюмы, но уже с местными – турецкими – вариациями.
Некоторое время мы сидели в полном бездействии, и я начала беспокоиться. В ответ на мой вопрос – чего мы ждем? – мне объяснили, что Мосейн отправился в «город» за машиной. Я также узнала, что толстуха, помогавшая нам одеваться, мать Мосейна. Здесь же была и его жена. Значит, вот оно что. Мосейн был не иранцем, а турком. Однако, как выяснилось впоследствии, я ошибалась. Он был курдом, не признававшим суверенность границы, которую мы вчера пересекли.
Вернулся Мосейн, и все пришло в движение. Он сунул мне какой-то маленький газетный сверток и заторопил нас с Махтаб к машине. Я, быстро спрятав сверток в сумку, собралась было поблагодарить мать Мосейна за гостеприимство, но, к моему удивлению, она первая влезла на заднее сиденье, поманив нас за собой.
Один из контрабандистов сел за руль, рядом с ним на переднем сиденье примостился какой-то мальчик.
Теперь мы были типичной семьей турецких курдов, куда-то едущих по своим делам. Рядом с необъятной мамашей Мосейна Махтаб почти не было видно. Возможно, так и было задумано. Старуха с довольным видом попыхивала турецкой сигаретой с едким запахом, наслаждаясь сумасшедшей гонкой под гору.
У подножия водитель сбавил скорость. Впереди виднелась будка – контрольно-пропускной пункт. Я напряглась. В машину заглянул турецкий солдат. О чем-то поболтав с водителем, он проверил его документы, однако наших удостоверений личности не потребовал. Мать Мосейна выпустила облако сигаретного дыма ему в лицо. Солдат велел нам проезжать.
Мы продолжали путь по двухрядному асфальтированному шоссе, рассекающему плоскогорье. Каждые двадцать минут приходилось останавливаться у контрольно-пропускных пунктов. Всякий раз у меня начинало учащенно биться сердце, но нас пропускали без затруднений. Мать Мосейна постаралась на славу, нарядив нас в курдское платье.
В какой-то момент водитель притормозил у обочины, откуда ответвлялась бугристая колея, ведущая к деревеньке, состоявшей из нескольких лачуг. Мальчик, сидевший впереди, выпрыгнул из машины и побежал по направлению к ней. А мы помчались дальше, к Вану.
Только тут я сообразила, что в предотъездной суете забыла попрощаться и поблагодарить Мосейна. Мне стало стыдно.
Я вспомнила о его свертке. Я ведь сунула его в сумку, не распаковав. Я развернула газету – здесь были наши паспорта, деньги и мои драгоценности. Все доллары были в целости, а иранские риалы обратились в толстую пачку турецких лир. Мосейн вернул все, кроме золотого ожерелья. Таким странным образом закончилось это странное знакомство. Мосейну я была обязана жизнью – и своей и Махтаб. Деньги и драгоценности уже не имели значения. Вероятно, Мосейн решил, что золотое ожерелье – справедливые чаевые.
Мы затормозили у другой колеи, ведущей к другой бедной деревушке. Мать Мосейна закурила очередную сигарету, прикурив от предыдущей. Затем проворно вылезла из машины и, не простившись, ушла.
Теперь в машине остались только мы и водитель, мчавший нас по направлению к Вану.
Неожиданно он остановился в безлюдном месте и жестом велел нам сбросить с себя курдские платья. Мы остались в американской одежде, превратившись в американских туристок, правда, без положенных штампов в паспортах.
Мы возобновили путешествие, и я заметила, что теперь деревни попадались чаще и стали крупнее. Мы приближались к окрестностям Вана.
– Аэропорт, – попыталась я объяснить водителю.
Махтаб произнесла соответствующее слово на фарси, и водитель просиял – понял. Он затормозил перед каким-то зданием, окна которого пестрели туристическими рекламными плакатами, и жестом велел нам оставаться в машине. Через несколько минут он вернулся и с помощью Махтаб сообщил мне, что следующий рейс в Анкару через два дня.
Это не годилось. Нам надо было выезжать в Анкару немедленно, прежде чем кто-либо успеет нами заинтересоваться.
– Автобус? – с надеждой спросила я.
– Аа-а, – кивнул водитель.
Он нажал на газ, и мы понеслись по улицам Вана в поисках автовокзала. Здесь водитель вновь велел нам оставаться в машине. Он вошел в здание диспетчерской и вернулся через несколько минут.
– Лиры? – спросил он.
Я вынула из сумки пачку турецких денег и протянула ему. Отсчитав несколько банкнот, он исчез. И вскоре появился, широко улыбаясь и размахивая двумя билетами на автобус до Анкары. Он заговорил с Махтаб, с трудом подбирая слова на фарси.
– Он говорит, что автобус уходит в четыре часа, – перевела Махтаб.
И прибывает в Анкару лишь завтра – около полудня.
Я взглянула на часы. Было только час дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
– Мы в Турции. Мы в Турции, – повторяла я словно заклинание. – Ты можешь в это поверить?
Обняв меня, Махтаб крепко уснула. Было таким счастьем прижимать ее к себе; видя ее доверчивый сон, я немного успокоилась. Однако голова у меня шла кругом. В каждой частичке моего тела пульсировала боль. Я умирала от голода. В течение последующих нескольких часов я спала лишь урывками. А как только просыпалась, молилась Богу – благодарила Его за то, что помог нам, и просила большего. Пожалуйста, Господи, не оставляй нас до самого конца. Только с твоей помощью мы одержим победу.
Я впала в полузабытье, когда около восьми часов утра пришел Мосейн. Он выглядел посвежевшим всего лишь после нескольких часов сна. Я никак не могла добудиться Махтаб, однако в какой-то момент она вспомнила, что мы в Турции. И тут же вскочила на ноги, готовая продолжать путь.
Я тоже немного ожила. Ведь мы и в самом деле были в Турции. И притом вдвоем. Все мое тело ныло, словно после тяжелых побоев, однако пальцы на руках и ногах вновь обрели чувствительность. Я могла идти дальше. Мосейн подвел нас к сравнительно новому микроавтобусу с противозаносными цепями на шинах. Один из контрабандистов уже сидел за рулем.
Мы ехали по узкой горной дороге, которая извивалась по самому краю обрыва. И это при том, что она не была обнесена защитным барьером. Нас спасали опыт водителя и цепи на колесах. Мы спускались все ниже и ниже, углубляясь в Турцию и удаляясь от Ирана.
Вскоре мы остановились у крестьянского дома, лепившегося к скале, здесь нас ждал завтрак: хлеб, чай и острый, прогорклый сыр. Несмотря на голод, я съела совсем чуть-чуть. Однако выпила несколько стаканов чаю, всыпав в него как можно больше сахара.
Вошла женщина со стаканом парного козьего молока для Махтаб. Сделав глоток, Махтаб заявила, что предпочитает чай.
Тут появилась невероятно толстая, беззубая, сморщенная и седая – результат суровой жизни в горах – старуха. Ей можно было дать лет восемьдесят. Она принесла для нас охапку одежды и обрядила нас с Махтаб все в те же курдские костюмы, но уже с местными – турецкими – вариациями.
Некоторое время мы сидели в полном бездействии, и я начала беспокоиться. В ответ на мой вопрос – чего мы ждем? – мне объяснили, что Мосейн отправился в «город» за машиной. Я также узнала, что толстуха, помогавшая нам одеваться, мать Мосейна. Здесь же была и его жена. Значит, вот оно что. Мосейн был не иранцем, а турком. Однако, как выяснилось впоследствии, я ошибалась. Он был курдом, не признававшим суверенность границы, которую мы вчера пересекли.
Вернулся Мосейн, и все пришло в движение. Он сунул мне какой-то маленький газетный сверток и заторопил нас с Махтаб к машине. Я, быстро спрятав сверток в сумку, собралась было поблагодарить мать Мосейна за гостеприимство, но, к моему удивлению, она первая влезла на заднее сиденье, поманив нас за собой.
Один из контрабандистов сел за руль, рядом с ним на переднем сиденье примостился какой-то мальчик.
Теперь мы были типичной семьей турецких курдов, куда-то едущих по своим делам. Рядом с необъятной мамашей Мосейна Махтаб почти не было видно. Возможно, так и было задумано. Старуха с довольным видом попыхивала турецкой сигаретой с едким запахом, наслаждаясь сумасшедшей гонкой под гору.
У подножия водитель сбавил скорость. Впереди виднелась будка – контрольно-пропускной пункт. Я напряглась. В машину заглянул турецкий солдат. О чем-то поболтав с водителем, он проверил его документы, однако наших удостоверений личности не потребовал. Мать Мосейна выпустила облако сигаретного дыма ему в лицо. Солдат велел нам проезжать.
Мы продолжали путь по двухрядному асфальтированному шоссе, рассекающему плоскогорье. Каждые двадцать минут приходилось останавливаться у контрольно-пропускных пунктов. Всякий раз у меня начинало учащенно биться сердце, но нас пропускали без затруднений. Мать Мосейна постаралась на славу, нарядив нас в курдское платье.
В какой-то момент водитель притормозил у обочины, откуда ответвлялась бугристая колея, ведущая к деревеньке, состоявшей из нескольких лачуг. Мальчик, сидевший впереди, выпрыгнул из машины и побежал по направлению к ней. А мы помчались дальше, к Вану.
Только тут я сообразила, что в предотъездной суете забыла попрощаться и поблагодарить Мосейна. Мне стало стыдно.
Я вспомнила о его свертке. Я ведь сунула его в сумку, не распаковав. Я развернула газету – здесь были наши паспорта, деньги и мои драгоценности. Все доллары были в целости, а иранские риалы обратились в толстую пачку турецких лир. Мосейн вернул все, кроме золотого ожерелья. Таким странным образом закончилось это странное знакомство. Мосейну я была обязана жизнью – и своей и Махтаб. Деньги и драгоценности уже не имели значения. Вероятно, Мосейн решил, что золотое ожерелье – справедливые чаевые.
Мы затормозили у другой колеи, ведущей к другой бедной деревушке. Мать Мосейна закурила очередную сигарету, прикурив от предыдущей. Затем проворно вылезла из машины и, не простившись, ушла.
Теперь в машине остались только мы и водитель, мчавший нас по направлению к Вану.
Неожиданно он остановился в безлюдном месте и жестом велел нам сбросить с себя курдские платья. Мы остались в американской одежде, превратившись в американских туристок, правда, без положенных штампов в паспортах.
Мы возобновили путешествие, и я заметила, что теперь деревни попадались чаще и стали крупнее. Мы приближались к окрестностям Вана.
– Аэропорт, – попыталась я объяснить водителю.
Махтаб произнесла соответствующее слово на фарси, и водитель просиял – понял. Он затормозил перед каким-то зданием, окна которого пестрели туристическими рекламными плакатами, и жестом велел нам оставаться в машине. Через несколько минут он вернулся и с помощью Махтаб сообщил мне, что следующий рейс в Анкару через два дня.
Это не годилось. Нам надо было выезжать в Анкару немедленно, прежде чем кто-либо успеет нами заинтересоваться.
– Автобус? – с надеждой спросила я.
– Аа-а, – кивнул водитель.
Он нажал на газ, и мы понеслись по улицам Вана в поисках автовокзала. Здесь водитель вновь велел нам оставаться в машине. Он вошел в здание диспетчерской и вернулся через несколько минут.
– Лиры? – спросил он.
Я вынула из сумки пачку турецких денег и протянула ему. Отсчитав несколько банкнот, он исчез. И вскоре появился, широко улыбаясь и размахивая двумя билетами на автобус до Анкары. Он заговорил с Махтаб, с трудом подбирая слова на фарси.
– Он говорит, что автобус уходит в четыре часа, – перевела Махтаб.
И прибывает в Анкару лишь завтра – около полудня.
Я взглянула на часы. Было только час дня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116