Это не было проявлением тех мужских качеств, которые я хотела бы в нем видеть.
Прошла ночь – я спала урывками, так как чувство неописуемого восторга оттого, что около моей груди бьется новая жизнь, не давало мне уснуть; правда, оно омрачалось моментами глубокой обиды на детское поведение Махмуди. Я не знала, была ли то вспышка досады, или он ушел навсегда. Впрочем, я была настолько оскорблена, что мне было все равно.
Махмуди появился рано утром, он не извинился за свое отсутствие и ни словом не обмолвился о том, что разочарован рождением девочки. Лишь сказал, что всю ночь провел в мечети, где мы сочетались браком, вознося молитвы Аллаху.
Позже в то утро он явился в больницу, весело улыбаясь и размахивая стопкой открыток с персидскими письменами. Это были подарки мужчин из мечети.
– Что здесь написано? – спросила я.
– Махтаб, – сияя, ответил он.
– Махтаб? Что это значит?
– Лунный свет.
Оказывается, он говорил по телефону со своими родственниками в Иране, и они предложили несколько имен для малышки. Махмуди выбрал имя Махтаб, так как вчерашней ночью было полнолуние.
Я попыталась настоять на имени Мариам, так как оно звучало больше по-американски, а девочка как-никак родилась американкой. Однако меня одолевала слабость и раздирали противоречивые чувства, да и свидетельство о рождении заполняла не я, а Махмуди; там значилось: Махтаб Мариам Махмуди. Я лишь слегка изумилась собственной покорности.
Я нарядила двухмесячную Махтаб в розовое кружевное платьице, которое выбрала из ее гардероба, подаренного отцом; он находил дочурку столь восхитительной, что быстро забыл о своем первоначальном разочаровании и умирал от отцовской гордости. Малышка тихо лежала у меня на руках, глядя мне в глаза. Ее собственные глазки меняли цвет – из голубых они превращались в темно-карие. Она присматривалась к явлениям жизни, в то время как вокруг нас более ста мусульманских студентов отмечали праздник жертвы. Было 4 ноября 1979 года.
Ведущий член Исламского общества Южного Техаса, Махмуди был одним из основных организаторов этого события, праздновавшегося в здешнем парке. Я уже успела восстановить силы и, поскольку это мероприятие не имело отношения к политике, с удовольствием принимала участие в его подготовке. Я помогала в приготовлении риса. Вместе с другими женами – иранками, египтянками, арабками и американками – тушила всевозможные разновидности ароматного соуса хореше. Резала огурцы, помидоры и лук, поливая их лимонным соком. Раскладывала по корзинам свежие фрукты. Готовила баклаву.
Однако главная обязанность была возложена на мужчин. Этот праздник символизирует собой день, когда Бог приказал Аврааму принести в жертву своего сына Исаака, однако пощадил мальчика, послав вместо него ягненка. Несколько мужчин, держа в руках живых овец и повернувшись лицом к Мекке, с молитвами на устах, перерезали им горло. Они отволокли туши к яме для барбекю, где и приготовили из них праздничное блюдо.
Праздник был не только иранский, но общемусульманский, а потому иранцы вели разговоры о политике между собой, объединяясь группками, – они были довольны успешными попытками аятоллы сосредоточить власть в своих руках.
Я не принимала участия в этих дебатах, предпочитая общаться со своими многочисленными подругами, своеобразной Организацией Объединенных Наций в миниатюре. Большинство из них, получая удовольствие от подобных соприкосновений с восточной культурой, были рады жить в Америке.
Сразу по окончании праздника Махмуди, Махтаб и я, оставив мальчиков дома, отправились на машине в Даллас на остеопатическую конференцию. По пути мы остановились в Остине, чтобы встретиться с родственниками, перебравшимися из Ирана в Америку, – казалось, им несть числа. Махмуди называл их «племянниками», а они его – «даби джаном». В тот же вечер мы с ними отужинали и договорились встретиться наутро за завтраком у нас в отеле.
Утомленные предыдущим днем, мы проспали. И в спешке забыли включить телевизор. В гостиничном холле нас с нетерпением дожидался один из «племянников», молодой человек по имени Джамаль.
– Даби джан! – воскликнул он. – Ты слышал новости? В Тегеране захватили американское посольство. – Он рассмеялся.
Теперь Махмуди понял, что политика – дело отнюдь не шуточное. Поначалу – с безопасного расстояния почти в половину земного шара – он мог, ничем не рискуя, выражать свой энтузиазм по поводу революции и стремления аятоллы превратить Иран в исламскую республику. Его разглагольствования ничем ему не грозили.
Однако сейчас, когда студенты Тегеранского университета объявили войну Соединенным Штатам, Махмуди испугался за собственную безопасность. Это было не лучшее время для иранца в Америке, как, впрочем, и для жены такового. В Техасском университете Эй-энд-Ай двое неизвестных избили иранского студента, и Махмуди опасался, что его может постигнуть та же участь. Он боялся также возможного ареста или депортации.
В больнице кое-кто начал называть его «доктор Хомейни». Однажды он сказал, что на улице его чуть не сбила машина. Стали раздаваться телефонные звонки с угрозами.
– Мы до тебя доберемся, – как-то раз произнес в трубку голос с южным акцентом. – И прибьем.
Махмуди, по-настоящему испугавшись, нанял телохранителя, который должен был следить за домом и всюду нас сопровождать.
Когда-нибудь придет конец этому безумию? – думала я. С какой стати я должна косвенно участвовать в глупых мужских играх в войну? Почему нельзя оставить меня в покое и позволить мне быть женой и матерью?
Махмуди обнаружил, что не может выключиться из международной борьбы. Оставаться в стороне было практически невозможно. Его иранские друзья навязывали ему роль активиста, привлекали к организации демонстраций, использовали наш дом в качестве штаб-квартиры. Наши американские друзья и соседи, так же как и коллеги Махмуди, ожидали, а порою и требовали, чтобы он заявил о своей лояльности государству, обеспечившему ему достойный образ жизни.
Поначалу он колебался. Вдали от посторонних глаз он не скрывал своего ликования по поводу кризиса с заложниками, откровенно радуясь тому, что Америка продемонстрировала свое бессилие всему миру. Я ненавидела его за это, и мы шумно ссорились. Кроме того, он без конца возмущался американским эмбарго на поставки оружия в Иран. Утверждал, что это чистой воды мошенничество – мол, Америка попросту действует через третью страну, взвинчивая цены.
Тут случилось нечто странное. Некоторое время тому назад у Махмуди завязалась тесная дружба с доктором Моджаллали, нейрохирургом из Ирана. Поскольку доктор Моджаллали получил образование в Иране, то у него не было лицензии на медицинскую практику в Америке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116
Прошла ночь – я спала урывками, так как чувство неописуемого восторга оттого, что около моей груди бьется новая жизнь, не давало мне уснуть; правда, оно омрачалось моментами глубокой обиды на детское поведение Махмуди. Я не знала, была ли то вспышка досады, или он ушел навсегда. Впрочем, я была настолько оскорблена, что мне было все равно.
Махмуди появился рано утром, он не извинился за свое отсутствие и ни словом не обмолвился о том, что разочарован рождением девочки. Лишь сказал, что всю ночь провел в мечети, где мы сочетались браком, вознося молитвы Аллаху.
Позже в то утро он явился в больницу, весело улыбаясь и размахивая стопкой открыток с персидскими письменами. Это были подарки мужчин из мечети.
– Что здесь написано? – спросила я.
– Махтаб, – сияя, ответил он.
– Махтаб? Что это значит?
– Лунный свет.
Оказывается, он говорил по телефону со своими родственниками в Иране, и они предложили несколько имен для малышки. Махмуди выбрал имя Махтаб, так как вчерашней ночью было полнолуние.
Я попыталась настоять на имени Мариам, так как оно звучало больше по-американски, а девочка как-никак родилась американкой. Однако меня одолевала слабость и раздирали противоречивые чувства, да и свидетельство о рождении заполняла не я, а Махмуди; там значилось: Махтаб Мариам Махмуди. Я лишь слегка изумилась собственной покорности.
Я нарядила двухмесячную Махтаб в розовое кружевное платьице, которое выбрала из ее гардероба, подаренного отцом; он находил дочурку столь восхитительной, что быстро забыл о своем первоначальном разочаровании и умирал от отцовской гордости. Малышка тихо лежала у меня на руках, глядя мне в глаза. Ее собственные глазки меняли цвет – из голубых они превращались в темно-карие. Она присматривалась к явлениям жизни, в то время как вокруг нас более ста мусульманских студентов отмечали праздник жертвы. Было 4 ноября 1979 года.
Ведущий член Исламского общества Южного Техаса, Махмуди был одним из основных организаторов этого события, праздновавшегося в здешнем парке. Я уже успела восстановить силы и, поскольку это мероприятие не имело отношения к политике, с удовольствием принимала участие в его подготовке. Я помогала в приготовлении риса. Вместе с другими женами – иранками, египтянками, арабками и американками – тушила всевозможные разновидности ароматного соуса хореше. Резала огурцы, помидоры и лук, поливая их лимонным соком. Раскладывала по корзинам свежие фрукты. Готовила баклаву.
Однако главная обязанность была возложена на мужчин. Этот праздник символизирует собой день, когда Бог приказал Аврааму принести в жертву своего сына Исаака, однако пощадил мальчика, послав вместо него ягненка. Несколько мужчин, держа в руках живых овец и повернувшись лицом к Мекке, с молитвами на устах, перерезали им горло. Они отволокли туши к яме для барбекю, где и приготовили из них праздничное блюдо.
Праздник был не только иранский, но общемусульманский, а потому иранцы вели разговоры о политике между собой, объединяясь группками, – они были довольны успешными попытками аятоллы сосредоточить власть в своих руках.
Я не принимала участия в этих дебатах, предпочитая общаться со своими многочисленными подругами, своеобразной Организацией Объединенных Наций в миниатюре. Большинство из них, получая удовольствие от подобных соприкосновений с восточной культурой, были рады жить в Америке.
Сразу по окончании праздника Махмуди, Махтаб и я, оставив мальчиков дома, отправились на машине в Даллас на остеопатическую конференцию. По пути мы остановились в Остине, чтобы встретиться с родственниками, перебравшимися из Ирана в Америку, – казалось, им несть числа. Махмуди называл их «племянниками», а они его – «даби джаном». В тот же вечер мы с ними отужинали и договорились встретиться наутро за завтраком у нас в отеле.
Утомленные предыдущим днем, мы проспали. И в спешке забыли включить телевизор. В гостиничном холле нас с нетерпением дожидался один из «племянников», молодой человек по имени Джамаль.
– Даби джан! – воскликнул он. – Ты слышал новости? В Тегеране захватили американское посольство. – Он рассмеялся.
Теперь Махмуди понял, что политика – дело отнюдь не шуточное. Поначалу – с безопасного расстояния почти в половину земного шара – он мог, ничем не рискуя, выражать свой энтузиазм по поводу революции и стремления аятоллы превратить Иран в исламскую республику. Его разглагольствования ничем ему не грозили.
Однако сейчас, когда студенты Тегеранского университета объявили войну Соединенным Штатам, Махмуди испугался за собственную безопасность. Это было не лучшее время для иранца в Америке, как, впрочем, и для жены такового. В Техасском университете Эй-энд-Ай двое неизвестных избили иранского студента, и Махмуди опасался, что его может постигнуть та же участь. Он боялся также возможного ареста или депортации.
В больнице кое-кто начал называть его «доктор Хомейни». Однажды он сказал, что на улице его чуть не сбила машина. Стали раздаваться телефонные звонки с угрозами.
– Мы до тебя доберемся, – как-то раз произнес в трубку голос с южным акцентом. – И прибьем.
Махмуди, по-настоящему испугавшись, нанял телохранителя, который должен был следить за домом и всюду нас сопровождать.
Когда-нибудь придет конец этому безумию? – думала я. С какой стати я должна косвенно участвовать в глупых мужских играх в войну? Почему нельзя оставить меня в покое и позволить мне быть женой и матерью?
Махмуди обнаружил, что не может выключиться из международной борьбы. Оставаться в стороне было практически невозможно. Его иранские друзья навязывали ему роль активиста, привлекали к организации демонстраций, использовали наш дом в качестве штаб-квартиры. Наши американские друзья и соседи, так же как и коллеги Махмуди, ожидали, а порою и требовали, чтобы он заявил о своей лояльности государству, обеспечившему ему достойный образ жизни.
Поначалу он колебался. Вдали от посторонних глаз он не скрывал своего ликования по поводу кризиса с заложниками, откровенно радуясь тому, что Америка продемонстрировала свое бессилие всему миру. Я ненавидела его за это, и мы шумно ссорились. Кроме того, он без конца возмущался американским эмбарго на поставки оружия в Иран. Утверждал, что это чистой воды мошенничество – мол, Америка попросту действует через третью страну, взвинчивая цены.
Тут случилось нечто странное. Некоторое время тому назад у Махмуди завязалась тесная дружба с доктором Моджаллали, нейрохирургом из Ирана. Поскольку доктор Моджаллали получил образование в Иране, то у него не было лицензии на медицинскую практику в Америке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116