По-моему, когда занимаешься
любовью где-нибудь на лужайке, под открытым небом, или в комнате со слишком
высокими потолками (например, в домах шестнадцатого, семнадцатого н
восемнадцатого веков), или в помещении с распахнутыми окнами и с гуляющими
по нему сквозняками, все куда-то улетучивается. В тесном же и замкнутом
пространстве мужчина и женщина могут по-настоящему, как говорится в Библии,
познать друг друга; создается такое впечатление, будто на свете существуют
только два антагониста, получившие наконец возможность схватиться и
помериться силами. Это заложено в важнейшем законе притяжения сил с
противоположными знаками.
Задняя комната в моем магазине очень мала, и в ней нет окон. У меня там
стопы каталогов, каталожный шкаф "Оливетти", стеллажи для альбомов и большие
конверты с еще не зарегистрированными, разобранными только по годам и
странам марками, а также маленький стенной сейф для самых редких экземпляров
и старое кожаное кресло. У стены, под сейфом, складная кровать с
металлической сеткой, кажущаяся здесь предметом совершенно случайным.
Я дожидался Мириам перед спортивным залом Фурио Стеллы, прогуливаясь
взад-вперед по виа Чичероне, а когда она вышла, сказал ей, что пора кончать
с пением, что Фурио Стелла - убийца, он же убил жену, что петь хорошо до
определенного момента, а потом - все, не превращаться же в рабов вокала.
Хватит тратить время на всякие мотеты, заявил я. Мириам удивилась, услышав
от меня такие речи. Из зала уже доносились голоса хористов, начавших
распеваться. Я сказал: брось, ты уже достаточно напелась с этим убийцей
Фурио Стеллой.
Мы мчались в машине к моему магазину, а хористы пели в спортзале на виа
Чичероне. Их голоса преследовали нас до самой набережной, как запахи,
которые пристают к вещам н людям и передвигаются в пространстве вместе с
ними. Вот так пристало к нам пение, и, пока машина неслась в потоке других
машин по набережной Тибра, у нас в ушах еще стоял отзвук далеких хоралов и
мотетов. Я поглядывал на сидевшую рядом Мириам и радовался, что она
отказалась от спевки н поехала со мной, я смотрел на ее волосы, ниспадавшие
двумя симметричными волнами на лоб и глаза, видел ее узкие плечи под светлым
плащом, профиль, такой четкий вырисовывавшийся в проблесках проносившихся
мимо огней. Голоса хористов все преследовали нас и смолкли, лишь когда мы
вошли в магазин, и я закрыл дверь и предложил Мириам присесть, снять плащ и
перчатки. Я тоже сел на стул в торговом зале. Мириам взяла какой-то альбом и
стала его рассматривать, а я закурил сигарету из своей пачки, предварительно
поднеся огонь к сигарете Мириам. А ты разбираешься в этом деле, сказала
Мириам, указывая на раскрытый альбом. Еще бы, это же моя профессия, сказал
я.
Я объяснил ей, что ценными считаются марки либо очень старые, либо
редкие, что по мере того как марка стареет, она становится и более редкой,
поскольку часть экземпляров пропадает, но редкими бывают не только старинные
марки, например марка Сан-Марино, на которой изображена коноплянка с хвостом
попугая, а попадаются и старинные, но не редкие, например первые выпуски
английских однопенсовых. Тут главное придержать их, пока с годами они не
станут одновременно и редкими, и старыми.
За это время и сам состаришься, сказала Мириам, и была совершенно
права. Но ведь стареем мы в любом случае, стареем, пока не преставимся.
Недавно преставился даже папа римский - сколько об этом разговоров было!
Бедный папа, какая ужасная штука - смерть, сказал я, но сразу заметил, что
Мириам ему не симпатизировала. В Риме ежедневно умирает девяносто человек,
сказала она, и никто не придает этому значения. Ходишь по улицам, видишь
смеющихся, гуляющих людей. И никому в голову не приходит, что в это время в
городе умирает девяносто человек. Как-то не думаешь об этом, а если
подумаешь, то не очень-то веришь: мертвых надо видеть, тогда и поймешь, что
они умерли. Девяносто мертвецов, ответил я, это действительно много, но
стоит мысленно покинуть пределы Рима, как окажется, что их уже девятьсот и
даже девять тысяч. Или даже девяносто тысяч, сказала Мириам. Девяносто тысяч
покойников, вот это действительно много.
То, что говорила Мириам, было сущей правдой, но подобные разговоры
уводили нас в сторону от моей цели, и теперь мне надо было сделать
что-нибудь такое, чтобы Мириам не ускользнула от меня, как когда-то
ускользнула одна моя соученица, когда мы с ней гуляли по островку посреди
озера в городском парке. Мы сели на траву за фонтаном нимф, и она стала
рассказывать про какого-то сторожа соборной колокольни, который пытался
заманить ее на самый верх, а потом оказалось, что там, на верхней площадке,
у этого мерзавца была койка. Свинья такая. И я пустился в рассуждения об
этом стороже, но тут к островку подплыли еще какие-то школьники и попытались
увести нашу лодку, чтобы сделать из нас Робинзонов.
Пойдем отсюда, сказал я Мириам, и Мириам, как говорится, не моргнув
глазом, последовала за мной.
Мне хотелось, чтобы она начала раздеваться первой, но почему-то сам
стал снимать с себя галстук. Мириам сняла шейный платок и села на постель,
то есть на раскладушку. Я снял пиджак, а Мириам - бусы. Я - свитер, Мириам -
одну туфлю. Я - ботинок, Мириам - вторую туфлю, я - рубашку, Мириам -
кофточку. Я второй ботинок, Мириам - юбку. Теперь она осталась в одной
комбинации. Я снял оба носка, Мириам - оба чулка и таким образом оказалась
босиком. Когда она сняла комбинацию, на ней еще оставался бюстгальтер, но
потом она сняла и его. Наконец мы оба оказались голыми, как два червяка.
Мириам приподняла плед на постели, чтобы нырнуть под него, но под пледом не
было простыни - был только один матрац. Тогда она снова расправила плед и
легла на него.
Я сторонник чистой эротики. Чувства - это одно, а эротика - совершенно
иное. Кто за эротику, кто за чувство. Редко случается так, чтобы мужчину и
женщину захватило сразу и то и другое. Но тогда уже бывает
светопреставление.
Я погасил свет, и мы с Мириам оказались на койке в темноте. Я голый, и
она голая. Я зажег свечу - свеча у меня всегда под рукой на случай, если
выключат электричество. Слабый язычок пламени едва освещал комнату и
трепетал от нашего дыхания. Я еще сам себе не верил, что Мириам со мной, но
все это было истинной правдой: мы оба, голые, лежали на кровати. Дело шло к
полуночи, многие в это время уже спали у себя дома, а мы только начинали наш
поединок, наше знакомство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
любовью где-нибудь на лужайке, под открытым небом, или в комнате со слишком
высокими потолками (например, в домах шестнадцатого, семнадцатого н
восемнадцатого веков), или в помещении с распахнутыми окнами и с гуляющими
по нему сквозняками, все куда-то улетучивается. В тесном же и замкнутом
пространстве мужчина и женщина могут по-настоящему, как говорится в Библии,
познать друг друга; создается такое впечатление, будто на свете существуют
только два антагониста, получившие наконец возможность схватиться и
помериться силами. Это заложено в важнейшем законе притяжения сил с
противоположными знаками.
Задняя комната в моем магазине очень мала, и в ней нет окон. У меня там
стопы каталогов, каталожный шкаф "Оливетти", стеллажи для альбомов и большие
конверты с еще не зарегистрированными, разобранными только по годам и
странам марками, а также маленький стенной сейф для самых редких экземпляров
и старое кожаное кресло. У стены, под сейфом, складная кровать с
металлической сеткой, кажущаяся здесь предметом совершенно случайным.
Я дожидался Мириам перед спортивным залом Фурио Стеллы, прогуливаясь
взад-вперед по виа Чичероне, а когда она вышла, сказал ей, что пора кончать
с пением, что Фурио Стелла - убийца, он же убил жену, что петь хорошо до
определенного момента, а потом - все, не превращаться же в рабов вокала.
Хватит тратить время на всякие мотеты, заявил я. Мириам удивилась, услышав
от меня такие речи. Из зала уже доносились голоса хористов, начавших
распеваться. Я сказал: брось, ты уже достаточно напелась с этим убийцей
Фурио Стеллой.
Мы мчались в машине к моему магазину, а хористы пели в спортзале на виа
Чичероне. Их голоса преследовали нас до самой набережной, как запахи,
которые пристают к вещам н людям и передвигаются в пространстве вместе с
ними. Вот так пристало к нам пение, и, пока машина неслась в потоке других
машин по набережной Тибра, у нас в ушах еще стоял отзвук далеких хоралов и
мотетов. Я поглядывал на сидевшую рядом Мириам и радовался, что она
отказалась от спевки н поехала со мной, я смотрел на ее волосы, ниспадавшие
двумя симметричными волнами на лоб и глаза, видел ее узкие плечи под светлым
плащом, профиль, такой четкий вырисовывавшийся в проблесках проносившихся
мимо огней. Голоса хористов все преследовали нас и смолкли, лишь когда мы
вошли в магазин, и я закрыл дверь и предложил Мириам присесть, снять плащ и
перчатки. Я тоже сел на стул в торговом зале. Мириам взяла какой-то альбом и
стала его рассматривать, а я закурил сигарету из своей пачки, предварительно
поднеся огонь к сигарете Мириам. А ты разбираешься в этом деле, сказала
Мириам, указывая на раскрытый альбом. Еще бы, это же моя профессия, сказал
я.
Я объяснил ей, что ценными считаются марки либо очень старые, либо
редкие, что по мере того как марка стареет, она становится и более редкой,
поскольку часть экземпляров пропадает, но редкими бывают не только старинные
марки, например марка Сан-Марино, на которой изображена коноплянка с хвостом
попугая, а попадаются и старинные, но не редкие, например первые выпуски
английских однопенсовых. Тут главное придержать их, пока с годами они не
станут одновременно и редкими, и старыми.
За это время и сам состаришься, сказала Мириам, и была совершенно
права. Но ведь стареем мы в любом случае, стареем, пока не преставимся.
Недавно преставился даже папа римский - сколько об этом разговоров было!
Бедный папа, какая ужасная штука - смерть, сказал я, но сразу заметил, что
Мириам ему не симпатизировала. В Риме ежедневно умирает девяносто человек,
сказала она, и никто не придает этому значения. Ходишь по улицам, видишь
смеющихся, гуляющих людей. И никому в голову не приходит, что в это время в
городе умирает девяносто человек. Как-то не думаешь об этом, а если
подумаешь, то не очень-то веришь: мертвых надо видеть, тогда и поймешь, что
они умерли. Девяносто мертвецов, ответил я, это действительно много, но
стоит мысленно покинуть пределы Рима, как окажется, что их уже девятьсот и
даже девять тысяч. Или даже девяносто тысяч, сказала Мириам. Девяносто тысяч
покойников, вот это действительно много.
То, что говорила Мириам, было сущей правдой, но подобные разговоры
уводили нас в сторону от моей цели, и теперь мне надо было сделать
что-нибудь такое, чтобы Мириам не ускользнула от меня, как когда-то
ускользнула одна моя соученица, когда мы с ней гуляли по островку посреди
озера в городском парке. Мы сели на траву за фонтаном нимф, и она стала
рассказывать про какого-то сторожа соборной колокольни, который пытался
заманить ее на самый верх, а потом оказалось, что там, на верхней площадке,
у этого мерзавца была койка. Свинья такая. И я пустился в рассуждения об
этом стороже, но тут к островку подплыли еще какие-то школьники и попытались
увести нашу лодку, чтобы сделать из нас Робинзонов.
Пойдем отсюда, сказал я Мириам, и Мириам, как говорится, не моргнув
глазом, последовала за мной.
Мне хотелось, чтобы она начала раздеваться первой, но почему-то сам
стал снимать с себя галстук. Мириам сняла шейный платок и села на постель,
то есть на раскладушку. Я снял пиджак, а Мириам - бусы. Я - свитер, Мириам -
одну туфлю. Я - ботинок, Мириам - вторую туфлю, я - рубашку, Мириам -
кофточку. Я второй ботинок, Мириам - юбку. Теперь она осталась в одной
комбинации. Я снял оба носка, Мириам - оба чулка и таким образом оказалась
босиком. Когда она сняла комбинацию, на ней еще оставался бюстгальтер, но
потом она сняла и его. Наконец мы оба оказались голыми, как два червяка.
Мириам приподняла плед на постели, чтобы нырнуть под него, но под пледом не
было простыни - был только один матрац. Тогда она снова расправила плед и
легла на него.
Я сторонник чистой эротики. Чувства - это одно, а эротика - совершенно
иное. Кто за эротику, кто за чувство. Редко случается так, чтобы мужчину и
женщину захватило сразу и то и другое. Но тогда уже бывает
светопреставление.
Я погасил свет, и мы с Мириам оказались на койке в темноте. Я голый, и
она голая. Я зажег свечу - свеча у меня всегда под рукой на случай, если
выключат электричество. Слабый язычок пламени едва освещал комнату и
трепетал от нашего дыхания. Я еще сам себе не верил, что Мириам со мной, но
все это было истинной правдой: мы оба, голые, лежали на кровати. Дело шло к
полуночи, многие в это время уже спали у себя дома, а мы только начинали наш
поединок, наше знакомство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46