Осторожно, не задави какого-нибудь пешехода,
говорил я себе, подъезжая к Остии. Они норовят выскочить отовсюду - голые,
как черви, босые, загорелые, волосатые. Если задавишь пешехода - прощай
удовольствие. Тебе кажется, что ты задавил просто голого человека, а
оказывается, ты стал убийцей отца шестерых детей, промышленника, финансиста,
начальника отдела, какой-нибудь персоны, которая "стоит" много миллионов
лир. Так, например, один задавил инженера, но поди знай, что он инженер, он
же голый! Это случилось на самом взморье восемь лет тому назад, а человек до
сих пор выплачивает деньги, и неизвестно, сколько лет еще будет выплачивать.
Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а
раскаленный песок - снизу. Я укладывался загорать, время от времени
натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел
сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий
супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное.
Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок
приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались
на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот
заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.
Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще
отражает этот жар, - штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно
бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею - меня
сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты
погружаешься до колен, а потом до живота - ужас какой-то! Сотни людей
глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица
кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я,
сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок,
обжигающий голые ступни.
Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача,
и разглядывал свои ступни: они был черными от смолы и нефти, из-за
приставших к коже липких бляшек нельзя было даже носки надеть, а если я их и
надевал, то потом приходилось выбрасывать. У нас нефтеналивные танкеры
промывают танки в открытом море. В Тирренском море, где много торговых
портов, это обычное явление.
Я смотрелся в зеркальце, вделанное в стенку кабины, и видел свое
безволосое, словно ошпаренное тело. Нормальный загар ко мне не пристает,
кожа у меня только краснеет. Думаете, мне удалось там хоть приятелями
обзавестить? Нет. Часто я брал два шезлонга, будто пришел на пляж не один, в
надежде, что какая-нибудь девушка по ошибке сядет рядом, но ни разу такого
не случилось. Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести
мой второй шезлонг. Занято, говорил я. И в ресторане то же самое. Я просил
принести два прибора, говорил, что нас двое, что должна подойти
приятельница. Приятельница не приходила, да и откуда ей было взяться?
Знакомых же у меня не было. Потребовалось время, потребовалось записаться в
хор Фурио Стеллы, чтобы встретить ее. Вот теперь, когда мы встретились, я
могу ждать ее у стойки.
В гуще обнаженных тел все были более или менее одинаковыми, торговец
марками переставал быть именно торговцем марками, его можно было принять за
учителя, инженера, крупного чиновника, депутата парламента, судью. Я же
чувствовал себя червем. Сутолока Курзала, тела, кишащие на песке, теснота,
сплошные головы и ноги. Я закрывал глаза и в полудреме начинал разговаривать
с разными животными, как в сказке. Но в сказках разговаривают животные, а
здесь говорил я, животные молчали. И действительно, какая же это сказка?
Проснувшись, я убеждался, что второй шезлонг исчез. Есть ли у них Душа?
спрашивал я себя. Этот вопрос мучает меня до сих пор. С виду все голые
женщины и все голые мужчины, в том числе и я, похожи на червей. Возможно ли,
чтобы у такого количества червей было по Душе? спрашивал я себя. А если на
каждого из них приходится по Душе, если верно, что Душа превалирует над
телом, как же возможно, чтобы все эти Души могли вытерпеть этот пляж в
Остии, это кувыркание на песке, это бултыхание в воде? Выходит, Бессмертная
Душа вон того, например, толстого мужчины, который однажды хотел утащить мой
шезлонг для своей подружки, должна следовать за ним в бассейн Курзала, потом
- под душ, потом в кабину, а потом в бар, где он пил стакан за стаканом
кока-колу, и наконец в ресторан, где он ел рагу из даров моря? Каждый вечер
его Душа садилась с ним за руль двухцветной "Ланча-аурелиа" и следовала за
ним повсюду, как собачонка за хозяином. Некоторые Души влачат просто жалкое
существование. Рассуждать об этих вещах как-то неловко, и люди действительно
почти никогда о них не рассуждают, таскают за собой свою Душу, но разговоры
об этом им ни к чему. А ведь Душа, будь ее воля, устремилась бы вверх. Вот
ангелы, которые обладают только душой и не отягощены телом, тянутся вверх,
летают. Людей же, в основном, тянет вниз.
Если у мужчины есть костюм, галстук, ботинки и все прочее, кто станет
задумываться над тем, есть ли у него еще и Душа? И Мириам, когда она одета,
кажется мне просто девушкой, и все. Когда же мы с ней наедине и оба голые -
это совсем другое дело, и, если у нас есть Душа, она, как говорится в
Библии, должна преобладать над телом. Ведь тянет же меня вверх, и рано или
поздно я действительно полечу. Вот в чем различие между мной и моим другом
Бальдассерони: Бальдассерони тянет вниз, а меня - вверх. Бальдассерони
никогда не сможет летать, потому что его тянет вниз.
Как и все на свете. Душа в конце концов улетучивается. В этом мире все
такие беспечные, носятся, суетятся (я имею в виду мужчин и женщин) - и никто
не заботится о вещах, которые исчезают, улетучиваются. Бальдассерони
говорит, что мне нечего об этом беспокоиться, но я беспокоюсь. Ведь речь
идет о сохранении Вселенной, о том, чтобы не дать ей погибнуть, чтобы она не
улетучилась, как все остальное. Бальдассерони говорит, что об этом не стоит
беспокоиться, но Бальдассерони мне не указ.
Я много лет ждал Мириам, держал для нее свободный шезлонг, а теперь,
когда она у меня появилась, мне приходится следить за тем, чтобы она не
улетучилась, как рано или поздно улетучивается все на свете. Так написано в
Библии: что такое наша жизнь? Пар, который появляется на краткий миг и
улетучивается.
Мы сидели и смотрели друг на друга в моем магазине - я и Мириам. Я
гладил ее лицо, проводил пальцами по бровям, под глазами, за ушами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
говорил я себе, подъезжая к Остии. Они норовят выскочить отовсюду - голые,
как черви, босые, загорелые, волосатые. Если задавишь пешехода - прощай
удовольствие. Тебе кажется, что ты задавил просто голого человека, а
оказывается, ты стал убийцей отца шестерых детей, промышленника, финансиста,
начальника отдела, какой-нибудь персоны, которая "стоит" много миллионов
лир. Так, например, один задавил инженера, но поди знай, что он инженер, он
же голый! Это случилось на самом взморье восемь лет тому назад, а человек до
сих пор выплачивает деньги, и неизвестно, сколько лет еще будет выплачивать.
Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а
раскаленный песок - снизу. Я укладывался загорать, время от времени
натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел
сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий
супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное.
Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок
приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались
на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот
заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.
Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще
отражает этот жар, - штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно
бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею - меня
сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты
погружаешься до колен, а потом до живота - ужас какой-то! Сотни людей
глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица
кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я,
сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок,
обжигающий голые ступни.
Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача,
и разглядывал свои ступни: они был черными от смолы и нефти, из-за
приставших к коже липких бляшек нельзя было даже носки надеть, а если я их и
надевал, то потом приходилось выбрасывать. У нас нефтеналивные танкеры
промывают танки в открытом море. В Тирренском море, где много торговых
портов, это обычное явление.
Я смотрелся в зеркальце, вделанное в стенку кабины, и видел свое
безволосое, словно ошпаренное тело. Нормальный загар ко мне не пристает,
кожа у меня только краснеет. Думаете, мне удалось там хоть приятелями
обзавестить? Нет. Часто я брал два шезлонга, будто пришел на пляж не один, в
надежде, что какая-нибудь девушка по ошибке сядет рядом, но ни разу такого
не случилось. Иногда, правда, подходил кто-нибудь из мужчин и пытался унести
мой второй шезлонг. Занято, говорил я. И в ресторане то же самое. Я просил
принести два прибора, говорил, что нас двое, что должна подойти
приятельница. Приятельница не приходила, да и откуда ей было взяться?
Знакомых же у меня не было. Потребовалось время, потребовалось записаться в
хор Фурио Стеллы, чтобы встретить ее. Вот теперь, когда мы встретились, я
могу ждать ее у стойки.
В гуще обнаженных тел все были более или менее одинаковыми, торговец
марками переставал быть именно торговцем марками, его можно было принять за
учителя, инженера, крупного чиновника, депутата парламента, судью. Я же
чувствовал себя червем. Сутолока Курзала, тела, кишащие на песке, теснота,
сплошные головы и ноги. Я закрывал глаза и в полудреме начинал разговаривать
с разными животными, как в сказке. Но в сказках разговаривают животные, а
здесь говорил я, животные молчали. И действительно, какая же это сказка?
Проснувшись, я убеждался, что второй шезлонг исчез. Есть ли у них Душа?
спрашивал я себя. Этот вопрос мучает меня до сих пор. С виду все голые
женщины и все голые мужчины, в том числе и я, похожи на червей. Возможно ли,
чтобы у такого количества червей было по Душе? спрашивал я себя. А если на
каждого из них приходится по Душе, если верно, что Душа превалирует над
телом, как же возможно, чтобы все эти Души могли вытерпеть этот пляж в
Остии, это кувыркание на песке, это бултыхание в воде? Выходит, Бессмертная
Душа вон того, например, толстого мужчины, который однажды хотел утащить мой
шезлонг для своей подружки, должна следовать за ним в бассейн Курзала, потом
- под душ, потом в кабину, а потом в бар, где он пил стакан за стаканом
кока-колу, и наконец в ресторан, где он ел рагу из даров моря? Каждый вечер
его Душа садилась с ним за руль двухцветной "Ланча-аурелиа" и следовала за
ним повсюду, как собачонка за хозяином. Некоторые Души влачат просто жалкое
существование. Рассуждать об этих вещах как-то неловко, и люди действительно
почти никогда о них не рассуждают, таскают за собой свою Душу, но разговоры
об этом им ни к чему. А ведь Душа, будь ее воля, устремилась бы вверх. Вот
ангелы, которые обладают только душой и не отягощены телом, тянутся вверх,
летают. Людей же, в основном, тянет вниз.
Если у мужчины есть костюм, галстук, ботинки и все прочее, кто станет
задумываться над тем, есть ли у него еще и Душа? И Мириам, когда она одета,
кажется мне просто девушкой, и все. Когда же мы с ней наедине и оба голые -
это совсем другое дело, и, если у нас есть Душа, она, как говорится в
Библии, должна преобладать над телом. Ведь тянет же меня вверх, и рано или
поздно я действительно полечу. Вот в чем различие между мной и моим другом
Бальдассерони: Бальдассерони тянет вниз, а меня - вверх. Бальдассерони
никогда не сможет летать, потому что его тянет вниз.
Как и все на свете. Душа в конце концов улетучивается. В этом мире все
такие беспечные, носятся, суетятся (я имею в виду мужчин и женщин) - и никто
не заботится о вещах, которые исчезают, улетучиваются. Бальдассерони
говорит, что мне нечего об этом беспокоиться, но я беспокоюсь. Ведь речь
идет о сохранении Вселенной, о том, чтобы не дать ей погибнуть, чтобы она не
улетучилась, как все остальное. Бальдассерони говорит, что об этом не стоит
беспокоиться, но Бальдассерони мне не указ.
Я много лет ждал Мириам, держал для нее свободный шезлонг, а теперь,
когда она у меня появилась, мне приходится следить за тем, чтобы она не
улетучилась, как рано или поздно улетучивается все на свете. Так написано в
Библии: что такое наша жизнь? Пар, который появляется на краткий миг и
улетучивается.
Мы сидели и смотрели друг на друга в моем магазине - я и Мириам. Я
гладил ее лицо, проводил пальцами по бровям, под глазами, за ушами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46