Отовсюду, где есть телефон. "Сколько?" - рявкает в трубке устрашающий голос. Нужно назвать оставшееся до ближайшего приказа количество дней. "Вешайтесь, духи!" - блеют нам в ответ.
Проблема в том, что звонили и деды, и черпаки. Последним, соответственно, до приказа на полгода больше.
- Кому? - спрашиваю, стоя на тумбочке во второй раз. - Деду или черпаку?
Трубка захлебывается руганью.
- Ты, душара, сам знать должен! Попробуй только ошибись, сука! Ну! Сколько?!
- Вешайся! - отвечаю.
В трубке что-то квакает. Обещают сейчас же прийти и убить.
- Приходи.
Кладу трубку.
До конца наряда в мандраже.
Никто не пришел.
Некоторые пытаются вынести из столовой куски "чернушки", черного хлеба - его, в отличии от пайкового белого, выставляются целые подносы. Прячут в карманах сахар.
Сержанты устраивают внезапные обыски.
К найденным кускам добавляется целая буханка. Весь хлеб приказывают сожрать за несколько минут. Нормативы разные. Всухомятку - пять минут. С кружкой воды - две. Иногда предлагают выбирать самому.
Удивительно - знают ведь, что не уложатся, а все равно пытаются, запихивают огромными кусками, давятся, блюют…
За невыполнения "норматива" получают по полной.
С сахаром любит развлекаться сержант Роман. Заставляет зажать кусок зубами и бьет кулаком снизу в челюсть. Бывает, сахарные крошки вылетают вперемешку с зубными.
Каждый раз, обыскивая меня, Роман по-детски удивляется:
- Длинный! Как же так - тебя голод не ебет, что ли? Вон какой ты лось! Чего хлеб не нычешь?
- У меня метаболизм замедленный, - обычно отвечаю я.
К научным словам сержант Роман испытывает уважение. Молча бьет меня кулаком в грудь и переходит к следующему.
Сержант Роман отличаеся удивительным мастерством. В долю секунды он может нанести пару коротких и точных ударов по скулам провинившегося. Да так удачно, что не оставляет синяков. Челюстные же мышцы у жертвы на пару дней выходят из строя.
Получивших свое от Романа легко вычислить в столовой - они не едят второе, а осторожно, вытянув губы, пытаются пить с ложки суп.
По-южному веселый и задорный, Роман щедро награждает нас, духов, "орденом дурака". Суть заключается в следующем.
На выданной нам форме металлические, со звездами, пуговицы крепятся к сукну специальной петелькой-дужкой.
Роман, как эсэсовец Мюллер из "Судьбы человека", проходит вдоль шеренги на вечерней поверке и размеренно, с силой и неумолимостью парового молота, каждого бьет кулаком в третью пуговицу сверху.
Через несколько таких поверок на груди расплывается синяк размером с блюдце. В центре - маленькая черная вмятина от дужки.
Ее, эту самую дужку, я загнул, прижав к основанию пуговицы, в первый же день, по совету, полученному на гражданке от отслуживших уже друзей. Синяка у меня почти не было, да и вкладывал мне Роман не сильно. Так, для формы.
Неделю спустя, после бани, я поделился секретом с Мишаней Гончаровым. Уж очень пугающе выглядел его "орден".
Где знают двое… Через несколько дней, на утреннем осмотре, Роман заставил всех расстегнуть третью пуговицу. Приказал отогнуть петлю обратно. А за порчу казенного имущества мы отбивались на время часа полтора.
На этих "орденах" сержант Роман и погорел.
Наступила жара, и на зарядку мы побежали по форме номер два - голый торс.
Мимо шел замполит полка.
С Романа сняли лычки и отправили в кочегарку. Не в печь, к сожалению, а старшим смены.
Мы сидим в бытовой и подшиваем подворотнички. Самое трудное - правильно натянуть их на ворот гимнастерки. С каждым днем подворотнички становятся почему-то все короче и короче. От ежедневной стирки и сушки утюгом вид у них замусоленный и жалкий.
Подшивой - белой тканью, нам, духам, до присяги подшиваться не положено. После, когда из духов мы станем бойцами, разрешается подшиваться тоненьким, в два раза сложенным куском материи.
Черпаки и деды подшиваются в несколько слоев, больше пяти. Выступающий кантик выглядит у них красивой белой линией. На внутренней стороне, у сходящихся концов, стежками обозначаются флажки - один у черпака и два у деда.
У нас никаких изысков нет, поэтому выглядим мы, как и положено - по-чмошному.
Входит Криницын.
- Вот! - потряхивает он измятым тетрадным листком. - Выпросил у Зуба. Он мне надиктовал, а я записал.
Круглое лицо его разрезает довольная улыбка.
- Это поважней будет, чем присягу учить! "Сказочка" называется! Зуб сказал, что деды сразу, как нас в роты переведут, ее спрашивать наизусть будут. Кто не знает - по сто фофанов отвесить могут.
Листок идет по рукам. Доходит и до меня. Я вглядываюсь в торопливые криницынские каракули. Разбираю следующее:
Масло съели - день начался.
Старшина ебать примчался.
Мясо съели - день идет.
Старшина ебет, ебет.
Рыбу съели - день прошел.
Старшина домой ушел.
Дух на тумбочке стоит
И ушами шевелит.
- Это что за херня? - поднимаю глаза на Криницына.
Тот снисходительно улыбается:
- Так я же говорю - "сказочка". Ее дедушкам на ночь заставляют рассказывать. Мне Зуб объяснил все и прочитал ее. Чтобы мы, это… Ну, готовы были. После присяги-то…
Продолжаю читать:
Дембель стал на день короче,
Спи старик, спокойной ночи!
Пусть присниться дом родной,
Баба с пышною пиздой!
Бочка пива, водки таз,
Димки Язова приказ
Об увольнении в запас.
Чик-чирик-пиздык-ку-ку!
Снится дембель старику!
Возвращаю листок.
- Ну, что, - говорю, - неплохо. Фольклор, как ни как. Не шедевр, конечно. Но четырехстопный хорей почти выдержан. Произведение явно относится к силлабо-тонической системе стихосложения.
- А? - по-филински вращает головой Криницын, тараща глаза то на меня, то на других.
- Учить, говорю, легко будет. Давай! После отбоя мне расскажешь. С выражением.
С каждым словом завожусь все сильнее. От нестерпимого желания съездить Криницыну по роже сводит лопатки и зудит спина. Чувствую, как приливает к лицу кровь.
Вовка Чурюкин трогает меня за плечо:
- Остынь, чего ты…
Чем ближе к присяге, тем дерганней мы становимся. Уже вспыхивало несколько коротких драк. Любая мелочь способна вывести из себя.
Холодкова и Ситникова с трудом разнял даже Рыцк. Те катались по полу, орошая все вокруг красными брызгами из разбитых носов. Рыцк влепил им по три наряда, и заставил полночи драить "очки". А подрались они из-за очереди на утюг, не договорившись, кто гладится первым.
Правда, теперь они не разлей вода. Вместе ходят по казарме и задирают молдаван и хохлов. Повадками и голосом "косят" под Рыцка и Зуба. Совсем как я в первую ночь в бане.
- А ты, типа, у нас невъебенно старый? - Криницын бледнеет и делает ко мне шаг. - Или охуенно умный? А-а! Ну да! Ты же у нас студент!
Но в драку лезть не решается, и лишь еще больше таращит глаза.
- Вот и погоняло у тебя тогда будет - Студент!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Проблема в том, что звонили и деды, и черпаки. Последним, соответственно, до приказа на полгода больше.
- Кому? - спрашиваю, стоя на тумбочке во второй раз. - Деду или черпаку?
Трубка захлебывается руганью.
- Ты, душара, сам знать должен! Попробуй только ошибись, сука! Ну! Сколько?!
- Вешайся! - отвечаю.
В трубке что-то квакает. Обещают сейчас же прийти и убить.
- Приходи.
Кладу трубку.
До конца наряда в мандраже.
Никто не пришел.
Некоторые пытаются вынести из столовой куски "чернушки", черного хлеба - его, в отличии от пайкового белого, выставляются целые подносы. Прячут в карманах сахар.
Сержанты устраивают внезапные обыски.
К найденным кускам добавляется целая буханка. Весь хлеб приказывают сожрать за несколько минут. Нормативы разные. Всухомятку - пять минут. С кружкой воды - две. Иногда предлагают выбирать самому.
Удивительно - знают ведь, что не уложатся, а все равно пытаются, запихивают огромными кусками, давятся, блюют…
За невыполнения "норматива" получают по полной.
С сахаром любит развлекаться сержант Роман. Заставляет зажать кусок зубами и бьет кулаком снизу в челюсть. Бывает, сахарные крошки вылетают вперемешку с зубными.
Каждый раз, обыскивая меня, Роман по-детски удивляется:
- Длинный! Как же так - тебя голод не ебет, что ли? Вон какой ты лось! Чего хлеб не нычешь?
- У меня метаболизм замедленный, - обычно отвечаю я.
К научным словам сержант Роман испытывает уважение. Молча бьет меня кулаком в грудь и переходит к следующему.
Сержант Роман отличаеся удивительным мастерством. В долю секунды он может нанести пару коротких и точных ударов по скулам провинившегося. Да так удачно, что не оставляет синяков. Челюстные же мышцы у жертвы на пару дней выходят из строя.
Получивших свое от Романа легко вычислить в столовой - они не едят второе, а осторожно, вытянув губы, пытаются пить с ложки суп.
По-южному веселый и задорный, Роман щедро награждает нас, духов, "орденом дурака". Суть заключается в следующем.
На выданной нам форме металлические, со звездами, пуговицы крепятся к сукну специальной петелькой-дужкой.
Роман, как эсэсовец Мюллер из "Судьбы человека", проходит вдоль шеренги на вечерней поверке и размеренно, с силой и неумолимостью парового молота, каждого бьет кулаком в третью пуговицу сверху.
Через несколько таких поверок на груди расплывается синяк размером с блюдце. В центре - маленькая черная вмятина от дужки.
Ее, эту самую дужку, я загнул, прижав к основанию пуговицы, в первый же день, по совету, полученному на гражданке от отслуживших уже друзей. Синяка у меня почти не было, да и вкладывал мне Роман не сильно. Так, для формы.
Неделю спустя, после бани, я поделился секретом с Мишаней Гончаровым. Уж очень пугающе выглядел его "орден".
Где знают двое… Через несколько дней, на утреннем осмотре, Роман заставил всех расстегнуть третью пуговицу. Приказал отогнуть петлю обратно. А за порчу казенного имущества мы отбивались на время часа полтора.
На этих "орденах" сержант Роман и погорел.
Наступила жара, и на зарядку мы побежали по форме номер два - голый торс.
Мимо шел замполит полка.
С Романа сняли лычки и отправили в кочегарку. Не в печь, к сожалению, а старшим смены.
Мы сидим в бытовой и подшиваем подворотнички. Самое трудное - правильно натянуть их на ворот гимнастерки. С каждым днем подворотнички становятся почему-то все короче и короче. От ежедневной стирки и сушки утюгом вид у них замусоленный и жалкий.
Подшивой - белой тканью, нам, духам, до присяги подшиваться не положено. После, когда из духов мы станем бойцами, разрешается подшиваться тоненьким, в два раза сложенным куском материи.
Черпаки и деды подшиваются в несколько слоев, больше пяти. Выступающий кантик выглядит у них красивой белой линией. На внутренней стороне, у сходящихся концов, стежками обозначаются флажки - один у черпака и два у деда.
У нас никаких изысков нет, поэтому выглядим мы, как и положено - по-чмошному.
Входит Криницын.
- Вот! - потряхивает он измятым тетрадным листком. - Выпросил у Зуба. Он мне надиктовал, а я записал.
Круглое лицо его разрезает довольная улыбка.
- Это поважней будет, чем присягу учить! "Сказочка" называется! Зуб сказал, что деды сразу, как нас в роты переведут, ее спрашивать наизусть будут. Кто не знает - по сто фофанов отвесить могут.
Листок идет по рукам. Доходит и до меня. Я вглядываюсь в торопливые криницынские каракули. Разбираю следующее:
Масло съели - день начался.
Старшина ебать примчался.
Мясо съели - день идет.
Старшина ебет, ебет.
Рыбу съели - день прошел.
Старшина домой ушел.
Дух на тумбочке стоит
И ушами шевелит.
- Это что за херня? - поднимаю глаза на Криницына.
Тот снисходительно улыбается:
- Так я же говорю - "сказочка". Ее дедушкам на ночь заставляют рассказывать. Мне Зуб объяснил все и прочитал ее. Чтобы мы, это… Ну, готовы были. После присяги-то…
Продолжаю читать:
Дембель стал на день короче,
Спи старик, спокойной ночи!
Пусть присниться дом родной,
Баба с пышною пиздой!
Бочка пива, водки таз,
Димки Язова приказ
Об увольнении в запас.
Чик-чирик-пиздык-ку-ку!
Снится дембель старику!
Возвращаю листок.
- Ну, что, - говорю, - неплохо. Фольклор, как ни как. Не шедевр, конечно. Но четырехстопный хорей почти выдержан. Произведение явно относится к силлабо-тонической системе стихосложения.
- А? - по-филински вращает головой Криницын, тараща глаза то на меня, то на других.
- Учить, говорю, легко будет. Давай! После отбоя мне расскажешь. С выражением.
С каждым словом завожусь все сильнее. От нестерпимого желания съездить Криницыну по роже сводит лопатки и зудит спина. Чувствую, как приливает к лицу кровь.
Вовка Чурюкин трогает меня за плечо:
- Остынь, чего ты…
Чем ближе к присяге, тем дерганней мы становимся. Уже вспыхивало несколько коротких драк. Любая мелочь способна вывести из себя.
Холодкова и Ситникова с трудом разнял даже Рыцк. Те катались по полу, орошая все вокруг красными брызгами из разбитых носов. Рыцк влепил им по три наряда, и заставил полночи драить "очки". А подрались они из-за очереди на утюг, не договорившись, кто гладится первым.
Правда, теперь они не разлей вода. Вместе ходят по казарме и задирают молдаван и хохлов. Повадками и голосом "косят" под Рыцка и Зуба. Совсем как я в первую ночь в бане.
- А ты, типа, у нас невъебенно старый? - Криницын бледнеет и делает ко мне шаг. - Или охуенно умный? А-а! Ну да! Ты же у нас студент!
Но в драку лезть не решается, и лишь еще больше таращит глаза.
- Вот и погоняло у тебя тогда будет - Студент!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55