Вася Свищ, наконец отдолбив от петли плоскую пластину, с увлечением разглядывает ее, не обращая на происходящее внимания.
- Ты у меня повешаешься сегодня ночью, уебок, - угрожающе тянет Кица. - Писледний раз тоби ховорю…
Трактор делает шаг к двери, зажмуривается, закусывает губу и кладет пальцы на край косяка.
Кица распахивает дверь пошире. Незаметно наступаю на половицу.
- Глазки-то открой, а то уснешь, - усмехается Кица.
Едва Трактор открывает глаза, Кица со всей силы захлопывает дверь.
Трактор отдергивает руку.
Дверь ударяется о половицу и распахивается заново.
- Блядь, ну ты и мудак, - говорю Трактору. - Причем дважды. Фокус испортил, это раз. И руки суешь куда ни попадя - два.
- А башку бы сказали сунуть - сунул? Съеби,пока цел… - Кица тоже расстроен.
Трактор убегает в спальное помещение.
Вася Свищ смотрит на нас, стучит себя по лбу пальцем и достает откуда-то напильник без ручки. Прижимает пластину к краю табурета и начинает обтачивать.
- Пошли, Кица, покурим, - говорю товарищу, морщась от звука напильника. - Фокус не удался.
- Вы, бля, звери, - говорит нам сержант из "мандавох" Степа. - А если б он руку не убрал?
- Солдат ребенка не обидит, - угощаю Степу сигаретой. - Гляди.
Показываю, как приподнять половицу.
Степа качает головой.
- Долбоебы…
В умывальнике на подокониике сидят наши осенники - Колбаса, Укол и Гунько. Достаем сигареты, закуриваем.
В распахнутое окно вливается душный сизый вечер. Год уже с лишним я смотрю в это окно. Еще почти столько же…
Нади не видать.
- Где он? - спрашиваю их.
Укол усмехается:
- Где и положено. Двадцать "очек" только от меня лично. Заебется сдавать.
Захожу в сортир. Кица остается с осенниками.
Дверцы кабинок распахнуты. В дальней, у окна, слышно копошение и знакомый, такой знакомый звук кирпичного бруска.
Подхожу и вижу согнутую спину Нади. От звука шагов тот вздрагивает и оборачивается. Лицо его заплаканное, нос распух. Правое плечо и часть спины темные, будто мокрые.
- Давай, давай, хуярь, - киваю ему. - Это самое важное "очко". Дембельское. Время придет, сам в него срать будешь.
Молчу немного и добавляю:
- Если доживешь, конечно.
Надя сжимая обломок кирпича, утыкается лицом в руку. Только сейчас до меня доходит, что за темные пятна на его форме.
Кто-то из осенников просто поссал на него.
Не сидеть Наде на почетном "очке" никогда. Судьба у него теперь - другая.
Лучше бы замполит нас пустил на фильм. Хотя, все равно. Рано или поздно…
- Не плачь, Надя. Москва слезам не верит…
Выбрасываю бычок в "очко", которое он чистит. На секунду становится неуютно в душе. Понимаю, что лишь пытаюсь выдать себя за сурового черпака. Мне жаль, настолько жаль этого опустившегося бойца, что опять ловлю себя на желании избить его прямо тут. Сильно избить, не думая о последствиях.
- Надя… Встань. Хорош реветь, я сказал. Как тебя зовут, по-нормальному?
- Виктор… - шмыгает носом боец и поднимается.
Грязный, мокрый, в руке - темно-оранжевый кусок кирпича.
- Кирпич хуевый у тебя. Таким до утра тереть будешь. Спроси у "мандавох" со своего призыва, может, у кого мягкий есть. Красный такой… Я в свое время под тумбочкой ныкал, чтоб был всегда.
В сортир заглядывает Кица:
- Пишлы чай пить, шо ты тут?
- Щас иду, погодь!
Кица уходит.
- Короче, Витя. Я тебя пальцем не трону. Обещаю. Но и заступаться не буду. Сам должен. Делай как хочешь. Но или ты не зассышь, и заставишь себя уважать, или… Никто и ничем не поможет тебе уже. Ты меня понял?
Надя часто моргает, готовый расплакаться вновь.
- А как? - сипло выдавливает и вновь начинает всхлипывать.
Вот сука…
Пожимаю плечами.
- Да как сможешь. Только не вздумай стреляться или вешаться. Ты что, пиздюлей на гражданке не получал никогда? Что ты прогибаешься под них, - киваю на стенку. - Вытерпи несколько раз, докажи себя.
Кица снова засовывает в дверной проем свою круглую рожу:
- Шо тут у вас?
- Политинформация. Иду, иду.
Выходим из умывальника и обнаруживаем, что шутка наша пришлась "мандавохам" по душе. Какой-то несчастный душок жалобно трясет головой возле двери бытовки.
- Суй руку, я тебе сказал! - орет и замахивается на него Степа. - Ты чо, бля? Старого в хуй не ставишь?
- Ставлю… - испуганно отвечает дух.
Под общий смех Степа выкатывает глаза:
- Ах ты, сучара! Ты - меня! В хуй?! Ставишь?! Ну пиздец тебе! Суй руку!
Хлоп! - ударяется дверь о препятствие.
Дух стоит ни жив, ни мертв.
- Ты хуль руку не убрал?! - орет на него Степа. - Сломать хотел? В больничку, сука, закосить хотел?! Служба не нравиться?! На "лося", блядь!
Боец вскидывает ко лбу руки и получает "лося".
- Гыгы… - улыбается Степа. - Съебал! Стой! Из своих позови сюда кого! Хы, бля, прикольно…
С хождения по плацу возвращается рота связи. Топот, ругань, вопли, мат - обычный вечер. Все матерят замполита.
- Дембель! Дембель давайте! Заебало - не могу! - орет кто-то истошно у выхода.
- Вешайся! - кричат ему с другого конца.
Быстрая вечерняя поверка, наряды на завтра и отбой.
Ответственный лейтеха из новых, только что с Можайки, читает книжку в канцелярии а через полчаса и вовсе сваливает из казармы.
Начинается обычная ночь. Бойцов поднимают и рассылают по поручениям. Кого на шухер, кого в столовку за хавчиком, кого "в помощь дневальным".
Некоторых тренируют "подъем-отбоем" на время. Бойцы суетятся, налетая друг на друга. Скидывают одежду и прыгают в койки. Тут же подскакивают и, путаясь в рукавах и брючинах, одеваются.
Не знаю, на хер нужен скоростной "отбой". "Подъем" - еще куда ни шло, но вот зачем на время раздеваться - не понятно. Странно, когда "отбивали" меня самого, полгода назад еще - таких мыслей не возникало.
Раздается кряхтенье.
Человек десять провинившихся стоят на взлетке в полуприсяде, держа перед собой в вытянутых руках табуреты.
У некоторых, особо залетевших, на табуретах лежит по несколько подушек. За малейшее движение рук вниз бойцы получают в "фанеру".
На соседней со мной койке лежит Кувшинкин. Глаза его закрыты, но лицо напряжено, видно даже в полутьме дежурного освещения.
- Кувшин! - толкаю его в плечо. - Как там стихи про Москву? Выучил?
Боец открывает глаза.
- Времени ведь нету совсем… Я дневального попросил разбудить перед подъемом, подшиться. Утром выучу все.
- Бля, ты лентяй…
Лежу и думаю, чем заняться. Сна ни в одном глазу.
- Улиточки! Улиточки ползут! - кричит кто-то из роты связи.
Все оживляются, суют ноги в тапочки. Подхватывая ремни, бегут на взлетку.
Одна из любимых забав "мандавох".
По взлетке, в одних трусах, ползут бойцы. Не просто так, а на время. За минуту надо доползти до конца казармы. Никто и никогда не укладывался в норматив, насколько помню.
Нархов, самая быстрая "улиточка" прошлого лета, подбодряет нынешних хлесткими ударами ремня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55