- А я бы остался... поглядел бы, как Петруха с Микитушкой народ за собой потащат.
Мне тоже неприятно было слушать опасливые слова отца: впервые я почувствовал, что он трусит и хочет улизнуть от табора, что здесь он незаметен, безлик, а если погонят всех в волость, ему не уйти от порки.
Слушая его разговор с Сыгнеем, я понимал, в какой опасный переплет попал он сейчас: и участвовать в самовольной запашке чужой земли - беда, и улизнуть из мирской артели - беда.
- Поясница заболела... - забормотал он, подстегивая мерина. - Нас на рожон послал, а сам - на печь .
Сыгней опять взвизгнул от смеха.
- Ну да! Залезет на печь и будет стонать, а мамка ему кислым молоком поясницу станет натирать. Это он нарочно гебя подсунул.
- Аль, чай, не знаю? Он все обдумал. Скажет. "Я на печи поясницей мучился... это вот они: Васька да Сыгнейка."
- А я-то чего? - испугался Сыгней. - Чай, я подвластный. Ты старшой, а я парнишка... еще неженатый.
Он вдруг соскочил с телеги и со всех ног побежал к березовой роще, которая густо клубилась зеленью неподалеку, в широком долу. Красная рубашка пузырем надувалась у него на спине.
- Сыгнейка! - угрожающе закричал отец, махая кнутом. - Воротись! Назад, тебе говорю!
И неожиданно засмеялся.
Спереди, сзади засвистели и заорали вслед Сыгнею:
- Держи, держи его!.. Лови зайца за хвост!..
Но Сыгней и в этот раз не утерпел и выкинул коленце:
он высоко подпрыгнул на бегу, ловко перекувырнулся на руках и стал на ноги. Лицо его морщилось от смеха, а кудри трепыхались золотыми стружками. Мужики и парни смеялись и махали ему руками. Веселый нрав Сыгнея нравился шабрам.
XXXVII
Барское поле начиналось недалеко от деревенских гумен и волнистой равниной расстилалось до самого горизонта.
Бархатные озими свежо и прохладно зеленели всюду длинными холстами и дрожали в знойном мареве золотыми брызгами. Черные пары, мохрастые от молодой сурепки и прошлого жнивья, казалось, дымились, зажженные солнцем. Пролетали надо мной торопливые голуби, хлопая крыльями, и тоскливо повизгивали сине-зеленые пигалицы.
Телеги и лошади с сохами опять остановились и столпились табором. Впереди, перед мужиками, верхом на маленькой пегой лошадке помахивал нагайкой человек с желтой бородкой клинышком, в холщовом пиджаке и белом картузе. Он весело смеялся, поблескивая крупными зубами, а лошадка танцевала под ним, взмахивая головой, и тоже как будто смеялась. Он говорил, как близкий приятель, с Микитушкой и показывал нагайкой в разные стороны. Это был барский объездчик, которого у нас в селе звали странным именем - Дудор.
Отец бросил вожжи на спину мерина и бойко пошагал к толпе. Я тоже спрыгнул с телеги и побежал к Дудору. Кузярь уже стоал впереди всех, у морды лошади, и пытался погладить ее по ноздрям, но лошадка сердито взмахивала головой и, сжимая уши, скалила зубы. Дудор озорно хлестнул Кузяря нагайкой. Кузярь ловко отсрочил в сторону.
- А я давно уже трясусь на своем иноходчике... Вот-вот, мол, приедут гостя дорогие. Сама барыня мне наказала:
прими, говорит, и приветь мужиков-то! Ну, вот я и жду, Микита Вуколыч, только угощать вас нечем.
- Ты, Дудор Иваныч, не шути! - строго пробасил Микитушка. - Мы пахать приехали,
Дудор снял картуз и засмеялся. В плутовских его глазах играли веселые капельки...
- Ну и пашите, милости просим! Кто куда хочет, туда и заезжай.
Мужики, пыльные и грязные с дороги, забесяовоились и заворошились. Даже для нас, парнишек, было что-то странное, необычайное в веселых словах объездчика: мы привыкли видеть в барском объездчике холуя, своего врага, который загонял коров в барское стойло, когда они по недосмотру пастуха забирались в березовый лес. И вдруг этот Дудор, как друг, весело смеется и мирно балагурит с мужиками... Ждали, что Дудор встретит их злой угрозой, а он ошарашил всех неслыханными словами: "Ну и пашите!.."
Нельзя было понять, почему Дудор такой веселый и приветливый, почему он с такой готовностью разрешил запахивать землю. И я видел, как мужики поугрюмели и враждебно замолчали. Только Ларивон крикнул:
- Дудор Иваныч! Голубь сизокрылый! Своими руками вскопаю землицу-то родную, бородой своей забороню.
И как угорелый побежал к своей телеге. Ему наперебой закричали вслед:
- Ларивон Михаилыч! Воротись! Погоди малость... Не напорись там.
Но Ларивон отмахнулся, вскочил на телегу и захлестал своего пегого одра.
Объездчик поглядел на Ларивона и затрясся от смеха в седле.
Микитушка теребил бороду и убеждающе говорил:
- Ты, Дудор Иваныч, не шути - с миром негоже шутить. Землю эту за Стодневым барин оставил. Наши деды и отцы ее возделывали, обчество не согласно отдать ее мироеду. Народ нельзя обездоливать. Не допустит народ неправды... С добром ты приехал аль со злом?
- С добром, с до-бром!.. - весело кричал объездчик, и зубы его так и играли под рыжими усами. - Пашите себе на здоровье.
- Это кто тебе так приказал? - сурово допрашивал его Микитушка. Барыня нам от земли отказала, а ты какую власть имеешь?
- А мне вот барыня приказ дала: "Мужики хотят землю пахать - скажи им: пашите все пары - никто вас не тронет! Пускай, говорит, сами разделят на полосы, и не мешай им..." Не верите? Ей, честная речь, не вру...
Ванька Юлёнков метался среди мужиков.
- А я-то как же, мужики? Ведь у меня лошади-то нет Чего я делать-то буду? Чай, и я свою долю пахать хочу Побегу сейчас в стадо - корову домой пригоню и в соху запрягу.
Над ним смеялись и покрикивали:
- Ну и беги! Чего тормошишься? Торопись, а то все поле разберут.
И он в самом деле пустился бежать по меже к селу.
Мужики недоверчиво глядели на Дудора, озабоченно переглядывались и бормотали:
- Пашите, мол... а сам зубы скалит... Чего-то задумал..
- То-то и о"смго... Поверь ему, а он всех под одну статью подведет. Зубы скалит, а камень за пазухой.
- У него не камень, а нагайка: всех пересчитает. Барыня, бает, наказала, приветить нас велела...
- Блудит... оттого и зубоскалит. Он объездчик: сохранять должо"... Неспроста, шабры. Держись, да помни.
Петруша подошел к коню Дудора, потрогал подпругу и краешек кожаного седла.
- Ты, Дудор Иваныч, прямо скажи, без подковырки чего ради ты такой веселый да приветливый? Какую ты с барыней мужикам ловушку устраиваешь? Гляди, как бы потом худа не вышло.
Дудор даже на стременах поднялся от обиды. Обветренное и загорелое его лицо стало недобрым, а жуликоватые глаза пристально уставились на Петрушу. Потом он скользнул подозрительным взглядом по толпе и вдруг опять засмеялся.
- За кого ты меня считаешь, Петя? Разве я против мужиков зло имею? Мы с тобой не первый день в дружках ходим... Когда это я приезжал к тебе с злым умыслом? Я человек маленький, наемный, мне рассуждать не дадено: что хозяин прикажет, то и исполняю. Сказано мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127