.. Ведь я ее давно не видала... Тут рукой подать, а из избы домовой не пускает...
Мы спустились к ветлам и мимо колодца прошли к переходу через речку. Мне было скучно идти с ними: бабушка шагала тяжело и медленно, а мать часто поддерживала ее под руку. Я пустился бегом прямо по воде и несколько раз перекувырнулся через голову на снежно-белом песке на том берегу. Песок был горячий и мягкий, как мука, и всюду был прошит красными нитями ползучей травы в крылатых листочках.
Кузница была заперта. Вероятно, Потап тоже ушел с мужиками. Перед избой сидел Петька с ребенком на коленях и играл в камешки. Игра эта и меня увлекала. Нужно было четыре камешка схватить в тот момент, когда пятый камешек подбрасывался кверху.
Петька встретил меня с серьезным лицом и как-то даже с неудовольствием.
- Домовничаю, - сообщил он сердито. - Тятька на барский двор со сходом поплелся, а мамка рубашки стирает.
Тут работы в кузнице невпроворот, а он потащился прямо в фартуке, как пугало, да еще с клещами. А толк-то какой?
Все одно барин прогонит. Он дешевле уступит землю Митрию: Митрий-то деньги ему сразу из кармана выложит, а мы, мужики, в десять годов не выплатим.
Он рассуждал, как взрослый, и не одобрял похода мужиков на барский двор. Но увидел ли он, что я мало понимаю в мирских делах, или ему самому было скучно слушать самого себя, - он снисходительно усмехнулся:
- Ну что, кулугур? Моленную-то прихлопнули, теперь и петь тебе негде? Кто это у вас так ловко иконы-то да книги украл? Богу молитесь, а черта тешите.
- Я не крал и черта не тешу, - обиделся я и хотел пойти дальше.
Но он схватил меня за рубашку и засмеялся:
-Як тебе хотел уж бежать: баушку-то Наталью ты совсем забыл и со мной не водишься. А ей Архип Уколов уж гроб сделал - в сенях стоит. Я и то дивуюсь: больно уж долго она не умирает...
Пока мы разговаривали, он играл в "подкидыши": бросал камешек вверх, хватал горстью кучку голышей и ловил подкидыш. Выходило это у него ловко, без промаха.
Он был этим доволен, и глаза его радостно блестели.
Мать и бабушка прошли мимо нас, но нас как будто не заметили. Ребенок вдруг заорал благим матом, но Петька посадил его, голенькох о, на мягкий песок, вынул из кармана соску из тряпки с нажеванным хлебом и сунул ему в рот.
Ребенок начал жадно сосать жвачку и замолчал.
Я сел около Петьки, взял у него камешки и стал подкидывать. Он следил за моей рукой, потнимая и опуская голову, и лицо его, закопченное и огрубевшее, сразу стало простым, ребячьим, живым. Глаза его заиграли веселым увлечением. Когда я не мог схватить камешки подряд пять раз, он звонко засмеялся и крикнул:
- Эх, ты, сухорукий! Я двадцать раз схвачу..
Так мы, забыв обо всем, соревновались с ним, пока опять не заорал ребенок, упав на песок. Петька подхватил его на руки, нашел соску, вытер ее пальцами и сунул ее опять в рот ребенку.
- Вон! Идут!.. - крикнул он и вскочил на ноги. - Вещь я сказал тятьке: "Куда идешь? Чего тебе там надо-то? Аль работа-то у тебя запьянствовала?.." А он одно долнотит:
"Куда мир? туда и я: от мира нельзя отказываться".
С горы кучками шли мужики и по тропочкам сворачивали к речке. Одни шагали торопливо, обгоняя передних, другие кричали все вместе, спорили, размахивали руками и останавливались, оглядываясь назад.
Я побежал в гору, навстречу мужикам. Старики шли тихо, степенно, опираясь на палки, парни смеялись, передразнивали Измайлова, а мальчишки делали свое дело - сбегали с горы вперегонку. Когда я, запыхавшись, подбежал к пряслу, которое отгораживало барское угодье от села, навстречу мне вылетел Кузярь. По дороге от барского двора тянулась длинная гряда мужиков, и оттуда долетал смутный говор и злые выкрики. Кузярь остановился передо мной как вкопанный и заржал жеребенком.
- Я все видел, а ты проморгал. Чего ты торчишь у прясла-то, как с ярмонки нас встречаешь? Ох, что только было там!..
Мужики шли в открытые ворота прясла густой чередой, и говор их переходил в крик здесь, у ворот, а позади голоса глухо галдели, как на сходе. Желтая пыль дымилась над головами этой длинной вереницы людей. Проходила тесно сбитая куча мужиков и парней. Одни - в сапогах, другие босиком, и ноги их были бурые от пыли. Все были возбуждены, кричали, не слушая друг друга. Шагали степенно старики, опираясь на палки, и с озабоченными лицами разговаривали рассудительно, как подобает старикам. Вот прошли дядя Ларивон и кузнец Потап с клещами в руках, в черном кожаном фартуке, а с ними еще несколько мужиков.
- Барыня бает: золотые нам Митрий высыпал! - с негодованием кричал Ларивон. - За золотые и Христа продали. А кто на ней, на земле-то, горбы гнул? Она с дедов-прадедов наша! Нынче же делить будем и запахивать.
- Чего легче! - согласился Потап. - А разделишь, вспашешь да посеешь все отойдет чужому дяде. Митрий-то только спасибо скажет.
- С кольями пойдем, - кричал Ларивон, мотая бородой. - Всем селом караулить будем.
- Тебя в остроге караулить будут.
Старики, степенно опираясь на палки и уткнув бороды в грудь, рассуждали умственно:
- Зря Микитушка-то... Богатый на правде верхом ездит, а кривдой погоняет.
- Что и баять! Видал, как барыня-то его объехала?
Ежели, говорит, правдой народ держится, так незачем ему за чужую землю хвататься да богатым завидовать.
- Какая там правда! -сердито крикнул высокий и лысый старик и ударил длинной палкой о землю. - Пахать надо... Держи топор в руке - вот тебе и правда...
Подошла большая толпа мужиков. Все были взволнованы и кричали каждый свое:
- Как она улещала-то: "Мужички, мужички! Опамятуйтесь! Беду на себя накличете... Мне вас жалко..."
- Пожалел волк кобылу - оставил хвост да гриву.
- А Петруху-то здорово поддела: "Ты в остроге сидел...
Мстишь брату-то... Тебя в Сибирь надо..."
- А чего он лезет не в свои сани?.. Одного поля ягода.
Стодневы всегда из народа жилы тянули...
- Ну, чего вы языки чешете? - рассердился кто-то. - Аль забыли, как Митрий-то Петруху обездолил? В обиде человек.
- Выезжаем, что ли, мужики? Чур, все, как один. Делить надо.
Ванька Юлёнков вертелся среди мужиков.
- Я на корове выеду пахать. Зубами в землю-то вгрызусь. Никакой объездчик меня из бороны не выковырнет
- Колья захватывай, робя!.. топоры!..
Кузярь ткнул меня в бок и, задыхаясь, крикнул:
- Бежим! Я тоже с топором. Ноги буду рубить объездчиковой лошади.
И юркнул в толпу мужиков. Таким взбудораженным я еще никогда его не видел. Черные глаза его горели и жадно впивались в проходящих мужиков. Он снимал костлявые кулачишки, вслушивался и хватал каждое слово, каждый выкрик, и острые скулы его краснели сквозь пыльный загар.
Густая толпа втиснулась в ворота и, толкаясь плечамч, путаясь бородами и лохматыми головами, оглушила меня своими криками. Лица у всех были решительные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Мы спустились к ветлам и мимо колодца прошли к переходу через речку. Мне было скучно идти с ними: бабушка шагала тяжело и медленно, а мать часто поддерживала ее под руку. Я пустился бегом прямо по воде и несколько раз перекувырнулся через голову на снежно-белом песке на том берегу. Песок был горячий и мягкий, как мука, и всюду был прошит красными нитями ползучей травы в крылатых листочках.
Кузница была заперта. Вероятно, Потап тоже ушел с мужиками. Перед избой сидел Петька с ребенком на коленях и играл в камешки. Игра эта и меня увлекала. Нужно было четыре камешка схватить в тот момент, когда пятый камешек подбрасывался кверху.
Петька встретил меня с серьезным лицом и как-то даже с неудовольствием.
- Домовничаю, - сообщил он сердито. - Тятька на барский двор со сходом поплелся, а мамка рубашки стирает.
Тут работы в кузнице невпроворот, а он потащился прямо в фартуке, как пугало, да еще с клещами. А толк-то какой?
Все одно барин прогонит. Он дешевле уступит землю Митрию: Митрий-то деньги ему сразу из кармана выложит, а мы, мужики, в десять годов не выплатим.
Он рассуждал, как взрослый, и не одобрял похода мужиков на барский двор. Но увидел ли он, что я мало понимаю в мирских делах, или ему самому было скучно слушать самого себя, - он снисходительно усмехнулся:
- Ну что, кулугур? Моленную-то прихлопнули, теперь и петь тебе негде? Кто это у вас так ловко иконы-то да книги украл? Богу молитесь, а черта тешите.
- Я не крал и черта не тешу, - обиделся я и хотел пойти дальше.
Но он схватил меня за рубашку и засмеялся:
-Як тебе хотел уж бежать: баушку-то Наталью ты совсем забыл и со мной не водишься. А ей Архип Уколов уж гроб сделал - в сенях стоит. Я и то дивуюсь: больно уж долго она не умирает...
Пока мы разговаривали, он играл в "подкидыши": бросал камешек вверх, хватал горстью кучку голышей и ловил подкидыш. Выходило это у него ловко, без промаха.
Он был этим доволен, и глаза его радостно блестели.
Мать и бабушка прошли мимо нас, но нас как будто не заметили. Ребенок вдруг заорал благим матом, но Петька посадил его, голенькох о, на мягкий песок, вынул из кармана соску из тряпки с нажеванным хлебом и сунул ему в рот.
Ребенок начал жадно сосать жвачку и замолчал.
Я сел около Петьки, взял у него камешки и стал подкидывать. Он следил за моей рукой, потнимая и опуская голову, и лицо его, закопченное и огрубевшее, сразу стало простым, ребячьим, живым. Глаза его заиграли веселым увлечением. Когда я не мог схватить камешки подряд пять раз, он звонко засмеялся и крикнул:
- Эх, ты, сухорукий! Я двадцать раз схвачу..
Так мы, забыв обо всем, соревновались с ним, пока опять не заорал ребенок, упав на песок. Петька подхватил его на руки, нашел соску, вытер ее пальцами и сунул ее опять в рот ребенку.
- Вон! Идут!.. - крикнул он и вскочил на ноги. - Вещь я сказал тятьке: "Куда идешь? Чего тебе там надо-то? Аль работа-то у тебя запьянствовала?.." А он одно долнотит:
"Куда мир? туда и я: от мира нельзя отказываться".
С горы кучками шли мужики и по тропочкам сворачивали к речке. Одни шагали торопливо, обгоняя передних, другие кричали все вместе, спорили, размахивали руками и останавливались, оглядываясь назад.
Я побежал в гору, навстречу мужикам. Старики шли тихо, степенно, опираясь на палки, парни смеялись, передразнивали Измайлова, а мальчишки делали свое дело - сбегали с горы вперегонку. Когда я, запыхавшись, подбежал к пряслу, которое отгораживало барское угодье от села, навстречу мне вылетел Кузярь. По дороге от барского двора тянулась длинная гряда мужиков, и оттуда долетал смутный говор и злые выкрики. Кузярь остановился передо мной как вкопанный и заржал жеребенком.
- Я все видел, а ты проморгал. Чего ты торчишь у прясла-то, как с ярмонки нас встречаешь? Ох, что только было там!..
Мужики шли в открытые ворота прясла густой чередой, и говор их переходил в крик здесь, у ворот, а позади голоса глухо галдели, как на сходе. Желтая пыль дымилась над головами этой длинной вереницы людей. Проходила тесно сбитая куча мужиков и парней. Одни - в сапогах, другие босиком, и ноги их были бурые от пыли. Все были возбуждены, кричали, не слушая друг друга. Шагали степенно старики, опираясь на палки, и с озабоченными лицами разговаривали рассудительно, как подобает старикам. Вот прошли дядя Ларивон и кузнец Потап с клещами в руках, в черном кожаном фартуке, а с ними еще несколько мужиков.
- Барыня бает: золотые нам Митрий высыпал! - с негодованием кричал Ларивон. - За золотые и Христа продали. А кто на ней, на земле-то, горбы гнул? Она с дедов-прадедов наша! Нынче же делить будем и запахивать.
- Чего легче! - согласился Потап. - А разделишь, вспашешь да посеешь все отойдет чужому дяде. Митрий-то только спасибо скажет.
- С кольями пойдем, - кричал Ларивон, мотая бородой. - Всем селом караулить будем.
- Тебя в остроге караулить будут.
Старики, степенно опираясь на палки и уткнув бороды в грудь, рассуждали умственно:
- Зря Микитушка-то... Богатый на правде верхом ездит, а кривдой погоняет.
- Что и баять! Видал, как барыня-то его объехала?
Ежели, говорит, правдой народ держится, так незачем ему за чужую землю хвататься да богатым завидовать.
- Какая там правда! -сердито крикнул высокий и лысый старик и ударил длинной палкой о землю. - Пахать надо... Держи топор в руке - вот тебе и правда...
Подошла большая толпа мужиков. Все были взволнованы и кричали каждый свое:
- Как она улещала-то: "Мужички, мужички! Опамятуйтесь! Беду на себя накличете... Мне вас жалко..."
- Пожалел волк кобылу - оставил хвост да гриву.
- А Петруху-то здорово поддела: "Ты в остроге сидел...
Мстишь брату-то... Тебя в Сибирь надо..."
- А чего он лезет не в свои сани?.. Одного поля ягода.
Стодневы всегда из народа жилы тянули...
- Ну, чего вы языки чешете? - рассердился кто-то. - Аль забыли, как Митрий-то Петруху обездолил? В обиде человек.
- Выезжаем, что ли, мужики? Чур, все, как один. Делить надо.
Ванька Юлёнков вертелся среди мужиков.
- Я на корове выеду пахать. Зубами в землю-то вгрызусь. Никакой объездчик меня из бороны не выковырнет
- Колья захватывай, робя!.. топоры!..
Кузярь ткнул меня в бок и, задыхаясь, крикнул:
- Бежим! Я тоже с топором. Ноги буду рубить объездчиковой лошади.
И юркнул в толпу мужиков. Таким взбудораженным я еще никогда его не видел. Черные глаза его горели и жадно впивались в проходящих мужиков. Он снимал костлявые кулачишки, вслушивался и хватал каждое слово, каждый выкрик, и острые скулы его краснели сквозь пыльный загар.
Густая толпа втиснулась в ворота и, толкаясь плечамч, путаясь бородами и лохматыми головами, оглушила меня своими криками. Лица у всех были решительные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127