признательность за то, что Ваничка существует на белом свете, всегда владеет ею; пусть ей не по вкусу его романы, не по душе художественная атмосфера его произведений, не по нутру язык его творений, она, однако, честно и во всеуслышание признает его мастером слова, и немалым, даже большим мастером. Мастер он, повторила Марьюшка, всей своей натурой живописуя восхищение Ваничкой и презрение к Прялкину. Что же сказать о Ваничке как о человеке? Как человек он ей самым настоящим и исключительным образом импонирует, его душевные качества ей приятны, его безмерная доброта ее радует, вот и выходит, что Ваничка - человек широчайшей симпатичности, а какой-то там Прялкин - всего лишь жалкой презренности, и Ваничку она в обиду никому не даст. Слушая эти трактования, Силищев окончательно утвердился в решимости изгнать Прялкина.
Но Ксения читала мысли Силищева, а Прялкина, который был всего лишь комическим пареньком, пьяницей, вообразившим себя поэтом, ей было жаль, и она не могла допустить расправы над ним. Прялкин кое-чем и удивлял ее, удивлял приятно, например, в поэмах, созданных в трагические минуты похмельного страдания, он не жаловался и не скулил, а только гримасничал и давал выход из души чему-то нелепо-загадочному, выдумывал истории даже не абсурдные, а по-детски никакие и трогательные в своей детскости. Конюхов же, полагала она, доведись ему испытать физическую муку, еще как взвыл бы и заскулил, и чего бы тогда стоила вся его благородная осанка! Однако он избавлен от страданий, он живет как в раю - благодаря ее героическим усилиям, ее самоотверженности, она принесла себя ему в жертву, а он этого не ценит и ради нее пальцем о палец не ударит. Шумели голоса. Наглых затягивал песню и Фрумкина, плечики которого грузно обнимал, призывал поддержать его. Сироткин пенисто, злобно, с желтой слюной на выпяченных губах, хохотал куда-то во тьму, где ему мерещилась Марьюшка Иванова, прославляющая Ваничку. У окна стоял не оцененный по достоинству поэт Прялкин. Отрезвев, он и забывал, пожалуй, о своих поэтических опытах, а под хмельком не шутя думал, что посвящен в тайны творчества и ловко ставит их на службу своему высокому дарованию. И это тоже было трогательно, весь его потертый и по-детски невинный облик трогал Ксению, забавлял, расшевеливал в ее сердце материнские чувства. Почему-то намерение спасти поэта от грозных приготовлений его приятеля Силищева привело ее в необычайное возбуждение. И когда Силищев потеснил щупленького Прялкина к двери, она, похохатывая, даже пританцовывая, как смущенная и польщенная девочка, которой кому-то вздумалось лукаво навязывать нечто таинственное и скорее всего запретное из мира жизни взрослых, шагнула к этой завозившейся парочке и звенящим голоском воскликнула:
- Энергия у вас клокочет, а мы ее сейчас направим в русло, какого вы и не предполагали!
Она придумала вырядить Силищева, как бы в наказание за его грубые выходки и во имя его приобщения к более тонким манерам, в женское платье, а Прялкина снабдить полномочиями кавалера. Марьюшка Иванова, Топольков, Наглых и еще кое-кто из гостей с жаром подхватили эту идею, даже Конопатов развеселился словно бы вдруг сверх меры, вышел из себя, изумленный оригинальным творчеством хозяйки. Заходя Силищеву со спины, он хватал его за руки, иными словами, круто и оперативно смирял упирающегося химика перед необходимостью облачиться в извлеченное из шкафа платье. До крайностей обращение с юбиляром не дошло, поскольку он благоразумно уступил, сообразив затуманенной головой, что от него не убудет, если он слегка позабавит публику. Внимание Конюхова сосредоточилось на Конопатове, чьи руки и губы дрожали, когда он в упоении наскакивал сзади на мученика Силищева и, судя по всему, не прочь был сомкнуть пальцы на его горле. Душегуб, спрятавшийся под маской шута, с некоторой вычурностью отметил про себя писатель.
Давясь смехом, он выбежал в соседнюю комнату и бросился на кровать. Он смеялся оттого, что люди, которые все, как один, принимали Ксению за доброго гения, развлекавшего и утешавшего их, и не сознавали в ней бабы, выдумавшей глупую забаву, представились ему жалкими марионетками. Подушка нагрелась судорогами его смеха. Писатель вспоминал только что виденное, но вспоминал как событие незапамятных времен, может быть, еще как нечто, стоящее вне времени. Смутно и одновременно хорошо, как это бывает с тягостными снами, запечатлелась в его памяти рыхлая и едва ли не подобострастная игра Прялкина, того самого Прялкина, которого чуть было не выгнали и которого спасли, оставили, - благодарный Прялкин, разгоняясь в уже как бы отрепетированном кавалерстве, осушил внушительный бокал вина, вытер губы тыльной стороной ладони и с добродушием стрелянного воробья, нашедшего легкую поживу, взглянул на распростертого на диване коллегу, почти неузнаваемого и почти очаровательного в женском платье. Ксения распоряжалась, дирижировала. Но Ксения и торжествовала. И Ваничка помнил это. Он вспоминал: Фрумкина приставили к фотоаппарату - запечатлеть сцену на пленке, и Фрумкин был как птичка, которая со всегдашней неожиданностью выпорхнет из завораживающего полумрака научных изобретений, возьмет в клювик и унесет в далекое будущее незначительные, но магически притягательные образы. Фрумкин, делая вспышки, клекотал и попискивал в пернатом восторге. Все столпились вокруг дивана, куда к Силишеву, увенчавшему суровую правду своих житейских метаморфоз образом одалиски, подбросили теперь и Прялкина. Конюхов вспоминал, как эти двое комически копошились в объятиях друг друга, а потом мирно задремали. Хохот сотрясал стены и заглушал амурное мурлыканье поэта. При свете магниевой вспышки, из ослепительного сердца которой доносился душевный писк Фрумкина, Конюхов видел - давно, в незапамятные времена - что Сироткин стоит за спиной у Ксении и задумчиво, замысловато водит пальцем по нежным изгибам ее шеи.
***
Выпитое вино слизнуло предчувствия надвигающейся катастрофы, края огненной раны в груди затупились и тлели, а не жгли. Беда удобно отшвырнулась на потом, на завтра. И все же, все же... почему, как, с какой целью оказался здесь Червецов? Время от времени Сироткин взглядывал на простодушного малого подозрительно. Затем, однако, появился Сладкогубов, обладавший сверхъестественным умением всюду находить Сироткина, к тому же сейчас это произошло в минуту, когда Сироткин менее всего ждал сладкогубовского возникновения и потому был ужасно уязвим. Но прежде всего вопрос: как он узнал, куда отправится нынче Сироткин, почему так уверенно пришел искать его в загородном доме Конюховых? Сладкогубов, с его замшелым костюмом и животиком беременной женщины, действовал под простачка, а в определенной степени и был им, но ведь был и вездесущ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Но Ксения читала мысли Силищева, а Прялкина, который был всего лишь комическим пареньком, пьяницей, вообразившим себя поэтом, ей было жаль, и она не могла допустить расправы над ним. Прялкин кое-чем и удивлял ее, удивлял приятно, например, в поэмах, созданных в трагические минуты похмельного страдания, он не жаловался и не скулил, а только гримасничал и давал выход из души чему-то нелепо-загадочному, выдумывал истории даже не абсурдные, а по-детски никакие и трогательные в своей детскости. Конюхов же, полагала она, доведись ему испытать физическую муку, еще как взвыл бы и заскулил, и чего бы тогда стоила вся его благородная осанка! Однако он избавлен от страданий, он живет как в раю - благодаря ее героическим усилиям, ее самоотверженности, она принесла себя ему в жертву, а он этого не ценит и ради нее пальцем о палец не ударит. Шумели голоса. Наглых затягивал песню и Фрумкина, плечики которого грузно обнимал, призывал поддержать его. Сироткин пенисто, злобно, с желтой слюной на выпяченных губах, хохотал куда-то во тьму, где ему мерещилась Марьюшка Иванова, прославляющая Ваничку. У окна стоял не оцененный по достоинству поэт Прялкин. Отрезвев, он и забывал, пожалуй, о своих поэтических опытах, а под хмельком не шутя думал, что посвящен в тайны творчества и ловко ставит их на службу своему высокому дарованию. И это тоже было трогательно, весь его потертый и по-детски невинный облик трогал Ксению, забавлял, расшевеливал в ее сердце материнские чувства. Почему-то намерение спасти поэта от грозных приготовлений его приятеля Силищева привело ее в необычайное возбуждение. И когда Силищев потеснил щупленького Прялкина к двери, она, похохатывая, даже пританцовывая, как смущенная и польщенная девочка, которой кому-то вздумалось лукаво навязывать нечто таинственное и скорее всего запретное из мира жизни взрослых, шагнула к этой завозившейся парочке и звенящим голоском воскликнула:
- Энергия у вас клокочет, а мы ее сейчас направим в русло, какого вы и не предполагали!
Она придумала вырядить Силищева, как бы в наказание за его грубые выходки и во имя его приобщения к более тонким манерам, в женское платье, а Прялкина снабдить полномочиями кавалера. Марьюшка Иванова, Топольков, Наглых и еще кое-кто из гостей с жаром подхватили эту идею, даже Конопатов развеселился словно бы вдруг сверх меры, вышел из себя, изумленный оригинальным творчеством хозяйки. Заходя Силищеву со спины, он хватал его за руки, иными словами, круто и оперативно смирял упирающегося химика перед необходимостью облачиться в извлеченное из шкафа платье. До крайностей обращение с юбиляром не дошло, поскольку он благоразумно уступил, сообразив затуманенной головой, что от него не убудет, если он слегка позабавит публику. Внимание Конюхова сосредоточилось на Конопатове, чьи руки и губы дрожали, когда он в упоении наскакивал сзади на мученика Силищева и, судя по всему, не прочь был сомкнуть пальцы на его горле. Душегуб, спрятавшийся под маской шута, с некоторой вычурностью отметил про себя писатель.
Давясь смехом, он выбежал в соседнюю комнату и бросился на кровать. Он смеялся оттого, что люди, которые все, как один, принимали Ксению за доброго гения, развлекавшего и утешавшего их, и не сознавали в ней бабы, выдумавшей глупую забаву, представились ему жалкими марионетками. Подушка нагрелась судорогами его смеха. Писатель вспоминал только что виденное, но вспоминал как событие незапамятных времен, может быть, еще как нечто, стоящее вне времени. Смутно и одновременно хорошо, как это бывает с тягостными снами, запечатлелась в его памяти рыхлая и едва ли не подобострастная игра Прялкина, того самого Прялкина, которого чуть было не выгнали и которого спасли, оставили, - благодарный Прялкин, разгоняясь в уже как бы отрепетированном кавалерстве, осушил внушительный бокал вина, вытер губы тыльной стороной ладони и с добродушием стрелянного воробья, нашедшего легкую поживу, взглянул на распростертого на диване коллегу, почти неузнаваемого и почти очаровательного в женском платье. Ксения распоряжалась, дирижировала. Но Ксения и торжествовала. И Ваничка помнил это. Он вспоминал: Фрумкина приставили к фотоаппарату - запечатлеть сцену на пленке, и Фрумкин был как птичка, которая со всегдашней неожиданностью выпорхнет из завораживающего полумрака научных изобретений, возьмет в клювик и унесет в далекое будущее незначительные, но магически притягательные образы. Фрумкин, делая вспышки, клекотал и попискивал в пернатом восторге. Все столпились вокруг дивана, куда к Силишеву, увенчавшему суровую правду своих житейских метаморфоз образом одалиски, подбросили теперь и Прялкина. Конюхов вспоминал, как эти двое комически копошились в объятиях друг друга, а потом мирно задремали. Хохот сотрясал стены и заглушал амурное мурлыканье поэта. При свете магниевой вспышки, из ослепительного сердца которой доносился душевный писк Фрумкина, Конюхов видел - давно, в незапамятные времена - что Сироткин стоит за спиной у Ксении и задумчиво, замысловато водит пальцем по нежным изгибам ее шеи.
***
Выпитое вино слизнуло предчувствия надвигающейся катастрофы, края огненной раны в груди затупились и тлели, а не жгли. Беда удобно отшвырнулась на потом, на завтра. И все же, все же... почему, как, с какой целью оказался здесь Червецов? Время от времени Сироткин взглядывал на простодушного малого подозрительно. Затем, однако, появился Сладкогубов, обладавший сверхъестественным умением всюду находить Сироткина, к тому же сейчас это произошло в минуту, когда Сироткин менее всего ждал сладкогубовского возникновения и потому был ужасно уязвим. Но прежде всего вопрос: как он узнал, куда отправится нынче Сироткин, почему так уверенно пришел искать его в загородном доме Конюховых? Сладкогубов, с его замшелым костюмом и животиком беременной женщины, действовал под простачка, а в определенной степени и был им, но ведь был и вездесущ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130