Я к тому времени был в таком ошеломлении, что у меня в ответ на эти угрозы мелькнула какая-то дикая мысль: а это пожалуйста, подумал я, она все равно не знает, где я спрятал деньги. Но они уже сами нашли. Тридцать тысяч нашли! Я их как раз собирался положить на счет да не успел, все откладывал. Все они забрали, обобрали меня до нитки... Вот и утверждайте после этого, под луной-де ничто не ново. Для меня это происшествие еще как ново...
Скорбя, Фрумкин ладонями поднимаем бороду на лицо, закрывается ею.
- Какой ужас, какой ужас! - покрякивает Кнопочка и млеет оттого, что вертлявого пройдоху Фрумкина так задавили храбрые, дерзкие парни и что в самом деле жутко.
Конопатов улыбкой внушает, что он в подобной ситуации вел бы себя куда достойней. Окрепший Сироткин шепчет Марьюшке Ивановой:
- Все ложь, он лжет, ни слова правды... его не грабили, он это придумал, чтобы обмануть Наглых и поживиться за его счет... Теперь сама суди, сколько гадости и подлости в этом мире.
- Подумаешь, тридцать тысяч! - издали утешает Наглых Фрумкина. - Разве это деньги? Признайся лучше, что от страха наложил в штаны, так мы тебе всем миром справим новые и преподнесем в торжественной обстановке. А о тридцати тысячах, горемыка, не плачь, ибо что они... чепуха! Не о чем плакать!
Ксения презрительно фыркает, ее нравственное чувство задето тем, что в мире существует разбой, что могут ворваться, приставить дуло пистолета к виску и отобрать кровное, но Фрумкина ей не жаль, а купеческая бравада Наглых только раздражает.
- Так откровенно не фыркай, милочка, - выследил ее Наглых. - Наши законы, наши отношения и обычаи тебя нервируют, оскорбляют твое эстетическое начало, коробят твои утонченные чувства. Но что такое смех над богатым человеком как не признак скрытой зависти? Не надо, не будь глупышкой.
- Что мне до твоего богатства? - пожала плечами Ксения.
- Все ложь, ложь! - вскричал Сироткин. - Все эти люди лгут и притворяются... о, сколько гадости и подлости!
Конюхов досадливо поморщился и заступился за жену:
- Прекратите этот спор, он ни к чему не ведет. В России правда и высший смысл всегда вроде бы на стороне бескорыстных и проклинающих богатство, а на поверку выходит, что воруют, загребают и наживаются совсем не хуже, чем в иных краях... только дураков много, - Конюхов спрятал взоры, - и плохие дороги, - взглянул куда-то в сторону набережной, - так о чем же толковать?
- Литература! - со смехом определил Наглых. - А я вам скажу, что знаю и бедность и богатство, прошел обе школы, и нахожу, что теперь, когда я разжился, у меня совсем другая стать, не то что прежде, в памятные вам времена. И мне плевать на российские споры, да и на саму Россию, но не по идеологическим недоумениям и духовным разочарованиям, как у вас, мыслителей, а потому, что она, Россия, долгие годы заставляла меня жить в нищете. Если угодно, еще и потому, что я богаче большинства русских и мне, стало быть, с ними не по пути.
- С жидами снюхался и пошел! воняешь! - крикнул Сироткин с колен Марьюшки Ивановой.
Фрумкин пустил голос маленьким сполохом бежать по фитилю к пороховой бочке:
- Я в этой стране ограблен, обесчещен, оболган...
- А хоть бы и с жидами, - засмеялся Наглых. - Только ведь какая штука получается, обратите внимание. Растет мое богатство, а с ним расту и я, и уже всем шуточкам и упрекам в мой адрес я не просто даю отпор, нет, не только и не просто отпор, я чувствую, во мне растет и крепнет натура, которая скоро вообще не потерпит никаких шуточек и никаких упреков. Называйте это гордыней или проявлением неразвитости, бескультурья, но штука-то ведь в том, что именно так и должно происходить. Я глубоко убежден в естественности этого процесса. Так что скоро я буду для всех вас недосягаем. Ваши, мыслителей и мудрецов, выкладки я уважаю, вашим духовным и нравственным мытарствам сочувствую, эстетика отнюдь не чужда мне... и я готов вам помогать, меценатствовать... но я уже знаю, что мне мою умудренность не заменят никакие ваши умствования, никакие ваши душеспасительные рецепты. Скажу так: в годину окончательного краха вашего мира я буду озабочен лишь мыслью, что смерть слишком распоясалась и в конце концов затронет и меня. А пока торжествую я!
- Скверный осадок остается после таких слов, - пробормотал Конюхов.
- И еще какой! - подхватила Кнопочка.
Конюхов сказал:
- Это плевок всем нам в лицо. Не знаю, наверное, лучше и разойтись...
- Нет! - вскочила Марьюшка Иванова. - Мы все-таки будем пить, веселиться и танцевать! Не хватало еще идти на поводу у минутных разногласий! Отступать перед лицом неких противоречий! Я хочу, чтобы все оставались на своих местах и никто никуда не уходил, я, наконец, требую этого!
- Она дала триста рублей, - шепнул за спиной Конюховых Назаров.
Ксения развернулась и ударила его в грудь кулаком, Назаров с криком притворного удивления и боли упал на траву. Многие засмеялись, хотя никто не понял, что в действительности произошло. Из тени куста поднялся Червецов и мертвецом шагнул в солнечный круг пирующих.
- Да никто и не собирается уходить, - воскликнул Наглых. - Я никого не отпускаю.
- Я требую, - повторила Марьюшка.
- Ни шагу назад, мы запрещаем!
- Мы требуем!
- Стоять! - вдруг громко крикнул неизвестно кому Червецов.
- Я показываю пример. - В руке Наглых сверкнул полный стакан.
Конфликт замер. Конюхов несколько времени еще хмурил брови и сердито поблескивал из-под них глазами, но это уже не имело какого-либо значения.
Стремительно приходит и уходит время. Топольков, будто бы проходивший мимо да приткнувшийся к компании перемолвиться парой словечек, все никак не убегает, не мчится дальше по своим таинственным делам. Он мало пьет, говорит много и охотно, и в его глазах читается чрезмерная, за пределами дозволенного, ирония. Неприличный переизбыток иронии, и Кнопочка недоумевает, почему с ожесточением напали на Наглых, стоило ему маленько прихвастнуть своим капиталом, а Тополькову спускают. И неожиданные, странные, пугливые мысли роятся в голове Кнопочки. Он и надо мной иронизирует, думает она, он, может быть, надо мной в особенности смеется, и никто за меня не вступается. Ну что за времена! Одни богатеют и жиреют, другие завидуют им и злобятся на них, и только это, только этакая глупая борьба противоположностей занимает умы, а что какой-то вьюн стоит и нагло ухмыляется в глаза слабой женщине, на это всем плевать. Да в другие бы эпохи... уж не будем тревожить тени рыцарей, а вот хотя бы и святые отцы, смиренные старцы - они бы разве допустили подобное, не усовестили и не образумили бы наглеца тихим словом? Так где же былая правда и слава России, ее оптинская совесть? куда ты скрылась, Святая Русь?
Страшно Кнопочке, что у нее такие громкие и такие безответные мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Скорбя, Фрумкин ладонями поднимаем бороду на лицо, закрывается ею.
- Какой ужас, какой ужас! - покрякивает Кнопочка и млеет оттого, что вертлявого пройдоху Фрумкина так задавили храбрые, дерзкие парни и что в самом деле жутко.
Конопатов улыбкой внушает, что он в подобной ситуации вел бы себя куда достойней. Окрепший Сироткин шепчет Марьюшке Ивановой:
- Все ложь, он лжет, ни слова правды... его не грабили, он это придумал, чтобы обмануть Наглых и поживиться за его счет... Теперь сама суди, сколько гадости и подлости в этом мире.
- Подумаешь, тридцать тысяч! - издали утешает Наглых Фрумкина. - Разве это деньги? Признайся лучше, что от страха наложил в штаны, так мы тебе всем миром справим новые и преподнесем в торжественной обстановке. А о тридцати тысячах, горемыка, не плачь, ибо что они... чепуха! Не о чем плакать!
Ксения презрительно фыркает, ее нравственное чувство задето тем, что в мире существует разбой, что могут ворваться, приставить дуло пистолета к виску и отобрать кровное, но Фрумкина ей не жаль, а купеческая бравада Наглых только раздражает.
- Так откровенно не фыркай, милочка, - выследил ее Наглых. - Наши законы, наши отношения и обычаи тебя нервируют, оскорбляют твое эстетическое начало, коробят твои утонченные чувства. Но что такое смех над богатым человеком как не признак скрытой зависти? Не надо, не будь глупышкой.
- Что мне до твоего богатства? - пожала плечами Ксения.
- Все ложь, ложь! - вскричал Сироткин. - Все эти люди лгут и притворяются... о, сколько гадости и подлости!
Конюхов досадливо поморщился и заступился за жену:
- Прекратите этот спор, он ни к чему не ведет. В России правда и высший смысл всегда вроде бы на стороне бескорыстных и проклинающих богатство, а на поверку выходит, что воруют, загребают и наживаются совсем не хуже, чем в иных краях... только дураков много, - Конюхов спрятал взоры, - и плохие дороги, - взглянул куда-то в сторону набережной, - так о чем же толковать?
- Литература! - со смехом определил Наглых. - А я вам скажу, что знаю и бедность и богатство, прошел обе школы, и нахожу, что теперь, когда я разжился, у меня совсем другая стать, не то что прежде, в памятные вам времена. И мне плевать на российские споры, да и на саму Россию, но не по идеологическим недоумениям и духовным разочарованиям, как у вас, мыслителей, а потому, что она, Россия, долгие годы заставляла меня жить в нищете. Если угодно, еще и потому, что я богаче большинства русских и мне, стало быть, с ними не по пути.
- С жидами снюхался и пошел! воняешь! - крикнул Сироткин с колен Марьюшки Ивановой.
Фрумкин пустил голос маленьким сполохом бежать по фитилю к пороховой бочке:
- Я в этой стране ограблен, обесчещен, оболган...
- А хоть бы и с жидами, - засмеялся Наглых. - Только ведь какая штука получается, обратите внимание. Растет мое богатство, а с ним расту и я, и уже всем шуточкам и упрекам в мой адрес я не просто даю отпор, нет, не только и не просто отпор, я чувствую, во мне растет и крепнет натура, которая скоро вообще не потерпит никаких шуточек и никаких упреков. Называйте это гордыней или проявлением неразвитости, бескультурья, но штука-то ведь в том, что именно так и должно происходить. Я глубоко убежден в естественности этого процесса. Так что скоро я буду для всех вас недосягаем. Ваши, мыслителей и мудрецов, выкладки я уважаю, вашим духовным и нравственным мытарствам сочувствую, эстетика отнюдь не чужда мне... и я готов вам помогать, меценатствовать... но я уже знаю, что мне мою умудренность не заменят никакие ваши умствования, никакие ваши душеспасительные рецепты. Скажу так: в годину окончательного краха вашего мира я буду озабочен лишь мыслью, что смерть слишком распоясалась и в конце концов затронет и меня. А пока торжествую я!
- Скверный осадок остается после таких слов, - пробормотал Конюхов.
- И еще какой! - подхватила Кнопочка.
Конюхов сказал:
- Это плевок всем нам в лицо. Не знаю, наверное, лучше и разойтись...
- Нет! - вскочила Марьюшка Иванова. - Мы все-таки будем пить, веселиться и танцевать! Не хватало еще идти на поводу у минутных разногласий! Отступать перед лицом неких противоречий! Я хочу, чтобы все оставались на своих местах и никто никуда не уходил, я, наконец, требую этого!
- Она дала триста рублей, - шепнул за спиной Конюховых Назаров.
Ксения развернулась и ударила его в грудь кулаком, Назаров с криком притворного удивления и боли упал на траву. Многие засмеялись, хотя никто не понял, что в действительности произошло. Из тени куста поднялся Червецов и мертвецом шагнул в солнечный круг пирующих.
- Да никто и не собирается уходить, - воскликнул Наглых. - Я никого не отпускаю.
- Я требую, - повторила Марьюшка.
- Ни шагу назад, мы запрещаем!
- Мы требуем!
- Стоять! - вдруг громко крикнул неизвестно кому Червецов.
- Я показываю пример. - В руке Наглых сверкнул полный стакан.
Конфликт замер. Конюхов несколько времени еще хмурил брови и сердито поблескивал из-под них глазами, но это уже не имело какого-либо значения.
Стремительно приходит и уходит время. Топольков, будто бы проходивший мимо да приткнувшийся к компании перемолвиться парой словечек, все никак не убегает, не мчится дальше по своим таинственным делам. Он мало пьет, говорит много и охотно, и в его глазах читается чрезмерная, за пределами дозволенного, ирония. Неприличный переизбыток иронии, и Кнопочка недоумевает, почему с ожесточением напали на Наглых, стоило ему маленько прихвастнуть своим капиталом, а Тополькову спускают. И неожиданные, странные, пугливые мысли роятся в голове Кнопочки. Он и надо мной иронизирует, думает она, он, может быть, надо мной в особенности смеется, и никто за меня не вступается. Ну что за времена! Одни богатеют и жиреют, другие завидуют им и злобятся на них, и только это, только этакая глупая борьба противоположностей занимает умы, а что какой-то вьюн стоит и нагло ухмыляется в глаза слабой женщине, на это всем плевать. Да в другие бы эпохи... уж не будем тревожить тени рыцарей, а вот хотя бы и святые отцы, смиренные старцы - они бы разве допустили подобное, не усовестили и не образумили бы наглеца тихим словом? Так где же былая правда и слава России, ее оптинская совесть? куда ты скрылась, Святая Русь?
Страшно Кнопочке, что у нее такие громкие и такие безответные мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130