Могу ли я не считаться с их мнением о наших с тобой отношениях?
– Нет, не можешь.
Машина выехала из города и приближалась к ущелью. На склонах Витоши пятнами алели рощи в осеннем уборе; обрывы и осыпи прятались в сиреневых тенях или ярко выделялись, освещенные мягким осенним солнцем.
Павел продолжал:
– Предположим, я позвоню насчет паспорта товарищу Лукину Никодимову и попрошу его принять тебя. Он тебя примет, вежливо попросит присесть, но окинет с головы до ног таким пронзительным, леденящим взглядом… Он знает о тебе все. Через его руки прошли документы о преступлениях «Никотианы» и Германского папиросного концерна. А ведь ему долгие годы приходилось скрываться, работать в подполье, и подчас жизнь его висела на волоске: за ним следили агенты того мира, к которому принадлежишь ты… Может быть, глядя па тебя, он вспомнит об истязаниях, которые перенес в полиции, и о своих зверски замученных товарищах… Он исполнит мою просьбу и выдаст тебе разрешение на паспорт… Но скажи, смогу лп я равнодушно отнестись к тому, что он подумает обо мне?
И она снова ответила:
– Нет, не сможешь.
Они въехали в ущелье. С Витоши потянуло холодом. Павел продолжал спокойным и твердым голосом:
– Представь себе партийное собрание, на котором сидят мои товарищи… Кто-нибудь из них встает и спрашивает, почему я покровительствовал женщине, замешанной в аферах «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Я даю какие-то объяснения, затем наступает молчание… Да, тяжелое, свинцовое молчание, которое очень много значит на наших партийных собраниях. Никто не выступает ни за, ни против меня, все молчат… Разве смогу я вынести это?
Она вдруг спросила упавшим голосом:
– Зачем ты говоришь мне все это?
– Чтобы ты возненавидела меня, – ответил он. – Чтобы ты поняла, что я ничего не могу, а может быть, и не хочу делать для тебя. Так тебе самой будет легче…
– А ты помнишь ту ночь?
– Какую ночь?
– В Чамкории. – Ирина тихо засмеялась. – Ты был на нелегальном положении и собирался уйти в горы… Ты боялся, как бы я тебя не выдала, и оборвал телефонный шнур, а потом легкомысленно проболтал несколько часов с женщиной из враждебного мира. Тогда между нами что-то и возникло.
– Возникло… – пробормотал Павел. – Но может быть, это была лишь ночная иллюзия…
– Не надо притворяться грубым! – грустно сказала Ирина. – То, что я испытала тогда, никогда больше не повторялось.
– Это тебе только кажется, – возразил он. – Такое же чувство ты испытывала ко многим мужчинам.
– Ты не прав, – глухо проговорила она.
– В чем?
– Ты неправильно судишь обо мне… Лила, та лучше меня понимает.
– Она слишком чиста и о других судит по себе.
– Ты думаешь, я чего-то добиваюсь от тебя.
– Давай лучше не говорить об этом, – сказал Павел, искоса взглянув на нее.
– Не бойся, я не повисну у тебя на шее, – горько и гневно сказала Ирина.
– Я и не боюсь. Но я никогда не пойду тебе навстречу. А если бы пошел, стал бы изменником. Я изменил бы своему миру, своим товарищам, всему, за что боролся двадцать лет… И если я встану на этот путь, я потеряю право называться коммунистом, потеряю свое «я», и тогда ничего не останется от человека, который тебя взволновал в ту ночь.
Наступило молчание. Наконец Ирина тихо промолвила:
– Да.
Павел вдруг почувствовал, что Ирина опять, как в Чамкории, всколыхнула в нем какое-то волнение.
Машина, тихо урча, ползла по пологому склону. На перевале перед ними раскинулся солнечный синий простор юга, окаймленный на горизонте гигантскими горными цепями, – безбрежная синяя стихия, в которой еще совсем недавно действовали отряды партизанской бригады. В этих горах высились дикие, неприступные скалы, среди которых свил себе гнездо партизанский штаб – трое бесстрашных сильных мужчин и одна женщина, спаянные преданной дружбой и гранитным единством партии. Майор умер в землянке от воспаления легких, за южными склонами гор, там, где тянулась болотистая равнина; во время атаки погибли Динко и Шишко – лучшие бойцы бригады, люди, которых штаб посылал всюду, где надо было отбить нападение или сокрушить врага. И, глядя на далекий горный хребет, с которым было связано так много воспоминаний, Павел понял, что сидящая рядом с ним женщина снова пытается оторвать его от того мира, где переплетаются горести, надежды и радости миллионов людей, всего человечества, а сейчас эта жизнь казалась Павлу прекрасной поэмой.
Он взглянул на Ирину, увидел слезы в ее глазах, но сердце его не дрогнуло: он догадался, что она просто оплакивает себя.
Они подъезжали к родному городу. Шоссе петляло среди невысоких холмов с красноватой песчаной почвой, покрытых виноградниками и табачными плантациями, с которых уже был убран табак. Нежаркое солнце и осенние краски природы навевали грусть. Уже более получаса Ирина и Павел не проронили ни слова. Павел откинулся па спинку сиденья и незаметно задремал, полузакрыв веки, так что длинные ресницы затеняли золотистый блеск его глаз. Он был измотан круглосуточной работой. Ирина смотрела на него печально, но без обиды и гнева. В дремоте его было что-то юношеское и свежее – так спит человек с чистой совестью, со спокойной душой. И тогда Ирина подумала, что этот мужчина, который па восемь лет старше ее, в сущности, гораздо моложе, чем она, и душой и телом. Автомобиль подбросило на ухабе, Павел очнулся.
– Прости, – сказал он. – До смерти захотелось спать.
Ирина ласково улыбнулась и проговорила:
– Ничего. Подремли еще.
Она с тоской спрашивала себя, почему в тот далекий день, когда собирали виноград, она повстречалась с Борисом, а не с ним? Почему жизнь так непонятна, запутана и жестока? Или, может, такой была жизнь только в мире «Никотианы», а в будущем, когда не станет враждующих классов и миров, люди обретут то недостижимое, что сейчас манит, властно зовет, за что они идут на смерть… Если в самом деле будет так, новый мир должен жить. Но трудно желать счастья другим, когда никто тебя не любит, когда для тебя все кончено и ты гибнешь…
Автомобиль приближался к чинаровой роще, которую осень разукрасила золотом и багрянцем. За рощей начинался городок. Ирина тихо промолвила:
– Когда подъедем к озеру, попроси шофера остановиться.
– Почему так рано?
– Мне надо сойти. До дому я дойду одна.
– Какие глупости! Что это тебе вздумалось?
– Я не хочу ехать с тобой через рабочий квартал… Там меня часто видели в автомобиле с Борисом.
– Ну и что ж? Все совершенно естественно.
– Нет, это неудобно даже для меня.
– Как хочешь.
Машина въехала в рощу. Между чинарами блеснула металлическая гладь стоячей воды с кувшинками и опавшими желтыми листьями. У берега валялась полусгнившая, посеревшая на солнце лодка, торчали заросшие бурьяном развалины павильона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272
– Нет, не можешь.
Машина выехала из города и приближалась к ущелью. На склонах Витоши пятнами алели рощи в осеннем уборе; обрывы и осыпи прятались в сиреневых тенях или ярко выделялись, освещенные мягким осенним солнцем.
Павел продолжал:
– Предположим, я позвоню насчет паспорта товарищу Лукину Никодимову и попрошу его принять тебя. Он тебя примет, вежливо попросит присесть, но окинет с головы до ног таким пронзительным, леденящим взглядом… Он знает о тебе все. Через его руки прошли документы о преступлениях «Никотианы» и Германского папиросного концерна. А ведь ему долгие годы приходилось скрываться, работать в подполье, и подчас жизнь его висела на волоске: за ним следили агенты того мира, к которому принадлежишь ты… Может быть, глядя па тебя, он вспомнит об истязаниях, которые перенес в полиции, и о своих зверски замученных товарищах… Он исполнит мою просьбу и выдаст тебе разрешение на паспорт… Но скажи, смогу лп я равнодушно отнестись к тому, что он подумает обо мне?
И она снова ответила:
– Нет, не сможешь.
Они въехали в ущелье. С Витоши потянуло холодом. Павел продолжал спокойным и твердым голосом:
– Представь себе партийное собрание, на котором сидят мои товарищи… Кто-нибудь из них встает и спрашивает, почему я покровительствовал женщине, замешанной в аферах «Никотианы» и Германского папиросного концерна. Я даю какие-то объяснения, затем наступает молчание… Да, тяжелое, свинцовое молчание, которое очень много значит на наших партийных собраниях. Никто не выступает ни за, ни против меня, все молчат… Разве смогу я вынести это?
Она вдруг спросила упавшим голосом:
– Зачем ты говоришь мне все это?
– Чтобы ты возненавидела меня, – ответил он. – Чтобы ты поняла, что я ничего не могу, а может быть, и не хочу делать для тебя. Так тебе самой будет легче…
– А ты помнишь ту ночь?
– Какую ночь?
– В Чамкории. – Ирина тихо засмеялась. – Ты был на нелегальном положении и собирался уйти в горы… Ты боялся, как бы я тебя не выдала, и оборвал телефонный шнур, а потом легкомысленно проболтал несколько часов с женщиной из враждебного мира. Тогда между нами что-то и возникло.
– Возникло… – пробормотал Павел. – Но может быть, это была лишь ночная иллюзия…
– Не надо притворяться грубым! – грустно сказала Ирина. – То, что я испытала тогда, никогда больше не повторялось.
– Это тебе только кажется, – возразил он. – Такое же чувство ты испытывала ко многим мужчинам.
– Ты не прав, – глухо проговорила она.
– В чем?
– Ты неправильно судишь обо мне… Лила, та лучше меня понимает.
– Она слишком чиста и о других судит по себе.
– Ты думаешь, я чего-то добиваюсь от тебя.
– Давай лучше не говорить об этом, – сказал Павел, искоса взглянув на нее.
– Не бойся, я не повисну у тебя на шее, – горько и гневно сказала Ирина.
– Я и не боюсь. Но я никогда не пойду тебе навстречу. А если бы пошел, стал бы изменником. Я изменил бы своему миру, своим товарищам, всему, за что боролся двадцать лет… И если я встану на этот путь, я потеряю право называться коммунистом, потеряю свое «я», и тогда ничего не останется от человека, который тебя взволновал в ту ночь.
Наступило молчание. Наконец Ирина тихо промолвила:
– Да.
Павел вдруг почувствовал, что Ирина опять, как в Чамкории, всколыхнула в нем какое-то волнение.
Машина, тихо урча, ползла по пологому склону. На перевале перед ними раскинулся солнечный синий простор юга, окаймленный на горизонте гигантскими горными цепями, – безбрежная синяя стихия, в которой еще совсем недавно действовали отряды партизанской бригады. В этих горах высились дикие, неприступные скалы, среди которых свил себе гнездо партизанский штаб – трое бесстрашных сильных мужчин и одна женщина, спаянные преданной дружбой и гранитным единством партии. Майор умер в землянке от воспаления легких, за южными склонами гор, там, где тянулась болотистая равнина; во время атаки погибли Динко и Шишко – лучшие бойцы бригады, люди, которых штаб посылал всюду, где надо было отбить нападение или сокрушить врага. И, глядя на далекий горный хребет, с которым было связано так много воспоминаний, Павел понял, что сидящая рядом с ним женщина снова пытается оторвать его от того мира, где переплетаются горести, надежды и радости миллионов людей, всего человечества, а сейчас эта жизнь казалась Павлу прекрасной поэмой.
Он взглянул на Ирину, увидел слезы в ее глазах, но сердце его не дрогнуло: он догадался, что она просто оплакивает себя.
Они подъезжали к родному городу. Шоссе петляло среди невысоких холмов с красноватой песчаной почвой, покрытых виноградниками и табачными плантациями, с которых уже был убран табак. Нежаркое солнце и осенние краски природы навевали грусть. Уже более получаса Ирина и Павел не проронили ни слова. Павел откинулся па спинку сиденья и незаметно задремал, полузакрыв веки, так что длинные ресницы затеняли золотистый блеск его глаз. Он был измотан круглосуточной работой. Ирина смотрела на него печально, но без обиды и гнева. В дремоте его было что-то юношеское и свежее – так спит человек с чистой совестью, со спокойной душой. И тогда Ирина подумала, что этот мужчина, который па восемь лет старше ее, в сущности, гораздо моложе, чем она, и душой и телом. Автомобиль подбросило на ухабе, Павел очнулся.
– Прости, – сказал он. – До смерти захотелось спать.
Ирина ласково улыбнулась и проговорила:
– Ничего. Подремли еще.
Она с тоской спрашивала себя, почему в тот далекий день, когда собирали виноград, она повстречалась с Борисом, а не с ним? Почему жизнь так непонятна, запутана и жестока? Или, может, такой была жизнь только в мире «Никотианы», а в будущем, когда не станет враждующих классов и миров, люди обретут то недостижимое, что сейчас манит, властно зовет, за что они идут на смерть… Если в самом деле будет так, новый мир должен жить. Но трудно желать счастья другим, когда никто тебя не любит, когда для тебя все кончено и ты гибнешь…
Автомобиль приближался к чинаровой роще, которую осень разукрасила золотом и багрянцем. За рощей начинался городок. Ирина тихо промолвила:
– Когда подъедем к озеру, попроси шофера остановиться.
– Почему так рано?
– Мне надо сойти. До дому я дойду одна.
– Какие глупости! Что это тебе вздумалось?
– Я не хочу ехать с тобой через рабочий квартал… Там меня часто видели в автомобиле с Борисом.
– Ну и что ж? Все совершенно естественно.
– Нет, это неудобно даже для меня.
– Как хочешь.
Машина въехала в рощу. Между чинарами блеснула металлическая гладь стоячей воды с кувшинками и опавшими желтыми листьями. У берега валялась полусгнившая, посеревшая на солнце лодка, торчали заросшие бурьяном развалины павильона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272