Днем он наравне с другими делал укрепления для пулеметных гнезд. Работал до изнеможения, но заснуть не мог: тяжелые мысли отгоняли сон. В его сознании теснились скорбные, укоряющие образы товарищей, которых он послал на смерть в припадке гнева на враждебный мир.
Гнев этот вспыхнул мгновенно, как только Динко увидел длинный черный лимузин, приближавшийся со стороны Беломорья, а потом разглядел в бинокль вышедшего из машины ненавистного человека. Его обуяла слепая ярость, превратившаяся в неодолимое желание уничтожить этого человека. Зачем он поддался чувству личной мести? Зачем пожертвовал своими лучшими людьми? Зачем приказал идти в атаку? На эти вопросы он не мог дать себе ответа, но все последующие события помнил с убийственной ясностью. Нападающие наткнулись па ураганный огонь пулеметов и автоматов. Для защиты складов немцы соорудили бетонированные доты. Атака закончилась полным провалом. А йотом, когда отряд отступил в горы, Динко увидел в бинокль чернеющие па перроне трупы товарищей. Отряд потерял трех бойцов. Разве можно было оправдать это?
Как-то ночью, думая о своем поступке, Динко пришел в такой ужас, что почувствовал себя раздавленным. И тогда в ночной тишине, которая показалась ему страшной, он услышал голос партии: «Ты недостоин поста, который тебе доверили. Ты не настоящий коммунист». – «Почему? – оправдывался Динко. – Ведь мне приказано наносить удары по врагу… Не все ли равно, где и как?» А голос партии, разгневанный его возражениями, звучал в ответ: «Да, но никто не приказывал тебе нападать на станции, которые, как тебе известно, укреплены дотами и пулеметными гнездами… Ты повел людей в атаку только потому, что хотел убить ненавистного тебе человека. Верно, что он подлец и враг народа, но ты был ослеплен личной враждой, ревностью, безнадежной любовью к женщине. А это недостойно коммуниста. Ты должен бороться не против отдельных личностей, а против той системы, которая калечит души людей».
Голос умолк, заглушённый жестокими укорами совести, которые терзали Динко. Мысль об убитых товарищах мучила его невыносимо. Из груди его вырвался хриплый, прерывистый вздох. Омерзительно было и то, что сам он остался невредим. Может быть, это вышло случайно?… Нет, не случайно. Просто он оказался сзади. Во всех прежних схватках он шел первым, подвергаясь опасности наравне с товарищами, а на этот раз укрылся за грудой мешков с цементом, чтобы остаться невредимым и собственными руками захватить, а потом убить человека, которого он ненавидел всей душой. Даже товарищи его были удивлены необычайной осторожностью своего командира. Все, что он делал в тот день, теперь казалось ему чудовищным.
И тогда он подумал, что не имеет права жить. От этой мысли ему стало легче – она несла надежду на искупление. Рука потянулась к поясу и нащупала тяжелый дальнобойный пистолет, с которым он никогда не расставался. Одна пуля – и ошибка будет искуплена. Но тут Динко снова услышал властный голос партии, голос тысяч сердец и тысяч умов: «Не смей!.. Твоя жизнь давно ужо принадлежит мне. Только я вправе распоряжаться ею».
Местные жители, сочувствующие партизанам, направили отряд карателей по ложному следу. Два дня прошли спокойно, и партизаны без помехи обосновались на повой стоянке возле Пещер.
Павел горел желанием поскорее встретиться с Лилой, но оказалось, что она обходит оперативную зону с каким-то поручением. Двенадцать лет они не виделись. Все это время он думал о ней, и когда его томила тоска по родине, и когда он видел в лицах других женщин отдаленное сходство с ней. И тогда им овладевали печаль, чувство неудовлетворенности и влечения к чему-то, словно в его бурной жизни, насыщенной борьбой и работой, чего-то не хватало, словно судьба, ревниво оберегавшая его от всех опасностей, была к нему несправедлива, отказывая ему во встрече с Лилой. Эта женщина влекла его к себе чем-то глубоким и сильным, чему он сам не мог дать названия. Видал он красивых испанских работниц с темными глазами и янтарными лицами, которые подносили патроны в окопы и умирали как героини. Видал он синеглазых, крепких, свежих, как весна, советских девушек, которые строили новые промышленные города в тайге и восхищали его своей жизнерадостностью. Видал он под небом многих стран, как хороши и мужественны женщины-труженицы, но ни одна но могла затмить образ Лилы. И мешали этому не только воспоминания о ее любви, чистой и немного терпкой, как несозревший плод. С течением времени Павел понял, что Лила дорога ему тем, что в пей живо все, чем его влечет к себе родина. Ее горячие влажные уста манили не только поцелуями, но и пленительной силой родного говора; ее акварельно-нежная красота напоминала о мягком южном пейзаже; болгарская строгость нравов сочеталась у нее с неподдельной искренностью девушки из народа. С Лилой были связаны воспоминания о тихих теплых вечерах и предрассветной свежести в родном городке, о дорогих ему нравах и обычаях, о многих мелочах и событиях, которые хоть и не имели отношения к борьбе, но были одинаково близки каждому болгарину. Лила – это родина.
Павлу не удалось повидаться с ней в Советском Союзе, так как они попали не в одну школу, а после окончания были посланы на работу в разные места. Но время от времени болгарские эмигранты, с которыми он встречался, рассказывали Павлу о ее успехах. Постепенно в его воображении возник образ зрелой женщины, может быть несколько придирчивой и строгой, но одаренной достоинствами опытного партийного работника. Так же красива ли она, как прежде, спрашивал он себя. Может, жизнь в подполье – ведь Лила вернулась в Болгарию на четыре года раньше его, – может, возраст, трудности и напряженная борьба иссушили ее красоту и набросили на ее лицо грубую сетку морщин и складок?… Людям, как и цветам, суждено увядать. Павел не удивился бы, увидев перед собой располневшую или же, наоборот, тощую, согбенную женщину. Но какой бы она ни оказалась, это уже не могло повлиять на его любовь, на то глубокое и прочное чувство, которое влекло его к Лиле.
Вечера Павел проводил в разговорах с Луканом и новым знакомым – майором, членом партии с первой мировой войны. Они вдвоем возглавляли партизанский штаб и подробно ознакомили Павла с обстановкой и людьми. Лукан изменился во многом. Бывший левый сектант встретил своего прежнего противника сердечно и с открытой душой, не допуская и мысли, что Павел будет высокомерно попрекать его за прошлое. Он не ошибся, и между ними сразу же установилось полное взаимопонимание. Партия стерла все следы их прежней неприязни.
Майор, несмотря на трудности партизанской жизни, напоминал аккуратного пенсионера. Невысокий, сухощавый, с большим лбом и лысым теменем, он уже не раз руководил повстанческими отрядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272
Гнев этот вспыхнул мгновенно, как только Динко увидел длинный черный лимузин, приближавшийся со стороны Беломорья, а потом разглядел в бинокль вышедшего из машины ненавистного человека. Его обуяла слепая ярость, превратившаяся в неодолимое желание уничтожить этого человека. Зачем он поддался чувству личной мести? Зачем пожертвовал своими лучшими людьми? Зачем приказал идти в атаку? На эти вопросы он не мог дать себе ответа, но все последующие события помнил с убийственной ясностью. Нападающие наткнулись па ураганный огонь пулеметов и автоматов. Для защиты складов немцы соорудили бетонированные доты. Атака закончилась полным провалом. А йотом, когда отряд отступил в горы, Динко увидел в бинокль чернеющие па перроне трупы товарищей. Отряд потерял трех бойцов. Разве можно было оправдать это?
Как-то ночью, думая о своем поступке, Динко пришел в такой ужас, что почувствовал себя раздавленным. И тогда в ночной тишине, которая показалась ему страшной, он услышал голос партии: «Ты недостоин поста, который тебе доверили. Ты не настоящий коммунист». – «Почему? – оправдывался Динко. – Ведь мне приказано наносить удары по врагу… Не все ли равно, где и как?» А голос партии, разгневанный его возражениями, звучал в ответ: «Да, но никто не приказывал тебе нападать на станции, которые, как тебе известно, укреплены дотами и пулеметными гнездами… Ты повел людей в атаку только потому, что хотел убить ненавистного тебе человека. Верно, что он подлец и враг народа, но ты был ослеплен личной враждой, ревностью, безнадежной любовью к женщине. А это недостойно коммуниста. Ты должен бороться не против отдельных личностей, а против той системы, которая калечит души людей».
Голос умолк, заглушённый жестокими укорами совести, которые терзали Динко. Мысль об убитых товарищах мучила его невыносимо. Из груди его вырвался хриплый, прерывистый вздох. Омерзительно было и то, что сам он остался невредим. Может быть, это вышло случайно?… Нет, не случайно. Просто он оказался сзади. Во всех прежних схватках он шел первым, подвергаясь опасности наравне с товарищами, а на этот раз укрылся за грудой мешков с цементом, чтобы остаться невредимым и собственными руками захватить, а потом убить человека, которого он ненавидел всей душой. Даже товарищи его были удивлены необычайной осторожностью своего командира. Все, что он делал в тот день, теперь казалось ему чудовищным.
И тогда он подумал, что не имеет права жить. От этой мысли ему стало легче – она несла надежду на искупление. Рука потянулась к поясу и нащупала тяжелый дальнобойный пистолет, с которым он никогда не расставался. Одна пуля – и ошибка будет искуплена. Но тут Динко снова услышал властный голос партии, голос тысяч сердец и тысяч умов: «Не смей!.. Твоя жизнь давно ужо принадлежит мне. Только я вправе распоряжаться ею».
Местные жители, сочувствующие партизанам, направили отряд карателей по ложному следу. Два дня прошли спокойно, и партизаны без помехи обосновались на повой стоянке возле Пещер.
Павел горел желанием поскорее встретиться с Лилой, но оказалось, что она обходит оперативную зону с каким-то поручением. Двенадцать лет они не виделись. Все это время он думал о ней, и когда его томила тоска по родине, и когда он видел в лицах других женщин отдаленное сходство с ней. И тогда им овладевали печаль, чувство неудовлетворенности и влечения к чему-то, словно в его бурной жизни, насыщенной борьбой и работой, чего-то не хватало, словно судьба, ревниво оберегавшая его от всех опасностей, была к нему несправедлива, отказывая ему во встрече с Лилой. Эта женщина влекла его к себе чем-то глубоким и сильным, чему он сам не мог дать названия. Видал он красивых испанских работниц с темными глазами и янтарными лицами, которые подносили патроны в окопы и умирали как героини. Видал он синеглазых, крепких, свежих, как весна, советских девушек, которые строили новые промышленные города в тайге и восхищали его своей жизнерадостностью. Видал он под небом многих стран, как хороши и мужественны женщины-труженицы, но ни одна но могла затмить образ Лилы. И мешали этому не только воспоминания о ее любви, чистой и немного терпкой, как несозревший плод. С течением времени Павел понял, что Лила дорога ему тем, что в пей живо все, чем его влечет к себе родина. Ее горячие влажные уста манили не только поцелуями, но и пленительной силой родного говора; ее акварельно-нежная красота напоминала о мягком южном пейзаже; болгарская строгость нравов сочеталась у нее с неподдельной искренностью девушки из народа. С Лилой были связаны воспоминания о тихих теплых вечерах и предрассветной свежести в родном городке, о дорогих ему нравах и обычаях, о многих мелочах и событиях, которые хоть и не имели отношения к борьбе, но были одинаково близки каждому болгарину. Лила – это родина.
Павлу не удалось повидаться с ней в Советском Союзе, так как они попали не в одну школу, а после окончания были посланы на работу в разные места. Но время от времени болгарские эмигранты, с которыми он встречался, рассказывали Павлу о ее успехах. Постепенно в его воображении возник образ зрелой женщины, может быть несколько придирчивой и строгой, но одаренной достоинствами опытного партийного работника. Так же красива ли она, как прежде, спрашивал он себя. Может, жизнь в подполье – ведь Лила вернулась в Болгарию на четыре года раньше его, – может, возраст, трудности и напряженная борьба иссушили ее красоту и набросили на ее лицо грубую сетку морщин и складок?… Людям, как и цветам, суждено увядать. Павел не удивился бы, увидев перед собой располневшую или же, наоборот, тощую, согбенную женщину. Но какой бы она ни оказалась, это уже не могло повлиять на его любовь, на то глубокое и прочное чувство, которое влекло его к Лиле.
Вечера Павел проводил в разговорах с Луканом и новым знакомым – майором, членом партии с первой мировой войны. Они вдвоем возглавляли партизанский штаб и подробно ознакомили Павла с обстановкой и людьми. Лукан изменился во многом. Бывший левый сектант встретил своего прежнего противника сердечно и с открытой душой, не допуская и мысли, что Павел будет высокомерно попрекать его за прошлое. Он не ошибся, и между ними сразу же установилось полное взаимопонимание. Партия стерла все следы их прежней неприязни.
Майор, несмотря на трудности партизанской жизни, напоминал аккуратного пенсионера. Невысокий, сухощавый, с большим лбом и лысым теменем, он уже не раз руководил повстанческими отрядами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272