Когда же наконец Бимби с опытностью бывалого волокиты заметил авансы Ирины, он первым делом подумал, что неплохо было бы воспользоваться ее влиянием, чтобы развязаться с военной службой и устроиться в Софии. Суетность и ограниченность мешали ему понять, что благоволение Ирины мимолетно, а мир, в котором она живет, катится к гибели, так что связи ее с влиятельными людьми ничего не стоят. Испорченный до мозга костей мелочными спекуляциями времен своих студенческих лет и нравами торгашей-медиков, среди которых вращался теперь, он не мог осознать, как пикантна эта встреча с Ириной на острове и каким приятным может оказаться этот вечер.
Он прошел с Ириной в домик напротив, где помещался батальонный лазарет, а Костов остался ждать их на улице, тревожно думая об Аликс. В лазарете пахло потом и лекарствами. Он занимал всего две комнаты, разделенные коридорчиком, в который входили прямо с улицы. В большей комнате, служившей приемной, санитар перевязывал солдата с нарывами на шее. Солдат сидел со страдальческим видом, неестественно повернув голову и вытянув шею. В другой комнате на койке храпел молодой фельдшер, а над ним к степе были приколоты кнопками вырезанные из журналов фотографии голых женщин. На нескольких столах в этой комнате лежали хирургические инструменты и лекарства.
Бимби грубо растолкал фельдшера и, приказав ему разжечь примус, собственноручно принялся кипятить шприц. Делал он это очень тщательно, выбрав новую, топкую иглу, – можно было подумать, что шприц готовится для какого-нибудь полковника, а не для нищего ребенка, которого до сих пор никто и не думал лечить.
X
Фон Гайер хорошо отдохнул в прохладной комнатке, которую ему предоставила Кристалло. И здесь пол был тщательно натерт толченой черепицей. На стене висел портрет Гитлера, перед божницей над кроватью горела лампада. Накрахмаленные занавески, чистая постель и букет гвоздик на столе дышали свежестью и действовали успокаивающе.
Немца разбудило тихое бормотание на греческом языке, доносившееся сквозь открытое окно с соседнего двора. Это была обычная болтовня двух пожилых женщин. Немного понимая греческий язык, он уловил, что речь шла о каких-то Аглае и Каллиопе и о некоем Геракли, и хотя эти имена муз и героев теперь звучали смешно, все же ему показалось, что они не лишены романтической окраски. Фон Гайер побрился и вышел в сад. рассчитывая застать там Ирину и Костова, по вместо них увидел только Кристалло, которая сидела под оливой, продолжая шить платьице для Аликс. Немец с холодной вежливостью поздоровался с ней по-гречески. Греков он не любил. Представление о них он составил себе по лакеям в отелях да по нескольким табачным магнатам, которые опротивели ему своим раболепием за три года его пребывания в Афинах. Кристалло в свою очередь не питала никаких симпатий к немцам. Их неприятному и холодному спокойствию она тысячу раз предпочитала крикливость и сердитые угрозы хозяйничавших на острове болгар, иной раз было даже забавно наблюдать их неистовство. Она сразу поняла, что ее новый жилец – человек холодный и замкнутый, неспособный, подобно Костову, наслаждаться праздными разговорами. Но, предполагая, что и он имеет какое-то отношение к Аликс, она решила сказать ему, как себя чувствует больная.
– Девочке лучше, – сообщила она. – Госпожа раздобыла лекарство и сделала ей укол.
Немец не понял ее пирейского говора и спросил:
– Кому?
– Маленькой Аликс, которую хотят увезти в Каваллу.
Фон Гайер равнодушно кивнул. Он больше интересовался тем, куда девались Ирина и Костов, но Кристалло, не дав ему и слова вымолвить, неожиданно спросила:
– А у госпожи есть дети?
– Не знаю, – хмуро ответил немец.
– Она, вероятно, не способна иметь детей.
Кристалло быстро завертела машину, но вдруг остановила ее и спросила еще более фамильярно:
– А вы женаты?
Фон Гайер строго взглянул на нее своими холодными глазами.
– Я не обязан отвечать на ваши вопросы, – сказал он.
– Ах, извините, что я к вам пристаю! – Кристалло снова завертела машину, ничуть не смущаясь, словно вопрос ее был вполне естественным. – Мне просто хочется знать, у кого будет жить ребенок.
– Во всяком случае, не у меня, – огрызнулся фон Гайер. – Где господа?
– Ушли, – равнодушно ответила Кристалло.
Взглянув на немца, она заметила в его глазах мрачный блеск и злорадно подумала: «Поделом тебе, надутый индюк! Ты приехал сюда ради красивой женщины, а она от тебя отвернулась».
– Они ничего не просили мне передать? – спросил немец.
– Нет, – ответила Кристалло. – Ничего не передавали.
Кристалло еще раз насладилась ледяным гневом во взгляде немца, но и на этот раз не сочла нужным сказать, куда ушли Ирина и Костов. Фон Гайер постоял мгновение в мрачном раздумье, как бы стараясь разгадать, что означает поведение его спутников. А Кристалло воспользовалась этой минутой его душевной неустойчивости, чтобы нанести ему самый сильный удар.
– Они ушли с военным доктором, – сказала она, снимая с машины платьице Аликс и с довольным видом рассматривая его.
– С кем? – быстро спросил немец.
– С военным доктором! – ехидно повторила Кристалло. – Такой молодой красивый мужчина, они вместе принесли лекарства. Видать, они с госпожой старые знакомые.
– Благодарю! – произнес фон Гайер, надменно кивнув и сделав вид, что это его интересует не больше, чем болезнь Аликс.
Он прошел мимо оливы, под которой шила Кристалло. и побрел садом в густой тени гранатовых деревьев и смоковниц в сторону улицы. Им овладело знакомое чувство душевного разлада, тоски и одиночества, пронизанное острым, как меч, подозрением, что Ирина опять нашла себе кого-то и едва ли станет соблюдать приличия. Однако мысль эта не только не возмутила его, но даже усилила его влечение к этой женщине. Несмотря па свою леность и паразитический образ жизни, она сохранила что-то здоровое, чем обладала в юности и потом, когда работала в клинике. То была привычка думать и смеяться над самой собой – горькая мудрость существа развитого, но развращенного миром, обреченным теперь на гибель. И фон Гайеру все это было по душе, потому что ему самому подобной мудрости недоставало. Немцу всегда не хватает этой моральной силы славян – способности смеяться над самим собой.
Выйдя на улицу, он закурил сигарету и направился к морю, которое сейчас было синее и спокойное, а на закате сулило заиграть новыми красками. Жаркие часы миновали, и солнце клонилось к горизонту. Фон Гайеру захотелось искупаться, поплавать в море, а потом сесть на берегу и сидеть там до ужина, пока не появится Ирина. Прихрамывая, он медленными шагами вышел из поселка и по тропе направился оливковой рощей к пляжу, который был за холмом с древними руинами – фон Гайер заметил этот холм, когда подходили к острову на катере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272