Им повезло, моим родителям. Да пребудет с ними обоими Господь…
Несколько мгновений они стояли так, глядя на Анну, затем Тео вывел Айрис из комнаты.
– Мне нужно сделать некоторые распоряжения, – мягко проговорил он. – Ты иди вниз, к Луле, а я пока позвоню.
Не прошло и нескольких дней после траурной церемонии – приглушенный шепот, цветы, слезы – как им пришлось заняться бумагами – неизбежное следствие смерти – чтобы удовлетворить налоговую службу, фининспекторов и адвокатов.
– В этом столе погребено, наверное, пятьдесят лет жизни, а может, даже и больше, – сказала Айрис.
– Помнишь, в этой самой комнате я сделал тебе предложение, а теперь здесь всюду, куда ни глянь, фотографии наших детей.
Они были в гостиной Анны на первом этаже. Насколько Айрис помнила, гостиная всегда была окрашена в бело-желтый цвет, и мебель подобрана в тон. Здесь Анна занималась своими счетами, вязала или читала. Вот и сейчас на столе лежал сборник стихов и очки для чтения. Прямо напротив стола, на противоположной стене, где, подняв голову, она всегда могла бы ее видеть, висела фотография отца.
– Это фото, должно быть, доставляло ей утешение, после того как папа умер, – сказала Айрис. – Здесь он совсем как живой, кажется, он вот-вот заговорит.
– Тебе очень тяжело? Мне бы хотелось избавить тебя от этого и разобрать все самому.
– Все в порядке. Но, тем не менее, спасибо, Тео. Я сама справлюсь.
– Ты молодец.
Надо было разобрать шкафы и полки, альбомы и коробки со старыми письмами. На все это, похоже, уйдут недели. Это не разборка, подумала Айрис, а скорее восстановление, складывание по кусочкам целой жизни или даже нескольких жизней.
Почему, спросила она себя, принимаясь за работу, я не рыдаю сейчас, в полном отчаянии, как после смерти папы? Вероятно, это даже несколько удивляет Тео. Я, конечно, любила их обоих, и папу, и маму, но папу, несомненно, больше. Возможно, причина тут в том, что он действительно занимал в моей жизни особое место? А может, я не плачу потому, что не чувствую себя сейчас брошенной, как после его смерти? Может, после стольких лет я наконец-то повзрослела? И если это так, то я очень многим ей обязана. Анне, моей матери.
Однажды вечером Тео вышел на прогулку с колли Лауры и их старым, еле ковыляющим пуделем. Насту пило время ужина, и так как уже было начало осени и темнело рано, в домах зажигались огни. Он видел семьи, собравшиеся в своих столовых, но были и такие, кто, решив воспользоваться одним из последних погожих деньков в этом сезоне, готовили во дворе барбекю. Сам он поужинал в одиночестве, так как это был один из тех вечеров, когда Айрис занималась в городе. Прогуливаясь, он вновь подумал о се решимости и неиссякаемой энергии. Еще несколько лет назад он бы не поверил, что они у нее есть. Как же он ошибался!
С того самого дня, когда Пол Вернер сделал ему такое удивительное признание, он смотрел на жену с некоторым любопытством. Как и на Анну. Подумать только, что у этой дамы из Старого Света – он все еще видел ее такой, хотя она и жила в Америке с шестнадцати лет – необычайно преданной и заботливой по отношению к мужу, была в прошлом тайная жизнь! И он мог только уважать ее за то, что у нее достало мужества нести в себе столько лет тяжкое бремя.
У него не хватило духу написать Полу о ее смерти. К тому же, ему все с большим трудом давались эти письма. Понимая, что Пола интересуют малейшие подробности, он старался их ему сообщать, но с каждым разом было все труднее избегать повторения. А сейчас, когда все дети, кроме Филиппа, уехали из дома – одна выйдя замуж, другой женившись, а Стив, занимаясь один только Бог знает чем – он мало что мог ему о них рассказать, как и об Айрис, кроме того, что она здорова и у нее все в полном порядке.
Пройдя, наверное, с милю, Тео повернул назад. В начале улицы, ведущей к дому, он увидел, как в окне гостиной вспыхнул свет. Итак, Айрис вернулась домой. Он ускорил шаг. Без нее, даже когда Филипп был наверху, готовя уроки, в доме, несмотря на всю его тесноту, словно бы образовывалась пустота, и ему казалось, что шаги его звучат слишком громко.
И однако… и однако, столь многого еще не хватало. Да, они были друзьями, верными и надежными, которые время от времени даже занимались любовью, если только можно назвать так это торопливое удовлетворение плотского голода. Он вздохнул и продолжил свой путь не спеша, даже придержал собак, чтобы замедлить свой шаг. Да, определенно так раньше не было. Куда девалась радость и страстное желание?
Сам он, он был в этом уверен, мог вернуться к прежнему. Все дело было в Айрис, в которой эти чувства, казалось, совсем иссякли. И, однако, он понимал, что в том не было ее вины. Не мог же ты по приказу вызвать в себе радость или страсть.
Он вошел в дом, повесил поводки собак на место и тут только заметил, что во дворе горит свет. В уголке, отгороженном от остального двора подаренными Анной деревцами восточной туи, было в этот час тепло и тихо, и под фонарем, на английской скамейке, сидела Айрис.
– Можно мне? Она подняла голову.
– Можно тебе? Так официально, Тео? Он уселся на скамью рядом с ней.
– Иногда у меня возникает чувство, будто мы с тобой совсем чужие, и я невольно перехожу на официальный тон.
– Это не так, – проговорила она быстро, словно оправдываясь.
– Но ведь я это чувствую.
– Тогда… мне очень жаль, Тео.
– Ну, хватит об этом. Какое чудесное платье. Я видел его раньше?
– Нет. Мама подарила мне его за неделю до своей смерти, и я все никак не могла заставить себя его надеть.
Наклон ее головы и грациозная округлость шеи напомнили ему на мгновение Анну, а когда она резко вскинула голову, он увидел перед собой четкий профиль Пола. В ней жили они оба, и внезапное осознание этого факта наполнило его сердце огромной жалостью.
– Не печалься, – произнес он с необычайной мягкостью. – Она была бы рада, если бы ты его носила, ты это знаешь.
– Дело не в этом. – Ее губы дрожали.
– А в чем?
Вместо ответа она протянула ему письмо.
– Я нашла его вчера, среди ее бумаг. Она знала, что я его найду, когда придет время.
Ничего особенного, подумал он, прочтя первую страницу, обычные выражения нежной заботы о дочери и внуках. Внимание его приковал последний абзац:
«Оглядываясь назад и видя весь свой пройденный путь, понимаешь: любовь – единственное, что имеет значение. Береги ее, ради Бога, потому что только это и имеет значение. Не каждому так везет в жизни, что он может принять любовь, когда ее предлагают, или сохранить ее, если она у него есть. Что-то всегда мешает: обстоятельства, которых нельзя изменить, а иногда наша гордость и возмущение, наша поглощенность самими собой и неверно понятое чувство долга. Дорогая Айрис, не позволяй такому случиться с собой. Вспомни, как было все у вас, когда вы начинали вашу совместную жизнь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Несколько мгновений они стояли так, глядя на Анну, затем Тео вывел Айрис из комнаты.
– Мне нужно сделать некоторые распоряжения, – мягко проговорил он. – Ты иди вниз, к Луле, а я пока позвоню.
Не прошло и нескольких дней после траурной церемонии – приглушенный шепот, цветы, слезы – как им пришлось заняться бумагами – неизбежное следствие смерти – чтобы удовлетворить налоговую службу, фининспекторов и адвокатов.
– В этом столе погребено, наверное, пятьдесят лет жизни, а может, даже и больше, – сказала Айрис.
– Помнишь, в этой самой комнате я сделал тебе предложение, а теперь здесь всюду, куда ни глянь, фотографии наших детей.
Они были в гостиной Анны на первом этаже. Насколько Айрис помнила, гостиная всегда была окрашена в бело-желтый цвет, и мебель подобрана в тон. Здесь Анна занималась своими счетами, вязала или читала. Вот и сейчас на столе лежал сборник стихов и очки для чтения. Прямо напротив стола, на противоположной стене, где, подняв голову, она всегда могла бы ее видеть, висела фотография отца.
– Это фото, должно быть, доставляло ей утешение, после того как папа умер, – сказала Айрис. – Здесь он совсем как живой, кажется, он вот-вот заговорит.
– Тебе очень тяжело? Мне бы хотелось избавить тебя от этого и разобрать все самому.
– Все в порядке. Но, тем не менее, спасибо, Тео. Я сама справлюсь.
– Ты молодец.
Надо было разобрать шкафы и полки, альбомы и коробки со старыми письмами. На все это, похоже, уйдут недели. Это не разборка, подумала Айрис, а скорее восстановление, складывание по кусочкам целой жизни или даже нескольких жизней.
Почему, спросила она себя, принимаясь за работу, я не рыдаю сейчас, в полном отчаянии, как после смерти папы? Вероятно, это даже несколько удивляет Тео. Я, конечно, любила их обоих, и папу, и маму, но папу, несомненно, больше. Возможно, причина тут в том, что он действительно занимал в моей жизни особое место? А может, я не плачу потому, что не чувствую себя сейчас брошенной, как после его смерти? Может, после стольких лет я наконец-то повзрослела? И если это так, то я очень многим ей обязана. Анне, моей матери.
Однажды вечером Тео вышел на прогулку с колли Лауры и их старым, еле ковыляющим пуделем. Насту пило время ужина, и так как уже было начало осени и темнело рано, в домах зажигались огни. Он видел семьи, собравшиеся в своих столовых, но были и такие, кто, решив воспользоваться одним из последних погожих деньков в этом сезоне, готовили во дворе барбекю. Сам он поужинал в одиночестве, так как это был один из тех вечеров, когда Айрис занималась в городе. Прогуливаясь, он вновь подумал о се решимости и неиссякаемой энергии. Еще несколько лет назад он бы не поверил, что они у нее есть. Как же он ошибался!
С того самого дня, когда Пол Вернер сделал ему такое удивительное признание, он смотрел на жену с некоторым любопытством. Как и на Анну. Подумать только, что у этой дамы из Старого Света – он все еще видел ее такой, хотя она и жила в Америке с шестнадцати лет – необычайно преданной и заботливой по отношению к мужу, была в прошлом тайная жизнь! И он мог только уважать ее за то, что у нее достало мужества нести в себе столько лет тяжкое бремя.
У него не хватило духу написать Полу о ее смерти. К тому же, ему все с большим трудом давались эти письма. Понимая, что Пола интересуют малейшие подробности, он старался их ему сообщать, но с каждым разом было все труднее избегать повторения. А сейчас, когда все дети, кроме Филиппа, уехали из дома – одна выйдя замуж, другой женившись, а Стив, занимаясь один только Бог знает чем – он мало что мог ему о них рассказать, как и об Айрис, кроме того, что она здорова и у нее все в полном порядке.
Пройдя, наверное, с милю, Тео повернул назад. В начале улицы, ведущей к дому, он увидел, как в окне гостиной вспыхнул свет. Итак, Айрис вернулась домой. Он ускорил шаг. Без нее, даже когда Филипп был наверху, готовя уроки, в доме, несмотря на всю его тесноту, словно бы образовывалась пустота, и ему казалось, что шаги его звучат слишком громко.
И однако… и однако, столь многого еще не хватало. Да, они были друзьями, верными и надежными, которые время от времени даже занимались любовью, если только можно назвать так это торопливое удовлетворение плотского голода. Он вздохнул и продолжил свой путь не спеша, даже придержал собак, чтобы замедлить свой шаг. Да, определенно так раньше не было. Куда девалась радость и страстное желание?
Сам он, он был в этом уверен, мог вернуться к прежнему. Все дело было в Айрис, в которой эти чувства, казалось, совсем иссякли. И, однако, он понимал, что в том не было ее вины. Не мог же ты по приказу вызвать в себе радость или страсть.
Он вошел в дом, повесил поводки собак на место и тут только заметил, что во дворе горит свет. В уголке, отгороженном от остального двора подаренными Анной деревцами восточной туи, было в этот час тепло и тихо, и под фонарем, на английской скамейке, сидела Айрис.
– Можно мне? Она подняла голову.
– Можно тебе? Так официально, Тео? Он уселся на скамью рядом с ней.
– Иногда у меня возникает чувство, будто мы с тобой совсем чужие, и я невольно перехожу на официальный тон.
– Это не так, – проговорила она быстро, словно оправдываясь.
– Но ведь я это чувствую.
– Тогда… мне очень жаль, Тео.
– Ну, хватит об этом. Какое чудесное платье. Я видел его раньше?
– Нет. Мама подарила мне его за неделю до своей смерти, и я все никак не могла заставить себя его надеть.
Наклон ее головы и грациозная округлость шеи напомнили ему на мгновение Анну, а когда она резко вскинула голову, он увидел перед собой четкий профиль Пола. В ней жили они оба, и внезапное осознание этого факта наполнило его сердце огромной жалостью.
– Не печалься, – произнес он с необычайной мягкостью. – Она была бы рада, если бы ты его носила, ты это знаешь.
– Дело не в этом. – Ее губы дрожали.
– А в чем?
Вместо ответа она протянула ему письмо.
– Я нашла его вчера, среди ее бумаг. Она знала, что я его найду, когда придет время.
Ничего особенного, подумал он, прочтя первую страницу, обычные выражения нежной заботы о дочери и внуках. Внимание его приковал последний абзац:
«Оглядываясь назад и видя весь свой пройденный путь, понимаешь: любовь – единственное, что имеет значение. Береги ее, ради Бога, потому что только это и имеет значение. Не каждому так везет в жизни, что он может принять любовь, когда ее предлагают, или сохранить ее, если она у него есть. Что-то всегда мешает: обстоятельства, которых нельзя изменить, а иногда наша гордость и возмущение, наша поглощенность самими собой и неверно понятое чувство долга. Дорогая Айрис, не позволяй такому случиться с собой. Вспомни, как было все у вас, когда вы начинали вашу совместную жизнь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113